SUNктум

      То, что он должен быть эффективным, Иеремия принял как данность с того самого момента, как начал осознавать себя. Его место в системе определил ИИ в шесть лет и восемь месяцев по земному летоисчислению, и в великой Империи не было принято спорить с результатами.       Реми, конечно, больше любил рисовать — не в сети с помощью нейроинтерфейса, как это делали, балуясь, его сверстники, а руками. На бумаге. Получалось недурно, может быть, в прошлом он стал бы художником, не гениальным — талантливым, но сейчас эффективность его была назначена.       А возражать, как помнится, было не принято.       За всю свою жизнь он привык быть частью системы, связующим волокном исполинского разума, и даже в какой-то мере был горд, ощущая, что тоже может направлять волю Империи во вселенскую бездну.       Военным медиком Иеремия не стал, что-то в эффективности дало сбой, но его это устраивало. Он видел, как незаметно, но прочно перекашивает мозги у офицеров космического флота — трудно было сохранять рассудок, годами находясь в пустоте. Так что все они сидели на коррекции, после чего становились условно нормальными. До следующего сеанса.              Наземные силы тоже его не интересовали. С десантурой и штурмовиками Реми предпочитал не связываться с самой академии. Они, как и ребята с космофлота, из-за модификаций и кибернетических имплантантов были отбитые, но по-своему.       Собственно, военные все до одного были коррекционными наркоманами. На гражданке с этим было свободнее: кто хотел — делал, кто не хотел — справлялся сам, но делали все. Добровольно. Чтобы человеческие слабости не мешали эффективности.       Иеремия подсаживаться на эту процедуру не хотел — слишком это было интимно — пускать в голову кого-то постороннего, чтобы он копался в ощущениях как в грязном белье, безжалостно извлекал ненужные сомнения и исправлял поломки, потому второй специализацией выбрал как раз коррекцию личностной матрицы — ему было проще рыться в собственных мозгах самому.       И если раньше это вызывало восторг и ощущение безграничной власти над разумом, то после своей первой коррекции Реми перегорел и потом уже механически проводил настройку, даже не разбирался — перетряхивал эмоции, свои и чужие, как что-то, не имеющее ценности, воспринимая это лишь как необходимость.       Хотя в Империи, чей постулат был: «Материальное превыше духовного», они ценности действительно не имели.       На Землю из колонии Реми выбирался редко, сказать даже, чрезвычайно редко — только чтобы подтвердить эффективность, заменить нейроинтерфейс и получить новые данные напрямую. Но при этом система знала каждый его шаг, каждый вздох, а он был и не против — невеликая цена за возможность прикоснуться к величию Солнца.       Частные суда с возможностью даль-перемещения — регистрация на отправление — док-семь, — сообщил безликий механический голос.       Его личный катер был оснащён прыжковым двигателем, потому Иеремия не зависел от расписания пассажирских лайнеров дальнего следования. Катер стоил бешеных денег и в свободную продажу никогда не поступал — приобрести его помог бывший муж. Старпом на эсминце имел связи и не знал, куда девать креды — всё равно появлялся на планете раз в пять лет на жалкие полгода и потом снова уходил в автономку, чтобы вернуться будто бы другим человеком или не вернуться вовсе. Для него эффективность имела вес больший, чем любовь. И ведь даже не обидно — пустотники были такие все, а исключение лишь подчёркивало правило.       Расставались без сцен и скандалов, почти по-дружески — отношения уже давно перестали быть отдушиной и стали тягостью, никому не нужными цепями, от которых они с радостью избавились. Реми тяжело было годами жить без Герарда, обмениваясь редкими сообщениями, которые шли из глубокого космоса недели, Герард тоже это понимал — отпустил сразу, поцеловал на прощание в лоб, как покойника, и снова исчез. Навсегда или на пять лет — кто знает…       Реми после разрыва сделал полную перепрошивку матрицы, выкинул старые чувства как никчёмные и невостребованные, напоследок подвергнув их всестороннему анализу, и зарёкся связываться с пустотниками серьёзно. Так, исключительно для разового удовлетворения обеих сторон: слишком уж сильно нравились ему мужчины — а иногда и женщины — в строгой чёрной форме с эмблемой двуглавого орла на фоне затмения.       Регистрация завершена. — ИИ космопорта назвал его идентификационный номер, серию и модель катера. — Переместитесь в третий поток.       Реми подключил кабель к голове, прикрыл глаза, вводя координаты прыжка. На катере была не нужна военная синхронизация — для управления хватало стандартного разъёма, остальные функции выполняла разумная нейросеть.       Приблизительное время перезаписи частиц — семь минут и десять секунд без учёта внешних факторов.       В прошлый раз почему-то отсчёт шёл быстрее, но Реми не придал этому значения. Всё-таки он был медиком, а не пилотом — нейросеть десятого поколения, интегрированная в катер, разбиралась в этом лучше.       Множественный контакт.       Какой ещё, к червям, множественный контакт? Он должен был переместиться в систему вдали от всех транспортных потоков, примерно в двух часах полёта от планеты — неужели напутал?       Реми посмотрел на голоэкраны и пожелал Солнцу взорваться три и ещё четыре раза — напутал, да так, что его унесло не в родную систему где-то на задворках сектора Альфа Центавра, а доставило прямиком к имперскому флоту, находящемуся в автономном рейсе. И всё из-за одной. Хреновой. Неверной. Цифры. Сгори она нахуй!       На фоне десятков военных кораблей катер Реми казался крошечным и хрупким — его мог бы снести одними стабилизаторами обычный фрегат, просто проходя мимо, но чёрные, как сам космос, звездолёты неподвижно висели в пустоте, перемигиваясь навигационными огнями.       Несанкционированно влететь в учения космофлота на гражданском судне — самое невероятное дерьмо, которое только могло произойти. Система ошибок, особенно таких глупых, не любила и не прощала, и не имело значения, что он простой гражданский медик. Дрочить будут как полноценного пилота. Сначала здесь, потом в месте приписки: за нарушение алгоритмов эффективности, за халатность, за некомпетентность. В лучшем случае занесут пункт в личный код, в худшем отправят на пограничную станцию — и очень повезёт, если на исследовательскую.       Понимая, что отвертеться не выйдет, Реми отправил запрос — вояки протоколы идентификации приняли, но на обратную связь не вышли. Вместо этого трёхкилометровый линкор N-III RAC m-XX p-Ištar «SANCTUM», где каждая выбитая на пластине буква была размером с весь катер, передал ИИ гражданского звездолёта приказ на сближение и приветливо распахнул створки посадочной палубы.       Значит, дрочить начнут прямо сейчас. Днём раньше, днём позже — на самом деле, чего тянуть. На космофлоте обожают указать земляным червям их место — Герард про это рассказывал с особым наслаждением.       Спрыгнув с подножки, Реми налетел на встречающего его здоровенного мужика — намётанный глаз мигом определил штурмовика. Он был в форменном комбезе, но без отличительных знаков — тоже нарушение, не такое серьёзное, но на солидное дрочево за компанию оно тянуло.       Разобраться, что к чему, было делом минуты — усиленный нейроимплантантами мозг работал как мощнейший живой копьютер, услужливо извлекая сведения, когда-либо полученные из различных источников. Это не учения — это бывшие детали системы, отказавшиеся иметь с ней что-либо общее. Пираты, проще говоря.       Ну, одно другого краше.       — Так, а ты у нас кто? — штурмовик бесцеремонно взял его за руку, приложил к запястью сканер. Реми как ни в чём не бывало ждал, пока он пискнет, оповещая о подтверждении личности. — Медик, отлично. Эсэры* калибровать умеешь?       Как и любой гражданин Империи Солнца, Иеремия был спокоен в любой ситуации, даже такой нелепой, как эта. Пираты так пираты — во всяком случае, лучше, чем иглозубы или ссылка на затерянную в бесконечности станцию, где из всех радостей жизни — заумные беседы яйцеголовых.       — Только гражданские, — честно сказал он. — С военными дела не имел.       — Ничего, научишься.       — На ваш страх и риск, — Реми позволил себе слабую улыбку. Действительно, чего ждать от врача отдалённой колонии, который прочищает разъёмы детям и вправляет мозги старикам, из которых можно натрясти песка на целый пляж.       — У нас калибровщиков не хватает, — штурмовик ухмыльнулся в ответ. — Так что на всё согласны, господин Иеремия.       Реми шёл рядом — даже в лице не изменился. То ли всё ещё действовали свежие настройки матрицы, удалившие бесполезные эмоции вроде страха, то ли действительно привык к своему превосходству и разучился бояться, будучи частью системы, подминающей под себя всё, до чего могла дотянуться её лапа.       — Что насчёт коррекции? — холодно спросил он.       — Нахуй её, — отозвался здоровяк. — Вот наша коррекция, — и вылил в глотку полную фляжку спирта. Реми скривился — вспомнил Герарда. Тот тоже пил, если не успевал сделать процедуру вовремя. — Сейчас с нашими познакомлю. Отличные ребята, не то что у вас там.       А что у них там? То же самое, что и тут — без кардинальных различий.       Штурмовик притащил Реми в релакс-отсек — какой же кромешный ад там творился, даже не ад, а кипящий первоначальный хаос, существовавший до сотворения мира. Привыкшему к упорядоченной, расписанной жизни в системе Реми поплохело: как будто он попал в притон на глубинных ярусах, а не на борт военного судна, где эффективность и дисциплина прежде всего.       Весь отсек был усеян осколками, бутылками, пакетиками из-под пыльцы, раздавленной и размазанной по полу галлюциногенной смолой — герметичные перемычки на сенсорных запорах не закрывались, в них то и дело залетали дежурные, утаскивали выпивку из общака, чтобы не отставать от коллектива даже на вахте. Да, отличные ребята, вне всяких сомнений.       — Шелл, — крикнул штурмовик от входа. — Смотри, кто к нам прибился!       — Веди сюда, — приказал чей-то бархатистый глубокий голос — его обладатель был не чужд власти, той самой, которой обладал Цезарь, губернаторы и все те, кто направлял волю Империи, — эти интонации не спутаешь ни с чем.       Когда Реми среди кучи тел увидел Шелла, то есть, не Шелла, а господина адмирала-три Крамера, устроившегося на коленях у какого-то пьяного вдрызг мужика, то залип на целую минуту, мысленно вырисовывая каждую его чёрточку, каждый изгиб и небольшую морщинку в углу рта. Ни один голоснимок не мог передать, насколько Шелл был хорош в чёрном комбезе со своими белыми, до лопаток, волосами. На вид ему было лет тридцать. Может, больше, может, меньше, да не имеет значения — перед Реми сидел точно Шелл Крамер, бракованная деталь системы с редчайшим процентом синхронизации, пославший эффективность ко всем хуям.       Новость эту полоскали неделю на всех новостных каналах очень давно — Реми тогда ещё не был знаком со своим мужем и внимания не заострял, ну угнал какой-то поехавший пару кораблей, и удачи ему — от правосудия Солнца не уходил ещё никто.       Но Империя ловила господина Крамера долго и как-то вяло, без вдохновения. У гигантского организма имелась игрушка интереснее и дороже — это ему тоже рассказывал впоследствии Герард в те редкие моменты, когда находился рядом и способен был соображать. Реми взаимоотношения пустотников интересовали так же, как и репродуктивная система червей. Одним словом — никак. Мужа он слушал только потому, что это было единственное проявление внимания с его стороны. Так и жили.       — Целый медик, Солнце нас, блядь, осияло, — Шелл сполз со своего партнёра, приобнял Реми за талию, отогнул край псевдокожи, оценивая эсэры. — Свеженькие, красота. Пойдём, мои посмотришь, док.       Вот и всё. Считай, прошёл сканирование на эффективность и с щелчком встал в новый механизм — со свистом вылетев из старого.       Шелл затащил его в медотсек, где по причине вселенской гулянки было пусто и темно, сел на кушетку, заколол волосы на затылке подвернувшейся под руку спицей.       — Действуй.       Реми, подключившись к медицинскому терминалу, приступил к диагностике — стандартный, нижний, разъём его не интересовал, но вот верхний, из матово-чёрного металла — вещь, которой редкий медик, хоть гражданский, хоть военный, касался даже в теории. Эсэр сверхтяжёлого звездолёта — допуск к управлению титаном, ultima ratio** Империи Солнца.       Ради возможности пощупать это технологическое чудо стоило ошибиться координатами.       — Можешь ещё лизнуть, мне понравится, — адмирал сощурился от удовольствия, когда Иеремия потрогал разъём пальцами.       — Я занят, — сурово отбрил его Реми. — Не дёргайтесь, иначе собью настройки.       А настройки наносхем тут были сложные, семиуровневые, неопытному калибровщику их было легче разъебать в хламину, чем сделать лучше, чем было, потому Иеремия изучал нейронные связи осторожно, словно передвигался по минному полю, где взрыв могло спровоцировать даже дыхание.       — У нас не «выкают», док. Запомнил?       — Запомнил. Не дёргайся. Тут прочистка нужна на два процента.       Шелл хмыкнул, но безропотно подчинился и сидел статуей, уперев руки в колени, пока в его эсэрах ковырялся какой-то залётный хер.       Этот тест Реми прошёл блестяще. Пусть он видел разъём стз*** впервые, пусть был гражданским медиком: терминал сухо сообщил, что синхронизация составляет девяносто девять процентов ровно — максимальный порог для данной особи.       — Талант, — похвалил его Шелл, прижался всем телом — по тонкой скорлупке хладнокровия пошла трещина — это всё несло в себе однозначный подтекст.       — Благодарю, — как можно более равнодушно произнес Реми. — Готов приступить к своим обязанностям.       Он прижился у пиратов практически сразу со своей отрешённой невозмутимостью. Вышел из системы, как здесь любили говорить. Его не могли вывести из себя ни грубые шутки, ни полное отсутствие субординации — адмиралу, пусть и бывшему, — здесь тыкали как распоследнему грибу-официанту на самой зачуханной планетке.       И даже на линкоре, где он теперь был вторым медиком, Реми не оставил свою практику. Он попросил Шелла достать бумагу для рисования и карандаш — адмирал не понял, зачем ему такая архаика, но не отказал, сам принёс стопку листов, покрутился рядом и ушёл, так и не добившись от Реми объяснений.       Ему нравилось рисовать Шелла — одного только его, — гордый поворот головы, точёный профиль, чувственные губы: идеальный результат тщательного ДНК-отбора, генной инженерии и кибернетики. Совершенного человека и абсолютную блядь в глазах Реми.       Как ни странно, но остальные блядью его не считали. Свою дозу обязательной коррекции Шелл заменял алкоголем и безудержным неразборчивым сексом — ебал всё, что нравилось, или всё, что нравилось, ебало его — без разницы. По слухам, он не брезговал даже ксеносами, но Реми никогда не видел Шелла с чужаками — только со своими, такими же образцами имперской евгеники, как Иеремия или он сам.       Чаще всего это шло рука об руку с невероятными по размаху попойками, когда команда не просыхала неделями, болтаясь на орбитах планет в ожидании заказа или найма. Реми как-то предложил Шеллу сделать коррекцию, но тот посмотрел на него странным взглядом, медленно выцедил стакан с ядрёнейшим пойлом и сказал:       — Имел я в щели Империю, коррекцию и Цезаря с его трущобной соской до кучи, — в системе такие высказывания были непопулярны. Здесь же — за милую душу. — Забудь уже про эту херню, док. Мы сами решаем, что нам делать.       Когда Шелл приходил в относительную норму — то есть не пил и не трахался, — Реми понимал, насколько он был уникален со своей почти стопроцентной синхронизацией. Флотилия превращалась в единый организм, а линкор становился частью Шелла, как рука, или, допустим, нога. В эти моменты атмосфера на кораблях была как и в Империи — эффективная, где каждый занимал положенное ему место. И хотя зубоскальство и пошлые намёки не прекращались, всё равно упорядоченность системы прослеживалась в любом действии.       Нанимали их редко — за услуги Шелл брал неприличные суммы, — но если нанимали, то могли быть уверены, что конкуренты будут распылены на атомы раньше, чем успеют понять, что произошло.       Иногда адмирал развлекался, бесплатно гоняя менее удачливых коллег, но особо не борзел — помнил про исполинские крылья, которые раскинула за его спиной Империя, пристально наблюдая, когда же он оступится. Пока ещё не оступался ни разу.       Шелла боялись. Боялись ксеносы — потому что имперским кораблям в сочетании с таким синхроном равных не было, боялись свои — потому что Шелл, несмотря на внешнее раздолбайство и обманчивую мягкость, был беспощаден к неэффективности — занятная особенность для того, кто якобы наебал систему.       Было бы смешно, если бы не было так паршиво.       После автономки пьянки продолжались. Реми редко принимал в них участие — не хотел находиться рядом с адмиралом, который на нового медика запал — это было понятно каждому. Запал по той причине, что новый медик ему, как говорится, не давал. И не давал не потому, что Шелл был ему неприятен — наоборот, Реми готов был лечь под него в любой момент, сходя с ума от одних только янтарных глаз. Но быть одним из десятков или сотен его любовников — нахуй такое счастье, чувствуешь себя использованным контрацептивом, постиранным, высушенным и использованным ещё раз.       Так что в очередной гудёж он закрылся в своей каюте, достал чистый лист и прикрыл глаза, вспоминая, как сидел Шелл. Рука его по собственной воле набросала вокруг головы адмирала солнечное сияние — как нимб на древних иконах. И выглядело это слишком правильно — даже пугало.       Шелл, не обнаружив его среди упивающейся команды, вломился в каюту следом, пьяный, как и всегда, выхватил из рук лист — Реми не успел спрятать рисунок и теперь ждал, что с ним сделает адмирал за такую дерзость.       — Похож, — одобрил Шелл, свернул лист и убрал его в карман. — Какие у тебя ещё таланты, док?       Он присел рядом с ним, потянулся к застёжкам. Реми оцепенел. Опомнился не сразу — адмирал успел стянуть с него куртку, опрокинул на койку и впился в шею, оставив багровый кровоподтёк.       — Трахаться с тобой я не буду, — выдохнул Реми, стряхнул с себя Шелла и выскочил из каюты.       А хотелось до такой степени, что Реми готов был сдаться на милость этого идеального имперского творения — удержался с трудом, провёл в медотсеке две смены, свою и старшего медика, корректируя эмоции. Настройщик тут был ломаный-переломаный, нахуй никому не нужный, да и мысли плохо поддавались устранению — потому что Реми на Шелла тоже запал, но делить его задницу с кем-то другим не смог бы. Сука.       — Дунешь? — жалостливо предложил старший медик, протягивая Реми самокрутку. — А то нервный какой-то.       Реми отрицательно качнул головой, и Чарли затянулся сам — сочно, со вкусом, выпустил дым кольцами.       — Да далась тебе эта коррекция. Мы давно уже без неё обходимся.       — И бухаете, как свиньи.       — Что то херня, что это херня, — лениво согласился начмед. — Но выпивка лучше, от неё нет ощущения, как будто тебя в мозг выебали.       Допёк этот Чарли со своей наркотой, сладкий запах которой пропитал медпалубу насквозь — давал непрошенные советы, пыхал всю вахту, не выпуская из зубов папироску, так что под конец упоролся в сопли и завалился спать прямо там, где и сидел. Даже штекер из эсэра не вытащил, торчок.       Очередной заказчик вышел на них через заклятого приятеля адмирала, на которого Шелл пускал слюни — те три дня, пока Реми осваивался. Потом уже пускать слюни адмирал стал на медика — и Реми этот интерес с алчностью принимал, сам хотел того же, и тут же отвергал — потому что не мог. Не мог, и всё тут.       Сложно — но Реми сам уже запутался в собственных ощущениях, требующих коррекции, как дозы.       Шелл этого заказчика знал, поскольку беседовал с ним по-дружески о делах, которые не имели отношения к контрабанде. Реми не особо вникал в их разговор — он в очередной раз рисовал Шелла, расслабленного, безукоризненного и порочного, с заколотыми на скорую руку волосами, до мельчайших подробностей прорисовывал ступню в тяжёлом форменном ботинке, снова изобразил солнечный нимб — это получалось уже само собой, на рефлексе.       — Вы с Тори два ебанутых, — прозвучало особенно громко. Реми поднял голову. Мужчина тоже был удивлён такой реакцией.       — Что не так, Шелл?       — Что не так? — адмирал округлил густо подведённые чёрным глаза. — Ты мне сейчас предложил переть три контейнера резиновых хуёв. Ладно, Тори таким образом выражает свои ко мне чувства, но ты-то?       — Не резиновых, а из псевдокожи. Запрограмированных, замечу.       — Да какая разница. Я заказы таскаю на миллионы кредов, а ты тут с хуями. Совсем ёбу дал.       Мужчина вместо ответа погладил его по щеке — Шелл потянулся за лаской, как котёнок, прикусил пальцы, провёл по ним языком. Реми сжал в кулаке карандаш — тот переломился на две части с тихим жалобным треском. Он не почувствовал, как острые края впились в кожу, стиснул ещё сильнее, превращая древесину в труху.       — Мы же договоримся, правда? — мужчина оттянул уголок рта Шелла в сторону, обнажая зубы.       Заказчик, в отличие от Реми, щепетильным не был — его количество ёбарей Шелла не волновало. Он знал, что может поиметь этого шикарного адмирала, и не отказывался от предложения, которое прозвучало не словами — скупыми жестами, многообещающими прикосновениями, безгрешными и вместе с тем развратными взглядами.       — Договоримся, — промурлыкал Шелл. — В релакс-отсеке через час.       Было мучительно и вместе с тем извращённо сладко — видеть, как Шелла берёт кто-то другой. По-хорошему забить бы хер, втянуть косяк Чарли до мрака в глазах — но разум хотел видеть это трезвым, чтобы потом рвать воспоминаниями.       Реми пришёл задолго до назначенного времени, сел в дальнем углу, прихватив с собой планшет с выходом на разъём — обеспечил алиби на случай, если его заметят — но Шелл не утруждал себя проверками. Он неторопливо втащил мужчину в пустой отсек, заблокировал оба выхода и оседлал его, одновременно сбрасывая с плеч форменную куртку — под ней не было ничего, кроме обнажённого тела. В паху потяжелело — Реми сдержал злой стон. Какие же у Шелла были плечи, по которым рассыпались белоснежные волосы. Намотать бы их на кулак, прикусить шею, возвращая должок. Солнце великое, какого хера…       «Эффективность превыше эмоций, — повторял Реми, не в силах отвести глаз от того, как мужчина подминает Шелла под себя, без жалости проникая в его тело. — Воля превыше чувств».       Нет, не помогает.       Мужчина пытался поцеловать Шелла — тот отвернул голову, не даваясь. Адмирал вообще никогда и ни с кем не целовался — задницу подставлял без возражений, секс для него был вещью обыденной, естественной, но вот поцелуй… Какое-то у Шелла было табу на это невинное проявление человеческих чувств — он закрыл губы ладонью, выворачивая шею, и пересёкся взглядом с Реми. Принял в себя его безумное влечение, смешанное с болью, прикрыл янтарные глаза, будто извиняясь.       — Пошёл вон, — тихо сказал он любовнику. Мужчина его не расслышал, зато для Реми эти два слова грохнули, как расхлябанная гаусс-система.       — Я сказал, пиздуй. Отвезу твои хуи, свободен.       Шелл выскользнул из-под придавившего его к дивану тяжёлого тела, вытер с лица слюну и бросил несостоявшемуся ёбарю брюки вместе с бельём. Мужчина поймал их, растерянно, недоумённо уставился на адмирала.       — Что я не так сделал?       — Я повторю ещё раз — пиздуй. — Тех, кто мог возражать Шеллу, можно было пересчитать по пальцам. Ящериным — у рептилий их было то ли четыре, то ли три. Мужчина в число этих отчаянных не входил и потому принялся торопливо одеваться, стараясь не злить Шелла, который не стал дожидаться, пока он застегнёт ремень, двумя пальцами взял незадачливого любовника за воротник и вышвырнул в коридор. Реми даже не пошевелился, даже рта не открыл, чтобы заикнуться про своё алиби. Он не сводил глаз с крепких ягодиц с отпечатком пятерни, с волос, прилипших к влажной коже.       Шелл подошёл к нему, упёр колено между его ног, совершенно не стесняясь своей наготы. Реми был готов получить выволочку за испорченный кайф, отложил планшет, чтобы не разбить его — адмирал в бешенстве был страшен.       — Ну что ты, док, — Шелл взял его за подбородок, приподнимая лицо. — Вот он я. И мне перед тобой даже немного стыдно.       Реми вскочил, уже не осознавая, что делает, схватил его за плечи, встряхнул — адмирал не шелохнулся, смотрел прямо ему в лицо, словно ждал чего-то.       Всё, пропал.       Дотрахивать за кем-то разработанный припухший анус было не то чтобы противно — злило, но у Реми стоял! Стоял на этого грёбаного Шелла как каменный, и потому он молча развернул его к себе спиной, торопливо расстегнув ширинку, провёл пальцами между ягодиц и без прелюдий засадил сразу на всю длину. Шелл выгнулся, закусив губу, повёл бёдрами, насаживаясь до конца.       — Вот, молодец. А говорил, не будешь, — прошептали эти красиво, чётко очерченные, но блядские, как и всё в нём, губы. Реми вместо ответа схватил его за волосы, потянул на себя — Шелл покорно запрокинул голову, позволяя делать с собой всё, что угодно — а потаённые желания Реми настолько разили грязью, что трясло от отвращения к самому себе. Но и остановиться было уже невозможно.       Кажется, Шелл забыл заблокировать дверь — кто-то заглянул в отсек и сразу же вылетел, как пробка из шампанского. Реми ничего не видел и не слышал — вбивался в это гибкое и сильное тело, драл Шелла как суку, а тот подмахивал, скулил, подаваясь назад, чтобы вошло глубже, сильнее, и Реми казалось, что трахает не он, а его — даже в положении сверху.       Он кончил внутрь, крепко держа Шелла за бёдра, чтобы не отстранился — а Шелл и не собирался, откинул голову на грудь, обдав резким запахом антисептика, который ввиду специфики бывает только у пустотников. Реми вышел, провёл рукой по вздымающейся груди Шелла и опустился перед ним на колени. Адмирал взял его за затылок, понимая всё без слов.       Сперма у Шелла была тоже с этим больничным привкусом — но Реми проглотил всё до капли и застыл, осознавая, что Шелл целует его в губы, нежно, неторопливо, смакуя каждое мгновение.       Этот грубый, почти животный секс прочистил мозги как безупречно выполненная коррекция и вместе с тем одарил Реми пониманием, что на Шелла он подсел мощнее, чем на любую наркоту. И Шелл, блядь такая, это знал. Он больно прикусил его за палец, выводя из состояния эйфории, обвил руками шею.       — А ты на самом деле талантливый, Реми, — адмирал назвал его по имени. Не привычным, сухим «док», а по имени. И поцеловал — впервые на его памяти. Это что же, получается, признание в любви? — Теперь я тоже хочу тебя попробовать. Например, завтра.       Нет, теперь отдавать Шелла кому-то ещё Реми не хотел и не собирался.       — При условии, что с этого момента в твоей заднице будет только мой член.       — Ты мне предлагаешь отношения? — Шелл положил подбородок ему на плечо, коснулся губами уха — горячее дыхание щекотало кожу. — Что ж, я подумаю.