Любишь меня? Люби мою собаку!

Не успело в воздухе отзвенеть эхо от столкновения стальной сковородки с дубовым лбом Северуса, как Гарри потрясенно вскрикнул: — Вау! Мама, это же профессор! — Да хоть Папа Римский, — с отвращением произнесла Петунья, со всего маху и от души пиная распростертое на полу тело. — Как был засранцем, так им и остался. Острый носок её туфельки выпнул что-то из кармана мантии зельевара, пять пар глаз заинтересованно проследили сверкающий полет хрустального флакончика. Пролетев плавной дугой, он невесомо ударился об мягкую обивку кресла, отлетел и приземлился на такой же мягкий ковер. Пятый зритель, Сириус, настороженно подошел, понюхал и, взяв флакончик в пасть, принес Гарри, тем самым говоря ему и остальным зрителям, что это не яд. Гарри поднял скляночку на уровень глаз и посмотрел содержимое на свет — оно было знакомое, прозрачное, как слеза, и опалесцирующее. Блистающее, как слезы феникса. Точно как те капельки, которые выплакал ему на рану Фоукс, феникс директора Дамблдора. Поняв, что именно он держит в руке, Гарри пришел в замешательство. Это же… это же жизнь, шанс на спасение обреченных детей! И если профессор Снейп принес его, чтобы спасти Гарри, то, значит, оно гарантированно поможет Эмили и другим детям… Вот только… как убедить врачей? В следующую секунду Гарри понял, что не врачам надо это показывать, а одной женщине, той, с чудесным голосом и потрясающим умением утешать — Оксане Сергеевне Воробьевой. Да, та докторица оказалась русской, и именно этим объяснялся её смешной акцент и суеверный стук по дереву. Вообще-то там был и мужчина, тоже русский, который рассказывал о результатах лечения, но сердце Гарри было покорено раз и навсегда Оксаной, первой женщиной, пришедшей к нему и успокоившей испуганного ребенка незатейливым рассказом об эмиграции. Решено. Слезы феникса он передаст Оксане. А пока… Гарри с удовольствием вспомнил сегодняшнее утро... Наступило утро понедельника, и Гарри уже с нетерпением ждал, когда он сможет отправиться домой, чтобы… Не давая ему додумать, уже знакомая тетя-доктор вошла в палату и улыбнулась: — Ребёнок, к тебе пришли. С радостным визгом счастливый Гарри кинулся обнимать свою, теперь-то уж точно, любимую тётю. Петунья несколько остолбенела от такого проявления счастья. За её племянником такого не водилось никогда. Впрочем, улыбнувшись, она обняла Гарри, и они медленно двинулись по коридору, провожаемые добрыми улыбками и пожеланиями — не возвращаться. Уже как-то привычно усевшись в автомобиль, который помаргивал белыми и красными огнями, Петунья с Гарри отправились в обратную дорогу. Путь до пригорода Лондона был не близок, но благодаря тому, что автомобиль был все-таки санитарным, пробки им не грозили. Всю дорогу Гарри рассказывал об Эмилии и о том, что он увидел и узнал. Петунья поражалась тому, как изменился её племянник всего только за три дня. Исчезла импульсивность, заменяясь если не мудростью, то каким-то пониманием, непривычным у Гарри. Мальчик рассказывал тёте о том, что он обязательно выучится и научится лечить этот ужас, чтобы больше не умирали дети. Гарри просил у неё прощения за свои поступки и мысли, жалобно заглядывая ей в глаза, и, конечно же, она не могла не простить его. Но вот они и подъехали к дому, и в этот момент Гарри задал вопрос, заставивший сдерживаемые слезы пролиться: — Можно я буду называть тебя мамой? Гарри совсем не ожидал ответа на свой вырвавшийся вопрос, но ему так сильно хотелось, чтобы тётя была мамой, ведь она вела себя как мама, беспокоилась и заботилась… В этот миг все плохое, что было, внезапно будто стерлось из памяти, и Гарри стал тем, кем он, по сути, был — маленьким сиротой, которому отчаянно хотелось мамы… Чтобы поняла и простила и чтобы было спокойно… Потому что это очень больно, когда нет мамы. Своих биологических родителей Гарри почти что и не знал, ну что может запомнить годовалый малыш? А рассказы о них тех людей, которые их вроде бы знали, отдавали какой-то ванильной нереальностью, потому что люди такими не бывают, ведь люди очень разные. Вот поэтому мальчику очень хотелось, чтобы у него была мама… и папа… и… может быть, брат? Гарри бы понял, ответь Петунья отрицательно или не ответь вовсе, но женщина, всхлипнув, прижала его к себе, взволнованно прошептав: — Конечно, да, сынок… И мир вновь изменился, заиграв всеми цветами радуги в их душах. И в этот момент, как по заказу, из-за туч выглянуло солнышко, осветив радостные лица людей, окончательно ставших родными. Старший Дурсль отдыхал на диване, преодолевая обычную слабость и думая о своем племяннике, который стоил ему стольких нервов. Он радовался, что этот ненормальный мальчишка все-таки будет жить, потому что нет ничего важнее жизни ребенка. Вот входная дверь щелкнула замком и на пороге появились Петунья и Гарри, обнимающие друг друга. Это было очень необычно — видеть счастливую улыбку мальчика, доверчиво прижавшегося к его жене. — Дорогой, мы дома, — оживленно пропела Петунья, глядя на мужа сияющими глазами. Где-то наверху стукнула дверь, и на лестнице показался Дадли. На секунду застыв от открывшейся картины, он слетел по лестнице и принялся обнимать маму и… брата? Да, брата. В этот момент он очень хорошо понял, что Гарри ему брат. — Прости меня, — произнесли мальчишки одновременно и, рассмеявшись, обнялись. Петунья же поспешила к мужу, спрашивая его взглядом, всё ли в порядке, но Вернон, не замечая её взгляда, с доброй улыбкой и гордостью смотрел на обнимающихся братьев. Очарование момента было нарушено басовитым гавком Сириуса, который несколько ошалел от открывшейся картины. Оторвавшись от брата, Гарри подошел к Вернону, опускаясь на корточки и сохраняя контакт глаз, начал, заикаясь, говорить: — Я был таким дураком, дядя, и я очень, очень прошу простить меня за всё-всё, что я натворил. И натворю. Пожалуйста, не держите на меня зла, я больше не буду таким идиотом. Никогда, клянусь! В этот момент что-то произошло — дом чуть дрогнул, воздух изменился и откуда-то прозвенел колокольчик. «Опять эти ненормальные штучки», — обреченно подумал Вернон, но промолчал, видя искренность мальчика и слыша его шедшие от сердца слова. Протянув руку, он провел широкой ладонью по бритой макушке племянника и улыбнулся ему: — Я верю тебе… Эти слова стали впоследствии самым счастливым воспоминанием мальчика. Никогда прежде, да и после, он не испытывал такого счастья, как сегодня. И тогда он решился: — А можно я буду называть вас папой? В этот момент Дадли подошел к нему сзади и положил руку на плечо, демонстрируя свою поддержку. И Гарри понял — он больше никогда не будет один, и прозвучавшие слова Вернона только убедили его в этом. — Называй, сынок. За обедом семья обсуждала то, как они теперь будут жить. Когда Гарри спросил о смене ему фамилии, Вернон попросил его не торопиться, потому что результаты любых действий надо просчитывать. Сириус же выглядел несколько заторможенным, как под Империусом — так его впечатлили новости. В тот момент, когда они решили выйти прогуляться неспешным шагом всей семьей, дверь чуть не рухнула, почти сшибленная кем-то в черном. В руке Петуньи, как по волшебству, появилась верная сковорода «для вразумления», а Гарри и Дадли были задвинуты за спину Вернона. Явление же, оказавшееся Снейпом, принялось орать в своей обычной манере, да так, что Гарри застыл, понимая, что этот человек хотел бы видеть его, Гарри, мертвым и сильно сейчас недоволен тем, что нашел его живым. От этого осознания стало вдруг больно, но тётя… ну, мама уже, да?.. Так вот, мама не растерялась и с громким звоном влепила профессору от всей широты английской души, да так, что Снейп разлегся на полу прихожей. «Да, — подумал Гарри, — воспоминание об этом событии можно будет продавать, много денег заработаю…» После некоторого замешательства Северуса всё же решили перенести на диван в гостиной — не дело человеку на полу валяться, ещё простудится или пролежни заработает. Перенесли, положили, побрызгали водичкой в носатую физиономию. Северус поморщился, но глаз не открыл, продолжал пребывать в сильнейшей отключке, всё-таки четыре килограмма армейской стали да по кумполу… Петунья нагнулась и сердито потрясла его за плечо: — Да очнись уже! Просыпайся, Снейп. Гарри с интересом спросил: — Ты его знаешь? — Конечно знаю! — скривилась Петунья. — С твоей мамой в детстве дружил, заморочил её хорошенькую головку волшебной школой. Я его терпеть не могла, мальчишку Снейпов, папаша его, пьяница и разгильдяй, только и знал, что нажираться да жёнушку поколачивать. Ребёнку, кстати, тоже доставалось, маленький Снейп постоянно ходил в рубашках с длинными рукавами, он так наивно синяки прятал. Его никто не любил, ну и он тоже… отвечал взаимностью, маленький злюка. Тут Северус глухо застонал и наконец-то пришел в себя. Открыл очи черные, и Гарри непроизвольно хихикнул — глаза-то сведены в кучку и долго ещё не могли разойтись и занять положенное им место в орбитах. Но в конце концов Северус сфокусировал плавающий взгляд на окруживших его людях. И выцепил Поттера. Снова взбеленился и заклокотал: — Ты!.. Почему ты жив, я спрашиваю?! Почему к директору Дамблдору прибежала зареванная Грейнджер и, заламывая руки, проголосила, что Гарри Поттера больше нет на белом свете? А ты… тут… А… так вот чего он взбесился. Гарри моментально успокоился — профессор просто разозлился, что его гоняют туда-сюда, как мальчишку на побегушках. И тайком сжал спрятанный в кармане заветный пузыречек. Ну что ж, они так и так собирались прогуляться, так почему бы не в клинику? Ведь в буквальном смысле сейчас дорога каждая секунда, и вполне вероятно, что прямо сейчас, вот в эту самую минуту в той больнице отлетает на небеса очередная детская душа. И, не обращая больше внимания на профессора, Гарри обратился к Петунье: — Мама, отвези меня в ту больницу, пожалуйста. Ну очень надо! Жалобные глаза Гарри проникали, казалось бы, в самую душу Петуньи, и она скрепя сердце согласилась ему помочь. Позвонив в клинику и договорившись о встрече с врачом, она попросила Гарри переодеться в выходную одежду и быть готовым на выход. Вернону за руль было всё еще нельзя, и потому ехать решили автобусом. Пользуясь тем, что инвалидность Гарри пока не была аннулирована, они заняли первые сидения в автобусе и поехали обратно в Центр. «Оказывается, всё решается гораздо проще, если взрослые тебя поддерживают», — думал Гарри, глядя в окно. Заветный пузырек буквально прожигал карман насквозь, и хотелось успеть. Доехав до центра, Петунья отправилась общаться с доктором, а Гарри шмыгнул в ординаторскую в надежде найти доктора Оксану, и удача ему улыбнулась. Доктор слегка приподняла брови и, ничего не спрашивая, повела мальчика в рекреационную. — Как там Эмили? — спросил Гарри, страшась услышать, что он опоздал. — Очень тяжело, но борется, — отвечала ему доктор Оксана, погрустнев. — Тогда… у меня есть средство, только оно… ну… понимаете… Гарри не знал, как описать человеку волшебное средство, но доктор Оксана, до сих пор верящая в Промысел Божий, решила не мучить ребенка. Она чувствовала, что он принес нечто, что сотворит чудо, а чудо не спрашивают, откуда оно. И мягко спросила: — А что ты принес, ребёнок? — Вот, — протянул флакон Гарри, — не больше трех капель и, наверное, лучше растянуть по времени, чтобы не мгновенно, правильно? Глядя на переливающуюся жидкость, потомственная ведьма была поражена — откуда мелкий еще пацан мог достать средство из сказок и легенд?! Конечно же, она мгновенно узнала волшебную Живую Воду, ведь трудно найти ведьму в России, не знающую этой жидкости. А Гарри тем временем, полный сомнения, продолжил: — Только я не знаю, как вы остальным обоснуете необъяснимое исцеление Эмили и других детей… Ответ Оксаны поразил его в самое сердце: — Даже врачи порой надеются на чудо.