Застывшие глаза.

Рыхлая, влажная земля под ногами неприятно скользит и приходится становить ногу твёрже и делать упор сильнее, чтобы не упасть. Утренний моросящий дождь улучшил плодородие, но ухудшил ситуацию для людей, которые пачкают обувь в неприятной жиже и постоянно попадающихся лужах. С веток многочисленных сосен и голых берёз падают холодные капли воды при первом же дуновении ветра. Эти жалкие капли застревают на ткани его пальто и остаются между прядями русых и длинных волос. Старые ботинки ужасно промокли и готовы вот-вот окончательно раскиснут на его ноге. Но они, как и их хозяин, существуют из последних сил и пытаются держаться уверенно, несмотря на непогоду. Тоскливый взгляд выискивает цель, но он снова теряется в местности, так как приходит сюда только третий раз. Но этот третий раз такой же болезненный, как первый, второй и третий, последний. Внутри него остались лишь ошметки от бывалого счастья и любви. И он был бы не против избавиться от них, но не знает как. Как выбросить все воспоминания из головы, все фразы и все движения. Ладонь быстро поправляет выбившуюся на глаза прядь и прячется обратно в карман, боясь замёрзнуть от не щадящего ноябрьского холода. А ведь не страшно уже и замёрзнуть, если человек внутри и так уже весь в оковах огромных, ледяных айсбергов. Когда теряется смысл жить и любая мотивация что-либо делать тоже. Вот прямо здесь, под этим самым деревом. Пусть его громадные корни прорастут сквозь пустую душу и мёртвое тело, пусть эта земля впитает в себя все соки человеческих страданий и насытится ими вконец. Бред, он ведь не за этим сюда пришёл. Наконец-то голубые глаза видят нужную могилу и проскользнув мимо других, он останавливается в метре от недавно поставленного креста. Он очутился здесь три дня назад. Ровно три дня назад она должна была быть, но её не стало. Теперь она там. Под ним. Их разделяет всего два метра. Наверняка она всё ещё так же бледна и прекрасна, как и три дня назад. Её тело ещё не успело начать разлагаться, хотя, кто его знает. Может быть её сердце в этот самый момент начинают пожирать тысячи червей и других жителей подземельного царства. А он стоит и ничего не может сделать, кроме того, как положить букет красных роз поверх всех остальных цветов и похоронных венков. Глаза начинают заливаться слезами, когда туманный взгляд застревает на её фотографии, которую сделал лично он. Он до мелочей помнит тот день. Они гуляли всю ночь, ели сладкую вату, пили белое вино, катались на аттракционах и просто сидели на краю крыши, крепко держась за руки и мечтая о совместном будущем. Утром, пьяная в черти, она попросила его сфотографировать её на фоне рассвета. Руки у него дрожали, то ли от холода, то ли от действия алкоголя в крови, и в кадр попало только её прекрасное лицо, а рассвет остался за объективом фотоаппарата. Ей безумно понравилась фотография, даже не смотря на то, что рассвета на ней не было. Всё больше глаза наливаются солёными и горячими слезами, он пару раз моргает и они быстро стекают по щекам, оставляя за собой лишь мокрый след, который спустя пару минут высохнет. А мужчины ведь не плачут. Плачут, ещё как плачут. Он подходит ближе и кончиками длинных пальцев проводит по имени на табличке. А ведь ему так нравилось её имя. Он так любил произносить его, пробовать на вкус и запоминать это созвучие букв. Теперь лишь одна тишина, когда он хочет произнести его. Губы парня просто не могут вытолкнуть это имя из себя, так как станет в тысячи, в миллионы раз больнее. Слёзы вновь катятся по щекам, затем по шее и быстро впитываются в красную клетчатую рубашку. Она так любила носить её по утрам, когда оставалась у него на ночь. От этой рубашки веет её сладковатым запахом и невероятным теплом. Словно она специально надевала её так часто, чтобы оставить частичку себя рядом с ним. Но так она сделала только хуже, навечно оставив себя рядом. Или до тех пор, пока от неё не останутся лишь пуговки. Колени в один момент подкашиваются и не предпринимая никаких попыток удержаться он падает на сырую землю, случайно задевая и валяя один из венков. Губы подрагивают, глаза накрыла серая пелена слёз, джинсовая ткань на коленках промокает и пальцы касаются песка, а затем в один миг сжимают его в ладонях. Внутри творится что-то странное, то, что невозможно достоверно описать. Боль. Одна лишь чертова боль и всё. Больше ничего. Когда все внутренности разрывает на мелкие кусочки, словно бомба подрывает тебя. Рёбра трескаются от множественных ударов теперь уж каменного сердца, оно пытается вырваться из этого плена, но оно бессильно по одиночке. Оно старается подключить разум, который заставит его сделать это. Но разум держится из последних сил, чтобы не окаменеть и тоже не вырваться из черепной коробки. Из горла, вольной птицей, вырывается хриплый крик. Он настолько громкий, что пара воронов слетают с веток сосны и мчатся куда подальше, лишь бы не тут, лишь бы не в этом месте, что пропитано смертью, тоской и болью. Внутри разрывается вторая бомба, она немного меньше, но её достаточно, чтобы подорвать разум. Теперь они заодно, лишь бы вырваться на волю и лишить душевных терзаний, всей боли, что кроется где-то в закоулках души. Тело изнывает от физической и моральной боли. Душа изнывает от жажды покинуть это тело, что невероятно болит. И его ничего не держит, ничего и никто. Родители погибли пятнадцать лет назад, а близких у него больше нет. И не будет. — Прости меня, но я не могу так. — шепчут иссохшие губы. — Ты всегда говорила мне, что я сильный. Но я чертовски слаб, чтобы пережить это. Мне больно. Мне так чертовски, сука, больно! — не жалея сил, он выплевывает эти фразы на одном дыхании. — Ты обещала мне быть рядом до конца, но ты не сдержала своё обещание. — уже едва слышно произносит парень, поднимаясь на ноги. — И я тоже не сдержу своё. Пустая квартира. Пустой человек. Пустая душа. Он запирает за собой дверь и снимает промокшее пальто. В голубых глазах больше нет жажды жить, любить, стараться. В глазах цвета морской волны больше нет ничего. Кроме невероятной боли, разочарования и одиночества. Из холодильника рука тянет за собой бутылку водки, а из рабочего стола лезвие для канцелярского ножа. Ванна наполняется быстрее, чем опустошается бутылка водки. Окурок падает на белый кафель, разбивая на конце пепел, что начинает разлетаться по полу. Не снимая джинсов и рубашки, он садится в ванную с тёплой водой и крепко сжимает в одной руке горлышко бутылки, а во второй лезвие. Последний глоток становится окончательным и бутылка звонко трескается, ударившись о противоположную стену. Выдохнув, голубоглазый закатывает оба рукава рубашки и подносит лезвие к запястью левой руки. Острый кончик стали начинает впиваться в кожу, но ему уже не больно, он не чувствует, ведь эта физическая боль никогда не сравнится с болью внутри него. Первые капельки крови стекают вдоль ладони и пальцев, падая на мокрые джинсы и едва окрашивая воду. Неприятно, но не больно, нет. Кровавая линия становится всё длиннее, она медленно и кроваво тянется от запястья до самого локтя. Руку начинает дёргать и поток алой крови усиливается с каждой секундой. Тёплая вода в ванной полностью окрашивается в красный цвет, а не выключенный кран лишь добавляет воды, вытесняя остальную за бортики. Он ещё не закончил, вторая рука ещё цела и невредима. Парень не в силах сжать лезвие сильно, но стараясь изо все сил, он моментально кромсает вену. Второй порез короче и намного небрежнее, но крови столько же. Острая сталь падает куда-то на дно, руки опускаются под воду, голова вальяжно откидывается на бортик ванной. Никто не поможет ему, никто не вытащит его отсюда и не залечит все имеющиеся раны. Никто. Некому. Разве что соседи с низу придут на разборки с соседом-хулиганом, который заливает их с верху. Так его и найдут, охнут, ахнут и забудут, а от квартиры будет веять дурной славой. Внутри взрывается третья бомба, последняя, завершающая весь цикл. Ресницы медленно смыкаются, пуская по щекам новый и последний поток слёз. Губы застывают в горькой улыбке, в самой страшной улыбке, которую когда-либо можно увидеть. И страшна она не так, как кажется, а лишь от того, что излучает одну лишь боль и безысходность. И биение сердца остановилось. И поток мыслей разума замер. И стрелка часов прекратила свой ход для него навсегда. И рассвет застыл в его маленьком мире навеки. Сердце его свободно. Разум его свободен. Душа его тоже свободна. Больше нет никакой боли. Ведь больше нет ничего, кроме полной ванны алой воды, бездыханного тела в ней и навечно застывших глаз, что соединяли в себе цвета всех океанов и морей.