чертов художник

— Что?.. — он понял к чему ведёт друг, — Почему? Боди-арт — искусство тела, где главным объектом становится человеческое тело, а содержание раскрывается с помощью невербального языка: поз, жестов, нанесения на тело знаков и так далее. Зародился ещё в восемнадцатом веке, если не раньше. Но на кой лят Джонсону пришло в голову порисовать на нём? Или же он захотел поиздеваться над его телом, которое ещё ужаснее, чем лицо? Ларри ухмыльнулся. Звериный нахальный оскал, который был присущ только ему, смутил Фишера ещё больше. Ларри — истинный дьявол. — Потому что я могу испортить это тело, — указательный палец коснулся впалого живота Салли, отчего последний издал странный звук, — А потом очистить его. «Если оно, конечно, не разорвётся изнутри. А так я хотел бы испортить его снова, — подумал обладатель длинных волос, не удержавшись от очередной насмешливой улыбки, — Не верьте моей улыбке. Ведь даже с улыбкой я могу запросто всадить вам пулю в лоб». Тем более таким образом он вводит младшего в заблуждение, путает, сбивает с толку и не даёт ему раскрыть хотя бы одну карту. Что ж, тактика превосходная, особенно, если учитывать, что у него таких очень много. Опять этот боязливый, пугливый взгляд который так заводит его. О, как он жаждет того, когда наконец-то эти чёртовы цепи спадут с него и только тогда он сможет заполучить себе этого милого, чертовски желанного мальчика. Ему и так сносит крышу, когда он видит, как воротник куртки спадает, открывая прекрасный вид на молочную, ещё пока что никем не тронутую шею Фишера или, например, когда тот проходит мимо него, оставляя после себя запах клубники и аромата цветов, который просто сводит его с ума. Но он старается подавлять все эти животные замашки, дабы в конечном итоге, всё же сорваться и вкусить запретный плод. И неважно, что Салли начнёт брыкаться, кричать, бить его своими маленькими кулачками, звать на помощь — Ларри подавит все эти капризные бунты, заставит его повиноваться. Но что говорить о чувствах?.. Это всего лишь жажда страсти, мимолётный порыв, который надо немедленно утолить. Конец Flashback. И он, хоть и смущаясь, согласился. И сейчас, сидя перед Ларри, что неотрывно работает разными кистями, красками, он даже не смущаясь задаёт себе вопрос: «Нравится ли на самом деле ему моё тело?». Он задавался таким вопросом сотни раз, ища ответы на них, но безуспешно. Шатен большую часть времени молчал, не отрываясь от созерцания невинного, хрупкого тельца. То, что он рисовал на его теле, видя абсолютно всё, что можно было увидеть, ещё ничего не значило. Не значило, что у него было дофига фотографий с Салли, где последний всегда находится в разных позах, разрисованный от головы до пяток. Не значило даже и то, что Ларри всё же взял над ним верх и теперь, каждый раз, когда ему не нравится рисунок, то он, доведя всё до конца, с жестокостью, привычной ему грубостью, стирает с тела Фишера краски. Не значит и то, что Салли сладко стонет, чувствуя, как по животу уже гуляет не кончик кисти, а жаркие, влажные губы. Ничто ничего не значило, даже это… — Сядь ко мне на колени, — тихо, почти не слышно прошептал Ларри, — И не забудь снять штаны. Салли открыл глаза и уставился на того, кто прервал то наслаждение, которое он получал, сидя с запрокинутой назад головой. Встретившись со спокойными карими глазами, он повернул голову в сторону. Он никогда не знает, не может прочесть, что написано на лице патлатого. Но он повиновался, дабы не раздражать его. Он бесшумно слез с табуретки и потянулся к молнии на своих штанах. Но только худые пальцы коснулись тёмной пуговицы, как грубые, сухие, покрытые мозолями ладони резко отбили их. Не надо было долго тянуть. Ларри расстегнул пуговицу на его штанах, а вслед за ней вниз побежал бегунок, останавливаясь до упора. Салли захотелось закрыть лицо своими ладошками, чувствуя нарастающий стыд, но вовремя остановился, поняв, что испортит рисунок, отчего шатен разозлится. Ведь только он вправе решать, смывать рисунок или нет. Салли для него всего лишь живой манекен, что-то вроде белого листа бумаги. Патлатый только использует его в своих целях, играет с ним как с игрушкой. Вот и всё. А трахаются они потому, что Ларри надо снова утолять жажду и ему плевать, что чувствует бедный паренёк, когда он грубо входит в него, заставляя последнего корчиться от боли и доводя его до потери сознания. И Салли это понимает, всё понимает, но не хочет отказываться. Ларри похлопал по бедру, указывая на то, чтобы Салли не мешкал. Раздвинув ноги, Фишер осторожно сел, как тот хотел, положив руки на плечи, дабы не упасть. Сердце младшего забилось пугливой птицей, когда рука «друга» провела по его ноге. Толстая кисть мгновенно оказалась в руке художника и, обмакнув её в банку с бирюзовой краской, провёл по бедру сжавшегося Салли. Он хоть и привык к таким ощущениям, но всё же создаётся впечатление, что это происходит впервые. Ровно год прошёл с того момента, когда Ларри предложил ему это. Это так приятно ощущать, как мокрая кисть скользит по его телу, вырисовывая необыкновенные, живописные узоры, цветы, каких-то зверей и даже людей. Ему до безумия это нравится, но художник с кофейными волосами — ещё больше. Волшебно! Вдруг Салли стал дёргаться: ноги затекают. Сначала он попытался потерпеть, ведь если он дёрнется, то кисточка может поехать не туда и рисунок будет испорчен, а он будет наказан. Не выдержал. Нет выдержки, терпения. Да и жгучий, колючий холод усилился в разы. Бёдра стали легонько похлопывать по бёдрам металлиста, а упругие ягодицы тёрлись об штаны патлатого. Он двигался, ища удобную позу, но не замечал, как медленно продвигается к Ларри. Тот рыкнул, отчего Салли вздрогнул и остановился, ноготками вцепившись в плечи художника. Последний почувствовал, как его штаны потихоньку становятся тесными, внизу живота порхают бабочки, вызывая возбуждение. Началось… Он только начал, а уже теряет разум, контроль над собой и скоро сорвётся, если младший не прекратит эти соблазняющие действия. — Ты ведь омега, верно? — томно прошептал Ларри, носом едва касаясь ушной раковины мальчика. Тот застыл. Он знал, что Ларри, если хотел его, то всегда сначала дорисовывал, а потом только начинал трахать его. Но тут что-то не так… И почему он задаёт столь непристойный вопрос? Голубоглазик откинул голову назад, выгнув шею и обвив руками шею художника. Будь что будет… — Слабое, ранимое, безобидное, но такое никчёмное существо… Хочу тебя.