Black and blue

      Вашингтон привык к чёрно-белому миру — для него не существовало других цветов:       Только чёрный, как порох.       Только белый, как чистая солдатская форма.       Их было достаточно — эгоистичное оправдание.       С прибытием маркиза в его мир вторглись краски. Они появлялись постепенно, словно ленивый художник каждый день делал призрачный мазок — начиная от края картины.       Зелёный цвет листьев оглушил его.       Яркие зелёные пятна покрывали чёрно-белые листья — абсурдная гравюра, они расползались, смешиваясь с темными цветами — точно так же, как Генерал не принимал того, что в лагере появился предназначенный ему Провидением человек.       Огоньки цветов в безликой траве пылали звездами, качали жёлтыми макушками — оставляли след из плохо различимой пыльцы на пальцах.       В волосах проступила бледнеющая рыжая прядь.       У носа стали заметны точки веснушек.       Мир оживал.       Заметив, как Джордж осторожно, невольно задержав дыхание перебирает стопку писем, Александр заговорщически усмехнулся и локтем толкнул стоящего рядом Бенджамина.       Бумага была разной — если в чёрно-белом мире она отличалась оттенком белого, то сейчас выведенные чернилами слова теснились на листах цвета чая.       Вино алело в бокале.       Оранжевое пламя билось в костре бросая тревожный свет на синюю форму сидящих солдат.       Вода больше не слепила черными линиями, позволяя рассмотреть пестрое дно, увидеть редких уродливых рыбин, уловить блеск их чешуи.       Он видел солнце — настоящее солнце: сквозь слезы оно казалось расцветающим взрывом пороховой бочки.       Луна брюхом принесенной в корзине рыбы белела на небосводе.       Красок не хватало, словно Провидение подталкивало его к предназначенному ему человеку.       Кто он?       Вашингтон всматривался в лица, невесомо касался плеч, неуверенно задевал пальцами запястья — мир не обретет всех красок, пока он не прикоснется к предназначенному       Правда открылась, когда его щек коснулись теплые губы маркиза.       Краски бликами на воде ослепили его — крыльями призрачной бабочки раскрылись за спиной Жильбера.       Увидел ли он их?       Чувствовал ли он вспыхнувший восторг?       Уловив мимолетную растерянность на лице генерала Лафайет обеспокоенно склонил голову.       Не видел.       Провидение ошиблось?       Вашингтон старался забыть о произошедшем, отгородиться, но игра пламени на мягком вине болезненно напоминал о румянце на щеках маркиза.       Джордж не считал себя романтиком, он никогда не задумывался о родственной душе, отдаваясь пламени войны; никогда не прикасался к оставленным сводным братом или матерью, стоявшим на полках романам; не прислушивался к сплетням; кивал историям о нашедших друг друга.       Не сейчас.       Не на войне.       Но странное, незнакомое чувство кололо в груди — желание приблизиться к Лафайету, быть рядом, словно с цветом появилась закрепленная невинным поцелуем связь.       Не сейчас.       Провидение было благосклонно к нему: днем следующего дня Жильбер посетил его, поручение брошенным одним из адъютантов привело маркиза к его судьбе.       Первые слова царапали горло.       Трепетное прикосновение оборвало их, но сказало больше.       Чуждый жар расцвел в груди генерала, заставив его невольно отвернувшись отступить — тепло исходило от сердца.       На тонком лице маркиза читалось детское, пугливое «так и знал» — дрожащие пальцы коснулись щеки Джорджа, они слабо надавили, прося склониться.       Их лбы соприкоснулись.       Впереди их ждет время — время на неловкие, боязливые, искренние слова, но сейчас только искры связи, доверие.       — Я никогда не увижу цвет, — робкое признание в тени дерева, — Жорж, ты поможешь мне увидеть их? — объятие, казалось Жильбер стыдится своей просьбы.       Как человек может описать «слепому» цвет?       Решение пришло позже, вместе с подарком — аккуратным венком.       — Тёплый, — Вашингтон указал на оранжевый цветок, — Оранжевый — тёплый, — поправил себя генерал.       Лафайет по-детски нахмурился и прежде чем Джордж заговорил коснулся вплетенной в венок ветви ягодного куста: «Они?»       — Ягоды красные, яркие, как боль       Маркиз встревоженно вздохнул, но продолжил: «Этот цветок — он?»       — Голубой — он холодный, — следующий, — Жёлтый — дорогой, — листья, — Зелёные, как юность, — последний, — Розовый — нежный, подобно чувствам.       Удовлетворенно кивнув маркиз поднялся на мыски и осторожно опустил венок на голову его генерала.       «Корона»       — Жорж, ты? — поддавшись вперед Лафайет обхватил Вашингтона руками.       — Бледный, — опустил голову смущенно ответил Джордж.       — Бледный — важный, — Жильбер улыбнулся, пряча лицо в широкой груди генерала.

***

      С тех пор на столе среди бумаг и писем начали появляться цветы - небольшие букетики: из розовых, белых и одного красного цветка.       В отличии от Вашингтона маркиз по-французски считал красный цветом любви.