За мной следит что-то большее, чем паранойя. Не человек и не животное, что-то иное. ©
***
В "Опере" душно, дымно, кисло пахнет сигаретами, бухлом и потом. Рудбой сжимает губы в нитку и недвижно стоит рядом с Маркулом, прямо за спиной Фёдорова. В отличие от всех остальных, он почти не шевелится, не смеётся, не набухивается тёплым пивом, лишь прячет глаза за стёклами солнцезащитных очков. И только иногда скупо улыбается оборачивающемуся на них Мирону, давая понять, что его банда с ним. Миро мокрый, как мышь, вокруг невероятно шумно, толпа практически не затыкается, и Евстигнеев почти весь баттл испытывает острое желание войти в чёртов круг и встать за худым плечом, обтянутым бледно-розовой тканью. Показать уёбку Гнойному, что нихуя он тут не главный. Марк предусмотрительно оттирает Ваньку назад, себе за спину, но за спину не получается, получается только немного заслонить напряжённого, как пружина, Рудбоя плечом. Ваня щурит глаза, скрытые тёмными очками, и, почти не моргая, смотрит на Карелина. Въебать бы ему, хорошенько так, прямо по ухмыляющейся физиономии, потому что Рудбою вот вообще не нравится, как этот антихайповский выкидыш давит Мирона массой, нависая сверху, здоровенный лось. Рудбой молчит, только сжимает губы ещё плотнее и стискивает одну ладонь другой, заставляя себя оставаться на месте, когда Карелин откровенно вжимает Мирона в толпу. У Евстигнеева под татуировками зудит кожа, и откуда-то изнутри, из-за рёбер, из него наружу лезет Охра. Когда весь этот пиздец, наконец, заканчивается, на рёбрах Рудбоя чуть ослабляет тиски стальной обруч. Он молча шагает к Мирону. Тот шатается почти, он серый от усталости, какой-то весь тусклый, будто выцветшая фотография. Рудбой кладёт забитую татуировками ладонь Миро на плечо и чувствует, что того знобит. Губы у него сухие и в трещинках, в глазах сосуды полопались, взгляд плавающий, а пальцы едва заметно дрожат. В нескольких метрах от них на Машнове виснет обезьяной его долбанутый дружок, их кодла орёт что-то радостное и матное. Толпа вокруг — ебучее людское море, накатывает волнами, и Ваня вместе с Марком споро оттесняют остальных от Мирона. Тот высокомерно, криво улыбается, задирает бровь, но улыбка у него фальшивая, искусственно-пластиковая, почти гримаса, а не улыбка. Рудбой снимает очки и нацепляет их на мироновский нос, а сам зыркает по сторонам чёрными глазищами с расширившимися зрачками, скалится так, что у всех, желающих подойти и высказать свое бесценное мнение по поводу исхода блядского баттла, это желание отпадает напрочь. Марк выхватывает у кого-то в толпе непочатую бутылку воды и молча втискивает её в руки Мирону, тот лишь кивает благодарно и надолго присасывается, выдувая её почти целиком за раз. Потом выдыхает облегчённо, утирает предплечьем мокрый лоб. На улице прохладно, особенно после духоты помещения, и Мирона знобит ещё больше. Маркул притаскивает белую рибоковскую толстовку и бросает её в Рудбоя, который уже натянул на себя свою неизменно-черную мантию. Евстигнеев разворачивает тёплую тряпку и молча закутывает в неё все ещё мокрого, апатичного Мирона. — Пиздуй в машину, — ведёт подбородком в сторону тачки Марка, пока сам подрагивающими от остаточного адреналина пальцами вытряхивает из глубоких карманов мятую пачку и зажигалку, ту самую, на которой белым по чёрному «Купи себе свою, уёбок». Рудбой не то чтобы скотина последняя, которая игнорит друга за проигрыш, просто Мир вроде как курить бросает, так что нехуй, пусть лучше торчит в тепле салона, чем бессмысленно на ветру трясётся. Тот лишь упрямо мотает бритой башкой и зябко кутается в толстовку, пока его бэк-мс дымит у крыльца. Рудбою хочется отвесить ему подзатыльник, но бить лежачих не в его правилах, Ваня — мальчик воспитанный. Когда Мирон, прислонившийся к нему боком, весь как-то подбирается, напрягаясь, погруженный в свои мысли Рудбой оборачивается. В нескольких шагах от них тусовка Антихайпа, орущая, матно-пьяная и бестолково-шумная. Где-то в центре этой толпы мелькает красная мерчевая толстовка, Карелин вроде как пытается пробиться через своих и подойти к Окси. На Мирона в его белоснежной в сумерках кофте ещё и падает свет фонаря, так что заметно его издалека, а Евстигнеев стоит рядом, на самой границе света и темноты, и нихуяшеньки его не видно. Поэтому когда он вышагивает из сумерек на свет, Карелин вздрагивает и чуть притормаживает. Рудбой хищно сутулит плечи, пригибая голову ниже, смотрит поблескивающими глазами из-под капюшона и хриплым после четырёх сигарет подряд голосом проговаривает: — Не советую, Гнойный. Выходит низко, скрежещуще и очень стрёмно, не рудбоевский голос совсем, — Охры. Машнов смотрит на него светлыми глазами, и рожа у него не злая, скорее, сбитая с толку и потерянная, но Евстигнееву сейчас не до его метаний. У Евстигнеева сейчас на уме один бритый под ноль идиот, который утыкается лбом ему в плечо и мутным взглядом пялит куда-то в землю. Он вновь расслабленный и почти спокойный, хоть и всё ещё смертельно уставший. На Карелина не обращает ни малейшего внимания, ему явно интереснее заплёванный асфальт, собственные кроссовки и ванькина майка. Взгляд у него хреновый, плавающий какой-то взгляд, и Евстигнеев начинает беспокоиться. — Погнали в клуб, Вань, давай, — вдруг бормочет он негромко, дергая Рудбоя за мантию. Потом сбивается на английский, говоря о том, что надо и Порчи вытащить с Марком, а после вдруг гундосит какую-то хуйню на немецком. — Так, бля, — а вот это Ваньке совсем не нравится нахуй, это ещё что за уебанство? Евстигнеев наклоняет башку, прихватывая Мирона пальцами за затылок и притирается своим лбом к чужому. Глаза у Миро вмазанные, мутные, и ресницы светлые дрожат. Под глазами тёмные круги, словно он не спал несколько суток. А лоб горяченный. — Ах ты ж блять-блять-блять. Красноречие сегодня не его черта, однозначно. Марк берёт трубку почти сразу. — У него жар, давай домой. Марк сегодня у них за водилу, потому что Рудбой пил, а Мирона, даже если бы он и был трезвым, никто за руль бы не пустил с температурой. В принципе, при необходимости можно и такси вызвать, но Марк только бросает короткое «Через пять минут буду» и отключается. — Вано, чё ты сразу начинаешь? — ухмыляется Фёдоров, но больше по привычке отбрыкивается, Рудбой видит, что он уже никакущий, поэтому и не слушает особо. — Радуйся, что я не Порчи, он бы тут за десять минут полевой госпиталь организовал. Миро смеётся и почти ожидаемо закашливается, на что Ванька разражается очередным тихим и обречённым «блять». Пока ждут Марка, Рудбой в очередной раз закуривает, чувствуя, как дым обдирает горло, и думает о том, что завтра он двадцать раз пожалеет об этом. Да и похуй. Он приходит в себя, когда чужие забитые пальцы отбирают у него сигарету. Мирон, сонно хлопая глазами, вкусно затягивается и выдыхает дым куда-то Рудбою в подбородок. Ваня отнимает сигарету обратно, зажимая её в зубах, и тянет Мирона ближе, снова в темноту, прикрывает тканью собственной кофты в бессмысленной попытке отогреть. Марк сигналит им из тачки. Рудбой выбрасывает окурок, летящий к земле, словно крошечная падающая звезда. Аккуратно толкает Мирона к машине и сам идёт за его плечом, напоследок оборачиваясь. Карелин всё ещё стоит на ступенях и смотрит им вслед. Евстигнеев скалится ему почти так же, как Охра, — прямо как Охра, — и отворачивается, открывая зябнущему Фёдорову заднюю дверь. Мирон хмыкает и сипло бормочет: — Я самостоятельный монстр, Вань. — Самостоятельный монстр здесь я, — веско роняет Рудбой в ответ. — Так что цыц, и в машину. Миро хохочет и ныряет в прогретый салон. Рудбой садится следом. — Давай его ко мне, Марк, — негромко говорит Ваня. — Потому что я абсолютно точно знаю, что у Мирона таблеток от простуды хуй да нихуя. Уже стянувший с себя обувь и скрутившийся в компактный комок Мирон в ответ сонно пинает его ногой, да так и оставляет её на чужих коленях. Рудбой за штанину затаскивает туда же и вторую его ногу, забирает с переднего сидения ветровку Марка и складывает её в удобный свёрток, после чего передаёт Фёдорову. — Под голову подложи, самостоятельный, — фыркает с необидной насмешкой, глядя на вымотанного Миро. — И поспи. Сам знаешь, долго ехать. Тот устало, но благодарно улыбается и закрывает глаза.