Нет яви без сна

Он оставил всех далеко позади — не желал ни с кем делиться добычей. Человек часто оглядывался, и он видел искаженное ужасом лицо, молочно-белое в черноте новолунной ночи. Впереди маячил темный абрис аббатства — именно туда бежал этот глупец, пытаясь уйти от смерти, которая мчалась за ним на могучих лапах. Он мог догнать человека в два прыжка, просто не спешил, давая ложную надежду, так было интереснее. Человек хрипел, спотыкался, бормотал бесполезные молитвы. Он позволил ему достичь стены из серого камня, а когда трясущаяся рука потянулась к молотку на массивных воротах, прыгнул. Истошный вопль прорезал воздух, и он завыл от восторга. Сбитый с ног человек покатился по склону, распластался на земле, словно тряпичная кукла, и он прыгнул снова. Стальные когти с легкостью вспороли подбитый мехом дублет и рубаху под ним, рассекли грудь и живот, на снег плеснуло алым. Человек затрепыхался, отчаянно заверещал — прямо как кролик. Или кабанчик. Наверху лязгнул засов калитки: в аббатстве услышали крики и спешили на помощь. Зазвучали встревоженные голоса, запахло мокрой шерстью, потом, смолой и жиром от горящих факелов. Монахи, выбежавшие с огнем и топорами в руках, при виде открывшейся им кошмарной картины застыли и попятились. Он насмешливо рыкнул, когда раздались полные ужаса вопли, перемежающиеся молитвами. Сверкнули кинжальные клыки, мощные челюсти сомкнулись на шее, перемалывая кости, разрывая сухожилия. Кровь из разорванной глотки жертвы омыла язык — пьянящая, сладкая, — и он рванул сильнее. Потом подхватил пастью оторванную голову и швырнул ее людям...

***

— Сэр Гай! В дверь забарабанили. Гай с трудом разлепил веки — голова была тяжелая, все тело ныло, будто он ночь напролет махал мечом, бегал и падал на камни, а не спал в мягкой теплой постели. Чертыхаясь, он выбрался из кровати, открыл. На пороге стоял бледный как полотно стражник. — Сэр Гай, скорее, милорд шериф... убит! Когда Гай спустился во двор, там уже собрались обитатели замка и немало горожан. Перед донжоном стояла накрытая холстиной телега, а монах из аббатства Святой Марии, который привез тело, запинаясь, рассказывал о случившемся. — ...Огромный волк, с быка... мех серебряный... Когти, клыки — четыре ладони... исчадие ада!.. Растаял в воздухе... Люди крестились, не решаясь приблизиться к телеге. Гай сам откинул холстину, и по толпе прокатился вздох ужаса: — Пресвятая Дева, спаси и сохрани... Тело Роберта де Рено было растерзано, вывалившиеся внутренности кое-как поместили обратно в брюшину, но сизые петли кишок все равно выскользнули. Оторванная голова лежала в корзине, в остекленевших глазах на перекошенном лица навечно застыл смертельный ужас. Сушеный розмарин, которым засыпали покойника, не мог перебить металлический запах крови и вонь испражнений, и Гай поморщился — подобные «ароматы» с некоторых пор его раздражали. Он наклонился, рассматривая окоченевший труп. — Вы осмотрели землю вокруг тела? — он взглянул на позеленевшего монаха. — Снег шел не настолько сильно, чтобы засыпать следы. — Так... не было никаких следов, сэр Гай, — пробормотал монах. — Только те, что его милость оставил. А кто с ним ехал, сгинули вместе с конями. Повозку мы нашли, да и все. — Дикая Охота это, Самайн же нонче, — дрожащим голосом произнес кто-то в толпе. — Народ Холмов покарал за пролитую кровь... К Хэрну идти надо, нести дары, просить заступничества... — Молчать! — бросил Гай. — Ты, ты и ты, — он указал на троих стражников. — Поедете со мной. Он развернулся и направился в замок, нужно было взять теплый плащ. И уже поднимаясь по ступеням, понял, что даже сейчас не чувствует ничего — ни радости, ни злости. Лишь кольнула мерзлым осколком мысль: «Ровно год прошел». Два года спустя Гай сидел в кресле перед камином, смотрел на весело пляшущий огонь, пил подогретое вино с медом и вполуха слушал, как Роберт читает письмо отца, доставленное из Бретани. Рядом Марион баюкала дочь. Об их с Робертом родстве Гай узнал через полгода после смерти де Рено, на Бельтайн. Он вез аббату Хьюго письмо от нового шерифа... а очнулся на поляне в Шервуде, голый, лежа на собственном плаще. Неподалеку спокойно пасся Фьюри. Гай не помнил, как очутился в лесу, но, судя по засохшему на бедрах, животе и спине семени, саднящим губам и гуляющей по телу истоме, он провел это время не один. Здесь на него и наткнулся Роберт. Раньше Гай пришел бы в ярость от случившегося, включая внезапно обнаружившегося брата, и того, что этот брат, оказывается, новый Робин Гуд. И Роберт наверняка ждал чего-то подобного. Поэтому был потрясен, когда Гай пожал плечами, спокойно сказал: «Поговорим позже, если хочешь», вскочил в седло и уехал. Поговорили они на Литу, после чего он начал бывать в Хантингтон-холле и со временем задерживался там все дольше. Причина крылась в дочери Марион, Элфриде. Впервые увидев темноволосую и зеленоглазую девочку, Гай застыл как громом пораженный. А затем нахлынули радость, удивление, злость, захотелось кричать, смеяться, плакать: с души и разума будто сорвали тяжелую пыльную пелену. Однако стоило уехать — равнодушие и пустота оплели его с прежней силой. Через неделю Гай вернулся. И еще здесь его не терзали сны о том дне. Тогда он всю ночь пил, а утром приехал на проклятый холм и не обнаружил даже тела Робина. Только арбалетные болты: восемь в засохшей крови и один — в свежей. Гай дотронулся до древка, и мир сразу выцвел. Ему остались лишь привкус пепла во рту и жалкое подобие существования, которое он почему-то не мог оборвать. Вот разве что на Самайн и Йоль... Впрочем, эти сны мучительными не были. В них Гай ощущал себя живым, как вечность назад. Болт, завернутый в разорванную лучную перчатку, он носил в кошеле и доставал раз в году, незадолго до полуночи в канун Самайна. Кровь на нем была все так же свежа, и Гай осторожно касался наконечника языком, перед тем как закрыть глаза и шагнуть на мерцающую тропу. Там под бледными прекрасными всадниками плясали в нетерпении вороные кони, черные псы жадно нюхали холодный воздух, а король со смехом трепал его по мохнатому загривку, и глаза цвета весенней листвы горели безумными болотными огнями. Он — тот, во сне, — знал, что однажды поскачет плечом к плечу со своим королем, просто еще не время, не все долги оплачены. Ветер толкал ставни, швырял в стекло мелкий колючий снег. Наваливалась тягучая дрема, слышался далекий зов, и Гай отставил кубок, поднялся. — Доброй ночи, Роберт, Марион. Он улыбнулся брату и его жене, погладил темные кудряшки спящей Элфриды. Девочка приоткрыла затуманенные глаза, и зрачки ее на миг полыхнули ослепительной зеленью.