Песок Татуина

      Определённо, Татуин терпим только ночью. А ещё лучше — в сумерках. Когда оба солнца уже спустились к горизонту, а от нагретого за день песка ещё веет жаром.       Грызть самого себя — неизменное хобби Бена Кеноби. Раз за разом он уверенно доказывал себе, что давно пора избавиться от привычки перебирать в закутках памяти одни и те же затёртые до дыр воспоминания. Более того: он был искренне уверен, что действительно хочет забыть. А стоило бы, в конце концов, признаться хотя бы самому себе (а кому ж ещё признаешься, когда рядом с тобой нет ни одной живой души в радиусе поражения мандалорской ядерной бомбы), что перекладывание с полки на полку одних и тех же эпизодов из памяти приносит ему некое горькое, тягостное удовлетворение.       Он выискивал в собственных поступках ошибки и с упорством мазохиста объяснял сам себе, что и как он должен был делать. Должен был, но не делал. Он искал точку возврата.       …У них не было общих интересов. Разве только полёты. Но полёты Оби-Вану быстро разонравились. Не то чтобы он боялся высоты или скорости. Скорее, он боялся скал, пропастей, оврагов, ущелий, озёр, рек и грузовых поездов на Корусанте — словом, всего, во что его когда-либо швырял Скайуокер, заигравшись с очередным обречённым на утилизацию флаером.       Он не знал, что делать с падаваном. Педагогика в лице магистра Йоды помочь была не в силах. Сейчас очень бы пригодились советы Квай-Гона, ибо сам Оби-Ван понятия не имел, с какой стороны подступиться к Энакину. Поэтому критиковал. Критиковал нещадно, подолгу, с лирическими отступлениями в богатый жизненный опыт и цитированием зловредного Кодекса к месту и не очень.       Ученик, слишком рано лишившийся своего учителя, и раб, слишком поздно отобранный у матери. Оба учились. Скайуокер должен был стать терпеливее. Оби-Вану не хватало гибкости в вопросах стратегии. Обоих изменила война. В Энакине не осталось прежнего юношеского запала, не было этой беззаботной ребяческой искорки в льдисто-голубых глазах. Война выкорчевала из склонного к морализму генерала Кеноби большую часть доселе не подвергавшихся сомнению джедайских догм. Оби-Вану приходилось поступать не так, как должно, но так, как правильно.       Кажется, именно тогда они стали действительно близки друг другу. Когда между ними перестала стоять граница «учитель — ученик». Когда они научились слушать друг друга. Оби-Ван и Энакин. Скайуокер и Кеноби. Два джедая, два спасителя, два героя Республики. Действия слаженны, движения отточены до зеркальности. Оби-Ван и Энакин. Скайуокер и Кеноби.       Потому, наверное, так смешно было драться на Мустафаре. Да, именно смешно. Глупо и даже комично. Удар, блок, уклон — всё одновременно и почти симметрично. Возможно, это сгодилось бы для показательного выступления в Храме.       Но это было больно. Тот же человек, который искренне желал Оби-Вану удачи перед отлётом на Утапау, теперь кричит ему о своей ненависти. Энакин — результат каждой его ошибки, каждой обиды, которую он ему нанёс, результат каждого незаслуженного укора. Энакин — самое уязвимое место Оби-Вана.       Он дрался со Скайуокером, а убивал себя.       …Бен накидывает на голову капюшон и смотрит себе под ноги. Горячий, сухой песок пустыни. Такой же, каким и был. Но на нём уже нет следов тех двоих.       Квай-Гона — Учителя, верившего в Избранного.       И Энакина — Избранного, утратившего веру в Учителя.