Осень в Безночном городе

Роскошной посуды тяжелое злато и кость Тебе не помогут, когда на душе тяжело.

В Ланлине осень тусклая, неяркая, дождливая. Падает с деревьев светло-желтая листва, на аллеях и на дне фонтанов лежат, как снежные сугробы, опавшие лепестки пионов, наполняя воздух приторно-сладким ароматом тления. Цзинь Гуанъяо не любит сырость и дожди. В его покоях всегда стоят жаровни с углями, а сгорающие в курильнице благовония источают терпкий, резковатый запах. В хмурый осенний вечер хорошо на час-другой забыть обо всех заботах и делах, и устроиться на низком ложе, опираясь на мягкие подушки, пить вино со специями, нежиться в полутьме, созерцая волны растворяющегося в воздухе светлого дымка. По телу медленно проходит теплая волна. Так приятно… Почему же нет-нет, да и нарушит этот уют горькая тоска? Почему бывают дни, когда не радует роскошь покоев, золотистые узоры на тонком белом фарфоре, дорогое вино и аромат благовоний? Цзинь Гуанъяо вспоминает другую осень, сухую, еще теплую. Яркий багрянец кленов и плюща, обвивающего беседку. Пронзительный крик птиц вдалеке. Вечернее небо, меняющее оттенки от темно-синего до лилового и кроваво-алого. Осень в Безночном городе. Странно… тогда, когда он притворялся предателем, когда изобретал для главы ордена Вэнь пыточные инструменты, когда прислушивался к каждому слову, запоминал все разговоры и сплетни, подслушанные в главном дворце, тайком читал документы и письма – он не испытывал сомнений. Кто-то же должен делать грязную работу. И ведь это для благой цели, для того, чтобы защитить кланы от произвола Цишань Вэнь. Для того, чтобы, наконец, закончилась война. В те дни Мэн Яо жил будущим, в котором всё должно сложиться так, как мечтала матушка. Говорил себе: «Когда отец признает меня законным сыном, когда я смогу как равный присутствовать на совете кланов вместе с другими заклинателями, когда у меня будет достойная невеста, красивая и милая… это будет настоящая жизнь, а пока нужно просто играть, терпеть, притворяться». И он притворялся, угадывал малейшие изменения в настроении главы ордена Вэнь, говорил то, что тот желал услышать. Это было даже не очень трудно – привычно. Всё то же, чему в «доме цветов» учила госпожа Шу. Покориться тому, от кого зависишь. Радоваться его удачам. Грустить вместе с ним. Изучить чужие вкусы и следовать им, но при этом удерживать интерес, тонко подчеркнуть свое отличие от других, особый талант, которого ни у кого больше нет. Балансировать на тонкой грани – не имея своей воли, оставаться особенным, необычным, необходимым. Цзинь Гуанъяо делает еще глоток вина и горько смеется. Вырвавшись из «дома цветов», он не раз убедился, что жизнь в большом мире подчиняется тем же законам! О, как он тешил себя надеждой, что если еще больше трудиться, еще старательнее совершенствоваться в науках и искусствах, и еще немного уступить, склониться перед теми, кто на вершине, еще раз переступить через себя – ради общего блага, конечно! – он пройдет этот путь и добьется признания, не будет нуждаться ни в чем. Уже не он будет склоняться, а другие будут приветствовать его глубоким поклоном. Драгоценности, изысканная еда, одеяния из тончайших тканей, расшитых золотом – всё это у него будет. Всё это у него есть. Он ведь рад, конечно же, рад, правда… а тоска, тяжелым камнем налегающая на грудь – пройдет. Пройдет и это жгучее чувство, когда кажется, что скрытый под ханьфу кулон пылает, как раскаленный уголек. Украшенный рубинами золотой кленовый лист. Будто напоминание: «Ты ведь любил меня, А-Яо, можешь лгать кому угодно, но не пытайся себя обмануть – любил». Неправда! Хочется возразить самому себе: неправда, неправда, не было любви. Мэн Яо говорил то, чего ожидал от него Вэнь Жохань. Но и сам, случалось, слышал лишь то, что хотел услышать. «Пока ты мне полезен, мне не важно, где ты вырос, и кем была твоя мать. Главное – твои таланты». Именно этих слов Мэн Яо ждал столько лет. Главное – то, каков ты сам! И он невольно забывал то самое условие: «пока ты полезен». А если бы всё сложилось по-другому? Цзинь Гуанъяо знает: вопреки его вкладу в победу и всему полезному, что он сделал для людей после, сплетники всё еще шепчутся за его спиной. Слуги не раз доносили: «Главы мелких кланов пьют вино из ваших погребов, господин, и смеются над вашим прошлым, над вашим ростом, говорят, что в фехтовании и музыке вы подражаете стилю достопочтенного Цзэу-цзюня». Да многое говорят за глаза те, кто переступают порог зала для приемов, как покорные просители, и умоляют о защите! И будут говорить. И никакими благими деяниями этого не изменить. Пусть даже его назвали побратимом Чифэн-цзунь и Цзэу-цзюнь. Но Цзинь Гуанъяо помнит: Не Минцзюэ до сих пор считает его двойную игру поступком, недостойным воина. И еще неизвестно, что сказал бы чистый и непорочный первый нефрит клана Лань, если бы узнал всю правду. Знания о техниках, деньгах, отношениях между заклинателями в ордене, и множество других подробностей – вроде бы мелких, но значимых для того, чтобы просчитать ходы на несколько шагов вперед и нанести удар – добывались не только в библиотеке и пыточной, но и в постели. Цзинь Гуанъяо даже радовался поначалу, что эта тайна умерла с Вэнь Жоханем. Сплетники, если бы смогли, вцепились бы в такую подробность, как гиены: «Чего еще ждать от сына шлюхи. Легче легкого пойти таким путем!». Но теперь никто уже ничего не узнает. «Какая теперь разница, что он был первым, с кем я разделил постель… и мне с ним было хорошо, я чувствовал, ему не всё равно… мне было жаль его убивать, просто я знал, что должен переступить через себя… неважно, сейчас уже ничего не важно!». Каким бы ни был Вэнь Жохань, он не раз повторял Мэн Яо слова, в которых тот нуждался больше всего: «происхождение не важно… происхождение – как знак для золотой монеты или огранка для драгоценного камня, а драгоценность – ты сам». Вэнь Жохань говорил: «Ты ведь не раз встречал Сжигающего ядра, и знаешь, как его уважают в ордене и боятся враги. И он добился этого сам. Верностью. Талантом. Трудом. Никто не помнит, кем были его отец и мать, потому что это уже не важно. Ты, А-Яо, можешь достигнуть еще большего, чем он». Никто никогда не догадается, сколько сил стоило Мэн Яо не верить этим словам, напоминать себе день ото дня: «Я лгу главе ордена Вэнь – и он лжет мне, это политика, игра, каждый из нас говорит то, что другому нужней всего, делает вид, будто доверяет, и готов нанести удар». Он не верил, не разрешал себе привязаться и полюбить, не сомневался, правильный ли сделал выбор. А теперь грустит о потерянном и думает, могло ли всё быть по-другому! Вспоминает дальние аллеи сада, густые заросли травы, цветы на клумбах – будто раскиданные в беспорядке пятна красок на зеленоватом и желтоватом фоне, багрянец кленов и плюща, шорох шагов по опавшей листве. Вспоминает прогулки и беззаботные разговоры… странно, как находилось на них время в те непростые дни. И то, как Вэнь Жохань кутался в теплый черный плащ, отороченный черно-бурым мехом. Легкий румянец на бледном лице. «Неужели тебе не холодно, А-Яо? Я уже начинаю мерзнуть». Глупости, мелочи… просто брошенные вскользь слова, мимолетные прикосновения, улыбка на тонких губах… Вот ты и получил то, чего желала твоя матушка, А-Яо. Ты отдыхаешь в роскошных покоях, пьешь лучшее в Ланлине вино из прекрасной чаши, у тебя есть золото, власть. И понимаешь, что сам мечтал вовсе не об этом. Зачем все эти сотни людей, которые льстят на приемах, а за глаза пересказывают грязные слухи! Сейчас Цзинь Гуанъяо отдал бы всё, лишь бы быть с тем единственным, кто говорил: «для меня важнее ты сам, а не то, кто что говорит». Если бы хватило смелости поверить ему… тогда уже – вместе возвыситься или вместе погибнуть, неважно. Главное, вдвоем. До самого конца. Догорают свечи, и Цзинь Гуанъяо не спешит зажечь новые. На душе пусто и темно.