Ad honores

Правосудие — радость для праведника и страх для творящих зло. Сэр Гай Гисборн никогда не был праведником, и, пожалуй, его могли причислить к творцам зла. Во всяком случае, вилланы точно не считали его образцом добра, хотя отдавали должное в том, что несправедливых решений он не принимал. Он никогда не убивал ради развлечения, не портил по пьяной прихоти девок, платил кузнецу за каждую подкову, был жесток, но знал меру. Не потому, что следовал библейским заповедям, — с Богом у сэра Гая отношения сложились не самые теплые. Простая практичность: мертвец не вспашет поле, удавившаяся с горя девка не соткет лен и не родит новых сервов, а обиженный кузнец может однажды недостаточно хорошо подковать лошадь. Сэр Ральф, шериф Ноттингемский, частенько посмеивался над этой его практичностью, однако же соглашался, что в ней есть резон. Но вот о чем сэр Ральф не подозревал — что его верный собутыльник, первый рыцарь графства, славный крестоносец и ярый сподвижник принца Джона способен на скрытность, какой мог похвастаться не каждый церковник.

***

За оградой турнирного поля яблоку негде было упасть. После ярмарки, устроенной в честь дня Святых Петра и Павла,* разъезжаться никто не спешил: пропустишь такое зрелище, потом будешь локти кусать, когда сосед станет хвалиться, что и рыцарей повидал, и лучников, и скачки. Трепетали на ветру флаги и вымпелы, щиты переливались червлением и лазурью, черным и зеленью, сияли серебром и золотом в яркой эмали гербов. Зрители сгрудились вплотную к ограждению, задние напирали на передних, чтобы лучше видеть, — не на каждом турнире случаются смертельные поединки. Сэр Эдмунд Фицхьюго, ославленный рогоносцем, трижды ударил в боевой щит* обидчика, которого поклялся отправить в ад за нанесенное оскорбление, и призвал его на Божий суд. Теперь два рыцаря, прикрывшись щитами и нацелив перед собой копья, мчались навстречу друг другу, словно выпущенные из мощного лука стрелы. В толпе стоял гомон, на трибунах, где сидела знать и богатые горожане, царило напряженное молчание. Копья ударили в щиты и с треском сломались, оба рыцаря покачнулись, но удержались в седлах. Вновь разъехались в противоположные концы ристалища, и оруженосцы кинулись к ним с новыми копьями. Едва дождавшись сигнала герольда, поединщики с места выслали лошадей в галоп. Рыцарь в алом сюрко внезапно отбросил щит, пригнулся ниже — казалось, он слился с конем в единое целое. В следующий миг его копье с такой силой ударило противника между кольчугой и шлемом, что широкий наконечник срезал голову и та взлетела по высокой дуге вверх. Из перерубленной шеи фонтаном ударила кровь, заливая все вокруг, перепуганная лошадь взвилась на дыбы. Обезглавленное тело вывалилось из седла и распласталось на арене. Голова упасть не успела — победитель, промчавшись вперед, поймал ее на копье. Толпа взревела, а со стороны трибун донесся пронзительный женский крик, тут же потонувший в хлопках, восхищенных возгласах и хохоте. — Свалился, как петух с колоды! — Не, как мешок с дерьмом! — С дерьмом и есть, чуешь, как завоняло! — Еще б не завоняло, когда помирает, завсегда вонь стоит! — А неча было против такого поединщика выходить с боевым копьем. Ну, царствие небесное, я с него пять пенни у Тома выиграл! Рыцарь в алом сюрко наклонил копье, стряхнул с него голову, которая прокатилась пару шагов и замерла. Подбежали слуги, подхватили труп за руки и за ноги и поволокли с поля. Кровь еще выплескивалась слабыми толчками, отмечая их путь багряной дорожкой. Голова осталась лежать посреди арены, и легкий ветерок колыхал выкрашенные лазурью пышные перья шлема. В толпе засвистели, раздались выкрики: — Эй, голову забыли! — Да зачем ему голова, черти и безголового поджарят! Оруженосцы кинулись ловить лошадь, которая с диким ржанием носилась по арене, — теперь она принадлежала победителю. Рыцарь в алом сюрко вскинул копье и рысью пустил коня вдоль ограждения и трибун, совершая круг почета. Протрубили герольды, и над полем разнесся зычный голос герольдмейстера. — Слушайте! Слушайте! Слушайте! Сэр Эдмунд Фицхьюго пал, и сим доказано было, что возвел он напраслину на благородного рыцаря и свою супругу! Бог узрел правого! Честь и слава доблестному рыцарю Гаю Гисборну! Герольды трижды провозгласили имя победителя, после чего леди Бранвен, избранная королевой турнира, повязала на его копье белую ленту, а подоспевший оруженосец принял повод коня. Гай спешился, снял шлем, рукавом утер мокрое от пота лицо и усмехнулся уголком рта: даже саксонские лорды, обычно не упускавшие случая нелестно высказаться о норманнах, сейчас выкрикивали «Честь и слава!». Слуги Фицхьюго подобрали наконец голову господина, что вызвало новый взрыв хохота и советов из толпы. На самом деле Гай с большим удовольствием поохотился бы с новым соколом где-нибудь подальше отсюда, но он потратил два месяца, стараясь заставить всегда осторожного сэра Эдмунда потерять самообладание: подкупленные служанки и конюх распустили немало сплетен о вине сэра Гая Гисборна в неверности леди Фицхьюго. Расправиться с Фицхьюго таким способом было удобнее всего — кто заподозрит рыцаря, которому нанесли смертельное оскорбление, в тщательно продуманном убийстве, а не просто в защите своей чести? — Я была уверена в вашей победе, сэр Гай, — леди Элизабет благосклонно кивнула, когда он занял кресло справа от сэра Ральфа, стараясь не морщиться от боли в плече и под лопаткой: мощный удар, нанесенный сэру Эдмунду, растревожил старую рану. — Даже поставила на вас. — Я польщен, миледи, — Гай постарался улыбнуться как можно любезнее. Все эти светские церемонии раздражали, однако их приходилось соблюдать. — Бедняжка Лорейн, — леди Элизабет посмотрела на трибуну слева, где две служанки хлопотали около потерявшей сознание женщины, и вздохнула. — Жаль, сэр Эдмунд не желал верить, что она невиновна и все это лишь мерзкие сплетни слуг. Завтра же навещу ее и приглашу к нам. — Мне тоже жаль, что эти слухи лишили сэра Эдмунда разума, — Гай покосился налево — смерть лорда Фицхьюго помешала шерифу не только как одному из главных заговорщиков, умышлявших против короля и королевы-матери, а нарушила и личные честолюбивые планы. Тем не менее сэр Ральф ничем не выдал ни потрясения, ни злости, разве что слегка скривил губы при упоминании о сплетнях. — Но не принять вызов после такого обвинения было бы бесчестьем. К тому же я счел своим долгом вернуть леди Лорейн доброе имя. — Бросив тебе вызов, Эдмунд выставил себя ослом, за что и поплатился, — произнес сэр Ральф, пожимая плечами. — Твой дурак и то умнее его. — А я ведь тоже поставил на тебя, куманек! — завопил Клем, размахивая украшенной цветным султанчиком погремушкой, и потряс головой. — Вот, свой колпак поставил! — И что выиграл? — с усмешкой поинтересовался Гай. — Главное не выиграть, а не проиграть! — важно ответил Клем и, страшно фальшивя, загорланил похабную песенку. Сэр Ральф хохотнул, а леди Элизабет захихикала, прикрываясь рукавом. По полю уже бежали персеванты,* несли закрепленные на треногах деревянные круги. Герольды затрубили опять, трижды прозвучало «Слушайте!», после чего герольдмейстер провозгласил правила и объявил, что победитель получит звание лучшего стрелка графства, а благородный шериф Ноттингемский вручит ему стрелу из чистого серебра с наконечником и перьями из чистого золота. Гай принял у пажа кубок с вином и оглядел поле, где устанавливали мишени для лучников; вид у него был скучающий, но взгляд цепко обшаривал толпу. — Пытаешься угадать, кто из этих грязных саксонских псов Робин Гуд? — сэр Ральф тоже взял наполненный кубок и сделал большой глоток. — Не стоит утруждаться, скоро мы и так все выясним. — Даже не думал, — Гай махнул рукой. — Просто привычка всегда быть настороже. Которая не раз спасала жизнь королю, мне и тебе, кстати, тоже. — Да-да, я никогда не забуду той услуги, — сэр Ральф похлопал его по плечу, к счастью, здоровому. — Король глупец, что отослал тебя, подумаешь, зарубил какого-то раба! Но зато повезло его высочеству, который приобрел столь ценного сторонника. И мне, конечно же. Твоя помощь в усмирении недовольных неоценима. И... — Дорогой, только не о делах, — леди Элизабет положила руку мужу на локоть. — Поговорите о скучных вещах позже. Я хочу насладиться праздником и посмотреть, как вы схватите этого Робина Гуда. Между прочим, епископ Херефордский предложил поднести голову негодяя принцу Джону, — она улыбнулась. — Неплохая мысль, — кивнул Гай и почувствовал, как дернулась щека — боль в плече усиливалась. Терпеть было не привыкать, но все равно хотелось в горячую воду и чтобы размяли спину, а потом растерли бальзамом. — Ну что ж, состязание начинается. Посмотрим, клюнула ли рыбка на приманку. Он откинулся на спинку кресла, понял, что опирается на подушку, которой перед тем не было, и едва сдержал довольный вздох — сразу стало легче. От подушки пахло псиной, на ней только что лежала его гончая, но это не имело значения. Клем, ухмыляясь, плюхнулся на четвереньки и залаял. Гай несильно толкнул его ногой и мазнул взглядом по вышедшим на поле лучникам, лишь на краткий миг задержавшись на одном — высоком и темноволосом йомене в добротной коричневой кожаной куртке. Из присутствующих один Клем знал цену этому напускному безразличию, остальные же принимали все за чистую монету. Но даже скажи шут, что развалившийся в кресле Гай на самом деле подобрался, словно волк перед прыжком, над ним только посмеялись бы: дурак — он дурак и есть. С вольными стрелками Гай сталкивался дважды, и оба раза им удавалось уйти, пусть и с потерями. Да и ему везло — он лишился шестерых отличных бойцов, а самого даже не зацепило. Он надеялся, что сегодня разбойники не появятся, однако еще во время поединков заметил в толпе как минимум троих. А потом среди зрителей мелькнуло лицо, которое Гай хорошо запомнил с последней встречи. Хотелось обругать тщеславного сакса вслух — сидел бы в лесу, стрелял королевских оленей, так нет, полез в Ноттингем, покрасоваться. Он с радостью вздернул бы мерзавца, но, к сожалению, тот был ему нужен. Пока нужен. Простолюдины — это глаза и уши везде, мало кто из лордов следит за языком при слугах или вилланах. Вот только нормандскому рыцарю от них ничего не добиться, разве что подкупом, а золото не самый надежный союзник. В отличие от того, за кем сервы пойдут хоть на смерть. Гай еще не придумал, как договориться с разбойником, не ехать же в лес, рискуя превратиться в утыканного стрелами ежа, но кое-какие соображения у него имелись. И в его планы совсем не входило, чтобы Робин Гуд оказался на виселице. Не раньше, чем он покончит с заговорщиками. Узнав, что принц Джон замышляет расправиться с братом, Гай не смог остаться безучастным — не позволили честь и долг жизни. Он принес оммаж Ричарду, когда тот был еще принцем, примкнул с ним к мятежу,* из его рук получил замок и земли. И хотя этот кровавый дар лег пропастью между ними, Гай отправился с Ричардом в Палестину и всегда оставался верен ему как сюзерену. И королеве, которая когда-то изменила судьбу одного безземельного рыцаря, отправив его в свиту своего любимого сына. Лучники один за другим выходили на поле, меткие выстрелы зрители встречали восторженными криками, а промахи — улюлюканьем и насмешками. — Эй, косоглазый, ты носом в мишень уткнись, авось не промажешь! — Такой и хером в бабу не попадет! — Да его и ребенок обставит! — Гляди-ка, у лысого глаз меткий, только на полпальца до середины не дотянул! Клем, стоило очередной стреле вонзиться в центр мишени, схватился за грудь и опрокинулся на спину, изображая раненого, задрыгал ногами. Шутовской колпак свалился с головы, солнечный луч скользнул по волосам, и Гай невольно вздрогнул — ему почудилось, что отливающие медью пряди слиплись от крови. Гул толпы расплывался, превращаясь в звон клинков и хрипы умирающих, а перед глазами как наяву вставало то, что он не мог забыть, как бы ни хотел... ...Каменные плиты перед донжоном стали скользкими от крови, и такой же скользкой была широкая лестница. Повсюду валялись мертвые тела, двор замка превратился в настоящую бойню — слуги и пятеро наемников недолго продержались против трех десятков закаленных в сражениях воинов. Все они прошли от Константинополя до Акры и Иерусалима и сбились со счета, сколько врагов каждый оставил лежать в раскаленных песках. Из вспоротых животов в стылом осеннем воздухе поднимался пар, от вони першило в горле. Бегавшие по двору мастифы нюхали внутренности тех, кто еще вчера держал их на сворках или бросал им кости под стол, двое вцепились в выпущенные кишки одного из мертвецов и теперь рычали, оспаривая друг у друга добычу. Гай случайно наступил на руку служанки, совсем еще юной, тонкие кости пальцев хрустнули под сапогом почти с таким же звуком, как лед на луже. Внезапно служанка дернулась, захрипела, потом заскулила тонко и протяжно. Изо рта у нее стекала тонкая алая струйка, на губах пузырилась розовая пена. Гай остановился, присел на корточки и добил девчонку точным ударом кинжала — он не любил оставлять мучиться даже умирающих врагов, что уж говорить о тех, чьей крови совсем не желал. Сверху донеслись сдавленные рыдания. Гай поднял голову и застыл на месте, казалось, ноги приросли к земле. У окна второго этажа донжона стояла женщина в голубом платье, прижимавшая к себе рыжего мальчика лет четырех. Позади нее, положив руки жене на плечи, замер высокий мужчина. Его волосы в лучах заходящего солнца полыхали темной медью. Взгляд был устремлен на Гая, и в глазах читалось понимание, печаль и прощение... Гай моргнул, и видение развеялось вместе со звуками из прошлого: он вновь слышал гомон зрителей и голос леди Элизабет, которая азартно подбадривала стрелков, хлопала в ладоши при каждом метком выстреле и веселилась, глядя на дурачества Клема. Шут стоял на нижней ступени помоста и, надувая щеки, делал вид, будто целится. «Спустив тетиву», он с важным видом упер руки в бока, повернулся и отвесил настолько низкий поклон, что свалился на четвереньки под хохот сэра Ральфа и звонкий смех леди Элизабет. После чего опять уселся у ног Гая, перехватил протянутый слугой кубок с вином, отхлебнул едва ли не треть и довольно зачмокал: — Доброе винцо у дядюшки шерифа! В таком и утопиться не жаль! Гай махнул слуге, с испуганным видом топтавшемуся рядом, чтобы подал второй кубок. Мишени отодвигали все дальше, и лучников на поле становилось все меньше, промахнувшиеся уходили под взрывы смеха и свист. Наконец стрелков осталось двое — одноглазый лесничий и йомен в кожаной куртке. — Похоже, чертов разбойник решил проявить осторожность, — недовольно проворчал сэр Ральф. — Этот йомен, конечно, хорош, но одноглазый — лучший лучник в Ноттингемшире и Дербишире. Ставлю десять золотых, что он заберет приз, а мы опять останемся ни с чем. — Пути господни неисповедимы, — Гай усмехнулся. — Кажется, так говорит епископ? Он опустил руку на голову любимой белой гончей, которая ластилась к нему, а потом и вовсе отвернулся, будто окончательно утратил интерес к происходящему на поле. Даже когда Клем, дурачась, выскочил к мишеням, Гай продолжал играть с собакой и поднял голову только после слов шерифа: — Оказывается, твой шут отлично владеет не только языком. Два ножа, торчавшие в центре мишени, чуть не заставили Гая выругаться — ума Клему было не занимать, но иногда казалось, что он на самом деле дурак. Конечно, ничего такого вслух Гай говорить не стал, вместо этого пожал плечами: — Он еще и неплохо стреляет из арбалета. Знаешь, сэр Ральф, куда выгоднее иметь под боком преданного пса, которого лишь кормить да гладить, чем платить наемнику и думать, что его могут перекупить. Помнишь, на Гусиной ярмарке в прошлом году, после турнира? — Это когда тебя опоила девка, а двое твоих же слуг чуть не прирезали? — сэр Ральф удивленно приподнял брови. — Хочешь сказать, обоих... Гай многозначительно усмехнулся и взглядом указал на возвращающегося Клема. — Вы, как всегда, приняли самое разумное решение из возможных, сэр Гай, — леди Элизабет одарила его очаровательной улыбкой. Шут тем временем с кукареканьем прошелся колесом, вспрыгнул на ограждение и через несколько мгновений, отогнав гончую, плюхнулся у ног хозяина. Однако Гай зря думал, что на выходке Клема испытание его выдержки закончилось. Второй раз он едва сдержался, когда йомен в коричневой куртке обошел одноглазого лесничего, пригвоздив к дереву мишень — воткнутый в землю ивовый прут, — очень хотелось обругать тщеславного сакса вслух. И в третий, когда победитель — Робин Гуд, конечно же, — приставил к горлу сэра Ральфа кинжал. К счастью, в четвертый раз можно было не молчать, и он сквозь зубы процедил грязное богохульство. Гай, отодвинувшись в тень, утешал рыдающую на его плече леди Элизабет и смотрел вслед разбойникам, которые гнали перед собой шерифа, то и дело отпускали шуточки и подталкивали его в спину, чтобы шагал веселее. Сэр Ральф трясся, как заячий хвост, и спотыкался через шаг. Губы Гая искривила брезгливая усмешка. И если бы кто-то подошел вплотную и заглянул ему в глаза, то прочитал бы в них ледяное презрение. Но ближе всех находился Клем, а Клем никогда не болтал о том, что видел.