The Devil finds work for idle hands

Кроули сидел на залитой солнцем террасе таверны в Толедо и ловил испанские флешбеки. Все-таки память устроена удивительным образом. Казалось бы, вот тебе волшебная палочка времени, на которую разноцветными кольцами, как при игре в серсо, должны нанизываться воспоминания. Но Кроули, вообще-то, помнил времена, когда время, простите за тавтологию, отсутствовало как явление, и он видел Вселенную непрерывной, от края до края. Воистину, лишь божественное сознание способно вместить в себя все это целиком. Если бы Кроули попытался, то наверняка сейчас был бы совершенно loca, как говорят испанцы. Возможно ли, впрочем, для демона поехать крышей? Тогда, лет пятьсот назад, ему казалось, что вполне. В те времена на этом самом месте тоже стояла таверна. Удобный перекресток, направляешься ли ты в собор или на рынок, к центральной площади или прочь из города, тебе не миновать гостеприимно распахнутых дверей «Camino de canto», подпертых надтреснутыми горшками с гибискусом и бугенвиллией, розами и геранью. Вряд ли нынешний владелец задумывался, почему у таверны такое название — ведь праздничные процессии обходили ее стороной, двигаясь от главной площади вниз, почти до самых остатков старой городской стены. Зато тогда, полтысячи лет назад, по этой дорожке тащили на допрос плачущих и завывающих женщин. Здание тюрьмы давно сгорело, и на его месте выстроили новый квартал, а вот название осталось. Camino de canto. Поющая дорожка. «Un poco de ti para sobrevivir esta noche que viene fría y sola», — хрипело радио, выставленное в окне дома через дорогу. Легкие занавески взлетали, задевая антенну, и музыка периодически сменялась шипением и свистом. Да, это была долгая и очень холодная ночь. Почему-то Кроули очень хорошо ее помнил. Ночь, в которую он примчался в Мадрид, чтобы лично убедиться в том, за что ему вынесли благодарность Внизу. Обычно оживленные улицы вымерли, словно в городе бушевала чума. Шел 1485-й год от рождества Христова, и любимым развлечением здесь стали бесконечные аутодафе. Кроули метался из города в город, везде встречая одно и то же: столбы и костры, костры, костры, пока не очутился на главной площади в Толедо, заглянул в глаза одной из приговоренных женщин и, не увидев там зла, закрыл лицо руками. Их любят изображать красавицами, с гордо поднятой головой встречающими смерть. Многие из них когда-то, возможно, были красивы, но вряд ли кто-нибудь сейчас разглядел бы в этих изломанных, стонущих существах хотя бы остатки былой красоты. Они не принимали смерть смиренно, нет. Они кричали и осыпали проклятиями головы своих мучителей и людей, с тупым, беззлобным интересом таращащихся на то, как лопается кожа, обнажая кости. Впрочем, если палач был милосерден, многие успевали задохнуться в дыму до того, как огонь касался их тел. Кроули бежал с площади, не помня дороги. Он столкнулся с процессией, следующей на допрос, и, не глядя, нырнул в одну из дверей, оказавшейся волею судеб дверью этого самого трактира. — Y es casi una experiencia religiosa, — фальшиво подпел Кроули радио и отхлебнул вина, пытаясь заглушить мысли, нарезающие круги у него в голове. Тогда ему это почти удалось. Наверное, он даже мог бы умереть, если бы действительно поверил в то, что может это сделать, отпустить тело — никчемное, страдающее, пропитанное алкоголем, как рыхлое тесто. Обычно демоническое начало брало верх, но упорство, с которым Кроули накачивался алкоголем, на третьи сутки было вознаграждено — он провалился в тяжелую дрему, а проснувшись, подумал о том, что, не смори его на боку, сейчас пришлось бы объяснять начальству, что случилось с телом. Кроули попытался сложить пальцы для щелчка, однако, когда ему это удалось, демон понял, что забыл, зачем, и снова приложился к бутылке. С тех пор он потерял счет дням, но Кроули казалось, что, когда он услышал знакомый голос, зовущий его по имени, за ставнями было темно. — Давай, мой дорогой. Тебе нужно протрезветь. — Я не хочу трезветь, — прохрипел Кроули, давясь подступающей к горлу желчью. — Больше никогда. Раздались шаги, отдающиеся в голове пульсирующей болью, так что Кроули попытался приподнять ее, но не смог оторвать от шершавых досок пола. Или стены? Как только демон подумал об этом, он шумно свалился в гору раскатившихся бутылок. — Сколько ты уже здесь? — Н… нг… — пробормотал демон. — Да, пожалуй мгновенное протрезвение тебя развоплотит, — задумчиво произнес Азирафель. Кроули вяло шевелился у его ног, словно пытаясь заползти в щель под кроватью, слишком узкую, чтобы он мог протиснуться в нее в своем человеческом облике, затем затих. Склонившись над ним, ангел откинул слипшиеся рыжие волосы. Демон спал — если можно было назвать это сном, — скорее, потерял сознание. Его лицо застыло в страдальческом оскале, морщины врезались глубже. Азирафель выпрямился и, больше ничего не сказав, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Когда Кроули проснулся, утренний свет бил ему в глаза, заставляя пошевелиться, начать шарить вокруг себя в поисках очков, которые отыскались на краю кровати. Приподнявшись на локте, демон нацепил их и вскинул голову на звук открывающейся двери. Ощущение было такое, словно он с размаху впечатался в стену затылком, и Кроули снова вяло откинулся на подушку, наблюдая за вошедшей в комнату женщиной. — Вы проснулись, синьор? — в руках у нее была миска. Демон почувствовал запах бульона, и с удивлением осознал, что его почти не мутит, только голова раскалывается. — Вам нужно поесть, — добавила женщина — нет, совсем молодая девушка, черноволосая, полненькая, с улыбчивыми ямочками на круглых щечках. — С-с-спасибо, — выдавил Кроули, сделав над собой еще одно усилие. Девушка помогла ему сесть и присела на край кровати. — Давайте я покормлю вас, синьор, у вас слишком сильно дрожат руки. — Скажите… — проглотив бульон, произнес Кроули. — Скажите, сюда заходил… один синьор? Светловолосый. В белом. Девушка покачала головой. — Нет. — Так кто же тогда сказал вам… заботиться обо мне? — с трудом произнес Кроули. Девушка рассмеялась. — Мой отец, синьор. Вы должны ему за выпивку. Много должны. А с покойника какой спрос? — Значит, не заходил, — медленно произнес Кроули. — Нет, синьор. Или, может быть, это был ваш ангел-хранитель, — с улыбкой добавила она. — Вы были очень плохи, когда мой отец нашел вас. Кроули помолчал, осмысляя сказанные слова и автоматически глотая бульон. — Вот и все, синьор. Совсем скоро вы поправитесь, — улыбнувшись, дочка трактирщика уже собиралась подняться, как вдруг, помедлив, произнесла, заметно смутившись: — Простите, синьор, но отчего… что… у вас какое-то горе? Кроули какое-то время смотрел на нее. В свете утренних лучей золотистая загорелая кожа словно излучала собственный свет. Он коротко кивнул и отвернулся, чтобы не видеть ее. — Сочувствую вам, синьор. От всего сердца! — искренне произнесла девушка. — Благослови вас Бог! Когда она вышла, Кроули еще долго лежал, глядя в стену, затем, с трудом поднявшись, бросил на кровать несколько полновесных золотых монет. Больше он ничего не может сделать для нее, для всех них. Не может и не имеет права. — Я опоздал? — двери на террасу распахнулись, и на пороге возник Азирафель. Жаркое испанское солнце золотило его взъерошенные светлые волосы. — Что, в сущности, есть время, — изрек Кроули. — А, понятно, ты без меня уже успел прикончить бутылку, — ангел уселся за столик. «Casi una experiencia religiosa sentir que resucito si me tocas, subir al firmamento», — надрывался радиоприемник. — Ты бывал раньше в Толедо? — как бы между прочим спросил Кроули, наблюдая за ангелом из-за черных стекол очков. — Может быть, — Азирафель пожал плечами. — Я даже уже и не помню. В любом случае, здесь наверняка все так изменилось. — Забавная штука — память, — произнес демон, откупоривая вторую бутылку и разливая по бокалом вино, которое чудесным образом оказалось у ангела — белым, у него — красным. — И не говори. Я-то думал, мы договорились на три. Скоро свою голову забуду, — улыбнулся Азирафель, отсалютовав ему бокалом. — ¿Qué pasa, amigos? — окликнула их официантка — красивая девушка в синем форменном платье и белоснежном фартуке, с длинными черными волосами, собранными в пышный хвост. — ¡Gracias, Signorita, todo bien! — отозвался Азирафель. Официантка улыбнулась им, и у нее на щеках заиграли задорные ямочки. — Тodo bien, — эхом произнес Кроули и тоже улыбнулся.