На крыше мира

Это происходит на крыше, на закате. Они с Токио сидят рядом, смотрят на гаснущее солнце и обсуждают, как перетащить на свою сторону Макисе. Вечер как вечер, один из десятка... десятков. Солнце садится, тянет холодком. Тамао помнит, как забрел сюда в прошлом году и неожиданно наткнулся на Токио. Кивнул и собрался свалить — ему было все равно, где посидеть с сигаретой, сам не знал, что его принесло именно в этот заброшенный угол. Но Токио улыбнулся, и это было не формальной вежливостью, а приглашением. Тамао хорошо считывал такие вещи. Подошел и сел рядом. Потом не мог объяснить себе, почему. Токио умел и любил быть один — может, поэтому. Для Тамао одиночество было отдыхом между делами. Токио тогда заговорил первым. Рассказал о книге, прочитанной недавно. Ее герою не особенно везло в любви и по жизни, и он считал, что причиной могла быть ошибка, совершенная им в юности. Тамао прочистил бы ему мозги. Так он и сказал Токио, и объяснил, зачем и почему. Тот ответил, что это не каждому поможет, но сюжету точно пошло бы на пользу. Почему я помню все это, думает Тамао, почему я помню каждый наш разговор? Это всего лишь слова. Наверное, потому, что хочу помнить. Но сегодня Токио молчалив. Тамао не задает вопросов, знает, что бесполезно. — Такия переводится в Судзуран, — говорит Токио, когда малиновый край солнца касается холодного горизонта. Тамао знает, что речь о бывшем друге Токио. О причине ссоры тот никогда не упоминал. — И что? — Он обязательно попробует забраться наверх. На самую крышу. — Да и пусть. — Нет, не «пусть», — неожиданно вскидывается Токио. — Он недостоин быть лидером Судзурана. — А я, значит, достоин? — с улыбкой спрашивает Тамао, но Токио не поддерживает шутливый тон. — Ты достоин, — он говорит очень серьезно. — Но за ним пойдут. Он притягивает, сам того не зная. Как огонь. Тамао чувствует необъяснимую неприязнь к неизвестному ему Такии. И замечает, что Токио ежится, обхватив себя ладонями. Замерз в одной рубашке. Тамао тянется за курткой, лежащей позади них, и накидывает ему на плечи. Токио выпрямляется, тянет за ворот, поправляя куртку, и дружеская помощь Тамао сама собой перетекает в объятие. И в тот же миг перед глазами Тамао возникает вся его жизнь, как трейлер фильма. В ней он издевается над неизменными белыми рубашками Токио и не ленится покупать нужный порошок для их стирки, а тот готовит травяной чай, когда Тамао устал или болен. Токио находит адвоката, когда Тамао оказывается замешан в дурно пахнущем деле; Тамао выхаживает его после какой-то операции; они снимают квартиру на двоих, ругаются с семьями, находят дом за городом, ругаются между собой, мирятся, встречаются со старыми друзьями, заводят новых, меняют работу, привычки и любимые фильмы, и все это так реально, будто в хорошем кино. — Что? — спрашивает Токио, видя, что Тамао не спешит убирать руку. Но и сам не сбрасывает. И может быть, думает Тамао, он снова все понял правильно. Еще бы правильно ответить. Но слова не находятся, и он молчит, догадываясь, что сейчас схлопочет в челюсть. Прямо на крыше, прямо на закате. Романтика. Он уводит взгляд в сторону, когда молчание становится невыносимым, и тогда Токио целует его.