Красно-розовый закат

      Красно-розовое марево медленно таяло вдали. Линия горизонта сливалась со светлой гладью моря, а корабли, стоявшие на мели, растворялись темными точками на общем полотне.       Двое молодых людей сидели на склоне, скрепив ладони в замок. Голова Чимина покоилась на плече Юнги, который сидел с закрытыми глазами, вслушиваясь в музыку природы позднего лета. Пак же сидел, вглядываясь в каждую мелочь, цепляясь взглядом за все, фотографируя, запоминая. Он хотел законсервировать каждый момент: поместить в большую банку, залить своими лучшими эмоциями и воспоминаниями, закрыть крышкой, оставляя на долгие-долгие года, чтобы спустя века открыть момент и прочувствовать его всем сердцем. — Юнни, посмотри вон туда, — Чимин легонько потряс рукой, сцепленной с ладонью Юнги, и показал на точку вдалеке. — Смотри, видишь? Там чайка летает, смотри, как грациозно.        Юнги даже не стал пытаться найти на небе птицу, что так сильно поразила Чимина, напротив, он повернул голову, чтобы всмотреться в любимые черты, в тысячный раз пробежаться взглядом по глазам-полумесяцам, аккуратному курносому носику, пухлым губам. Он вглядывался в родинки на лице, создавая в голове только ему понятную карту созвездий, он вглядывался в каждую мелочь, в то, до чего мог дотянуться взглядом. — Как думаешь, умирать больно? — спросил Чимин, медленно поворачивая голову, встречаясь глазами с Юнги.       Он любил его. Любил так сильно, как не любил никого. Это была та самая любовь, о которой пишут в книгах, о которой не говорят вслух, потому что не поймут, о которой хочется молчать и рассказывать каждому одновременно. Это была та любовь, ради которой он был готов на самые настоящие подвиги. Была ли это любовь с первого взгляда? Возможно. Была ли она единственной на всю жизнь? Однозначно да.       Юнги был для него путеводной звездой, лучиком света в тёмном царстве, прекрасным цветком среди темного леса. Юнги был для него целым миром: таким мудрым, таким родным и безмерно счастливым. Рядом с Юнги хотелось жить, хотелось до последнего смотреть на него, до последнего любить.       И сейчас, вглядываясь в нежные черты любимого лица, Чимин таял, исчезал. Он терялся во времени, терялся в реальности, забывал о настоящем и не думал о будущем. Время вокруг них остановилось, замерла и вся суета. Сейчас они были вместе, сейчас они были друг у друга. — Думать об этом больно, умирать — нет, — тихо произнес Юнги, легонько касаясь губами чужих горячих губ.       Он врал. Врал в последний раз, потому что сам себе поклялся в этом. Ведь откуда ему знать, какого это, какого умирать?       Слезы медленно прокладывали соленые дорожки на бледном чиминовом лице. — Не плачь, прошу тебя. Запомни этот мир таким, каким хотел бы его запомнить я, — произнес Чимин, отстраняясь от Юнги и разрывая замок из рук, вытирая чужие слезы большими пальцами. — Помни, я всегда буду рядом, вот здесь, — Чимин ткнул Юнги пухлым указательным пальчиком в грудь, — и я никогда тебя не брошу, слышишь?       Юнги хотел бы в это верить, ведь верил Чимину всегда. Он полностью, без остатка доверился ему ещё давно, но сейчас он не мог позволить себе такой роскоши, не мог так просто принять его слова за правду, потому что больно. Потому что боль прожигает внутри большую черную дыру, в которую его самого скоро затянет. Потому что сердце разрывается, а внутренности превращаются в кашу. Больно настолько, что хочется волком выть, кричать протяжно, кожу и волосы на себе рвать, лишь бы боль душевную хоть как-то заглушить. — Я люблю тебя, Минни, — тихо произнес Юнги, касаясь губами горячего лба Чимина. Его губы дрожали, с глаз текли ручейками слезы, руки, держащие миниатюрное лицо Чимина, мелко тряслись.       Юнги вкладывал в этот поцелуй всё: всю свою любовь, всю нерастраченную нежность, всю доброту, каждое счастливое воспоминание, которое рядом с Чимином имеет высшую ценность. Этим поцелуем он говорил все слова, которые не успел сказать и которые уже никогда не будут произнесены. И Юнги был уверен, что Чимин всё поймёт. Обязательно поймёт каждое его слово. — Я тоже люблю тебя, мой Юнни, — тихо, еле шепча, проговорил Чимин бледными губами.       Пак взял в ладони лицо Юнги, посмотрел в его глаза со всей нежностью, что только мог показать, и поцеловал парня в солёные и мокрые от слез губы. Чимин сам не сдержался, расплакался, прощаясь со всей своей жизнью, со своей любовью. Он не жалел о потраченном времени впустую, не жалел об ошибках, которые совершал — не жалел ни о чем, ведь когда Юнги появился в его жизни — все обрело смысл. С появлением Мина Пак стал другим человеком. Чимин стал лучше, чище, и уйдет он из этого мира тоже чистым.       Чимин отпустил свои руки, и, завершая поцелуй, повернулся в сторону моря. Он снова положил свою голову на плечо Юнги. — Юнни, не забывай меня, хорошо? — тихо, еле слышно, проговорил Чимин, слова которого утопали в порыве ветра. Но Юнги слышал его, потому что он был единственным, кому они предназначались. — Для меня ты как море, которое я безмерно люблю. Ты такой же, Юнни, слышишь? Такой же свободолюбимый, непокорный, такой же мудрый. Ты мой, Юнни, навсегда… — последнее слово Чимин еле договорил. Его глаза закрылись… навсегда.       Юнги обнял Чимина, одной рукой гладя парня по голове, а второй пытаясь согреть пухлые ладошки, холодные от прохладного морского ветра. Мин плакал беззвучно, заставляя своего внутреннего зверя молчать, не выть от невыносимой боли, закрыться раз и навсегда. Он не сдерживал свои слезы, которые большими каплями падали и разбивались, как и их общие мечты и надежды, об их руки.       Юнги бы пошел за ним, прошел бы миллион путей, преодолел бы тысячи дорог, нашел бы того, кто сердце забрал с собой, но он обещал ему, обещал жить. И обещание, данное самому важному в его жизни человеку, он не мог не сдержать. Пак бы его никогда не простил, не исполни Юнги этого уговора, и даже через сотни веков вымаливания прощения, Чимин остался бы непреклонен. — Минни, мы встретимся, — захлебываясь собственными слезами, тихо прошептал Юнги, — через много лет, но встретимся. Жди меня, мой Минни, жди.