Аллергия

Цветы расползались по его телу, начиная с того времени, как — собственно, не было никакой начальной точки для них. Он помнил отчётливо, когда расцвёл первый цветок под ремнём массивных часов Hugo Boss, в самый неподходящий момент, во время сложных переговоров, и как зудило вспотевшую, натёртую лепестками крошечной орхидеи кожу. Более безумное, чем примятые ремнём часов лепестки, зрелище трудно было бы представить себе в тот момент. Где-то кто-то поцеловал кого-то. Его всегда раздражало то, как был устроен их мир. «Я могу весь быть усыпан чёртовыми орхидеями, на которые у меня аллергия, но как, чёрт побери, я должен понять, кого мне необходимо придушить, чтобы это остановилось». Наверное, безумнее примятых лепестков орхидеи была только его аллергия на цветы в мире, где всё решалось расцветавшими по телу цветами. Скарлетт — её имя было так созвучно скарлатине — задирала ноги, внимательно пробегала глазами пару строк, хмурилась и решительно откладывала в сторону вырванный из рук «любимого дяди» договор. Он же, чёрт побери, не общался с сестрой и её чокнутым мужем лет десять — и какого чёрта органы опеки постановили, что именно он является ближайшим родственником этой несносной девчонки? Она находила очаровательной орхидею, расцветшую на нём, прямо по шее, незадолго до завтрака, на который она явилась с опозданием в пятнадцать минут (он видел, как отъехал от дома потрёпанный минивэн) — лазанья, сок сельдерея и фруктовый десерт — и хлопнула дверью, так и не доев, когда он оборвал все лепестки у цветка. Он не собирался перед ней извиняться. «Моё тело — моё дело», так ведь она говорила, когда он выступил против татуировки на полживота с проколотым пупком в центре эротичной, надо признать, провокационной композиции? Он чувствовал себя почти отомщённым, когда она расплакалась оттого, что никак не могла замаскировать маргаритки на щеке перед новым свиданием с её новым бойфрендом. Он никогда не понимал, как можно было менять их с такой скоростью. Но это, в общем-то, его и не волновало. Наверное, пусть так, чем если бы она спускала деньги на вызов мальчиков по вызову каждый раз, как ей хотелось заняться с кем-нибудь сексом. Он ничего не сказал тогда по поводу противозачаточных, которые она принимала, а она просто не прятала от дяди таблетки. Впрочем, когда курс стал регулярным, а у неё появилась новая упаковка, он поинтересовался, не думала ли она поставить спираль, и получил категоричное «сама разберусь». Как всегда. Удивительно, как органы опеки клали хер на то, что опекун из него так себе. Нет, формально он обеспечивал её всем, и это, конечно же, было важнее того, что он совершенно не мог справляться с бунтовавшей молодой девушкой-оторвой. Она могла просто заявиться к нему в офис и потребовать ключи от дома, потому что «я свои опять проебала и, кстати, поменяй лучше замок, они, наверное, выпали на танцполе», со своими флуоресцирующими волосами. Он капал себе противоаллергенные каждый день и хронически чихал. Она трахалась с кем попало и сбегала пожить на недельку к какому-нибудь Рику или Саманте. Орхидеи по его коже разрастались и вынуждали его по нескольку часов проводить, обрывая лепестки и уговаривая себя на расчёсывать жгучие основания цветков. Ей повезло с соулмейтом, определённо. После той одной маргаритки на её коже не появилось ни цветка. Он никогда не думал связать это с тем, что в его жизни за всё это время была лишь одна стритизёрша после переговоров в закрытом men-only клубе на территории Росси. Скарлетт, впрочем, никогда не думала связать свои поцелуи с орхидеями, расцветавшими по его коже. Ей повезло с солумейтом — и с внешностью: маргаритка нисколько не портила её лица. И ей, определённо, повезло с тем, что у неё не было аллергии на маргаритки. Он выпал на несколько недель из работы, словив сильнейший шок от огромного количества маргариток, распускавшихся одна за другой, по нескольку в день. Поцелуи. Иногда ему казалось, что его соулмейтка — чёртова машина для поцелуев. Он ненавидел её, да, он буквально ненавидел её, а больше всего ненавидел эту чёртову несправедливость: он даже не мог выяснить, кто она такая, чтобы прекратить это. Нет, он не собирался на ней жениться, совсем нет. Он собирался устранить причину этих чёртовых орхидей, от которых всё тело превратилось в сплошной сад. Покрасневшие глаза не оставляли возможности читать, и это добавляло к его ненависти к неизвестной. Скарлетт, пришедшая навестить «любимого дядю» с огромной спортивной сумкой, совершенно не помогала. Она пришла снова, на этот раз с вопросом, красивее, в его мнении, блондинки или брюнетки — писала колонку для женского журнала; он сразу понял, что колонка будет далеко не о простых статистических данных. Скорее всего, она хотела поиздеваться над мужским «суперценным» мнением, как она всегда стремилась это сделать. Он не знал, насколько серьёзна в своих заявлениях была племянница, но если она была серьёзна, она, определённо, однажды перевернёт весь мир со своей энергией, в этом он не сомневался. И он, вполне вероятно, будет первым, кто падёт жертвой её ненависти к мужчинам. Которая не мешала ей нагло эксплуатировать их ради удовлетворения прихотей своего тела. Он не понимал её, но не мешал ей. В конце концов, она правда начала его развлекать. На следующий день после разговора Скарлетт пришла к нему выкрашенная в тошнотворный пероксидный блонд. Он, разумеется, не преминул заметить, что это ужасно, и она возмутилась, что он сам сказал, что предпочитает блондинок. Он пошутил что-то едкое о том, что не сторонник инцеста, что бы она там себе ни вообразила в своих современных исследованиях и чём-там-чёрт-знает-ещё. Она не приходила после пару дней, но он знал, что у неё всё в порядке. В конце концов, она просто заявилась к нему и сообщила, что проебала ключи — и его пару тоже — и ей нужны деньги на мотель, потому что карточку она тоже проебала. Она была совершенно невыносима. Он просто ждал, когда ей исполнится заветные двадцать один и он выставит её из дома, а она продолжала бесить его сожжёнными волосами, которые она в итоге сбрила под корень, провокационными «ты вообще трахался хоть раз в жизни?» и ещё более провокационными «слушай, вот честно, ты гей? не надо стесняться только, нет, ты просто гей, да?», новыми татуировками по спине и плечам, разбитым телефоном, подаренным им ей всего неделю назад, проёбанными ключами, истериками от оборванных им лепестков ненавистных орхидей, громыхавшими шутерами в то время, как он собирался пригласить в дом партнёров для обсуждения деталей контракта в менее формальной обстановке. Где-то кто-то поцеловал кого-то. Орхидеи взрывались по коже. Он давно перестал носить часы, под которыми расцвёл тот первый цветок, и сменил ремень на другой, специально для него, с мягкой подкладкой внутри. Если бы, хотя бы, это были ромашки или вьюны, думал он, это могло бы быть не настолько отравляющим жизнь. Он совершенно не был способен работать. Орхидеи осыпались в кофе с бритого подбородка под его пальцами. Их было меньше теперь, гораздо меньше, но они не могли отменить следов по его телу. Он чувствовал себя прокажённым. Орхидеи как язвы. Иногда он начинал ненавидеть Скарлетт за то, что аккуратная маргаритка на её щеке по-прежнему оставалась единственным цветком на её теле. Если бы его соулмейтка была такой же, как соулмейт племянницы — это было бы намного, намного справедливее, чёрт возьми. Или как он сам. Равнодушие к поцелуям крепло с годами, перерастая в отвращение после лихорадки чёртовых орхидей. Иногда он думал о том, как прекрасно живётся кому-то где-то с абсолютно не тронутой цветами — разве что парой цветов — кожей. Истерика накрыла его в момент, когда Скарлетт засосала бородатого пацана на голову выше его, встреченного в парке случайно с компанией из пары размалёванных девиц и ещё пятерых то ли хипстеров, то ли байкеров, он так и не определился, а его кожу прожгло очередной орхидеей — шесть раз, на шестерых в её чёртовой коммуне, что статистически уже никак нельзя было списать на случайное совпадение моментов вселенной.