тамагочи

юнги гладит спящую сестру по голове. когда ей исполняется шестнадцать, она снимает крестик и плачет на груди матери, а в шестнадцать с половиной бьёт под нижними ресницами algia (в переводе с мёртвого – боль). читая грязные переписки отца с другой женщиной, она с сожалением осознает, что разочаровалась в мужчинах намного раньше, чем ей было положено. отвращение вкупе с терзающей немотой липким комком набухает между ребрами. с тех пор юнджи не отвечает, а юнги не спрашивает. юнги учит чимина не садиться в машины к незнакомцам, ходить в церковь и спрашивать «который час?» на японском. подметая осколки разбитой рюмки в двадцать второй час дня своего рождения, юнги теряет впечатлительность в коленях сестры на битом стекле. в силу слабости своего характера он, подобно чухуа-хуа в шкуре добермана, чимина защитить не может, но очень хочет. в вагоне трамвая с октябрьским сквозняком тэхён держит чимина за руку. он считает, что юнги тупой еблан, а сестра его малолетняя (если быть точнее: двадцатитрехлетняя) давалка. тэхён пропил всё, начиная с поддержанного яблочного se, заканчивая черным котом с белым пятном на лбу. юнги уверен, что чимина он тоже пропьёт, поэтому дрожащими губами целует черноволосого в некрасивые глаза и боится отпускать одного в магазин. у юнджи не хватает сил, чтобы ненавидеть отца, и смелости, чтобы рассказать об этом юнги. пока имбирь в чае лечит простуженное горло, ю умоляет зиму наступить быстрее. вторая половина октября выдается жаркой и утомительно долгой. когда они с братом залипают на документальный фильм про антилоп, за окном темно и привычно сыро и грязно. -умойся, тебе не идут стрелки. при виде девичьего тату под глазом у юнги дергается собственный. он ненавидит юнджи за её расфуфыренное эго и привычку не отвечать на звонки, но бесконечно любит за то, что она, такая упрямая и временами ласковая, просто существует рядом с ним. -чимину ты так не говоришь, - тугие колоски цвета барбариса с примесью черных дорожек слабеют под пластиковыми спиралями малиновой резинки, - хотя, он тебя всё равно не слушает. внутренний голос вишневым желе дрожит на языке, поэтому младший даже не пытается ответить. тэхён любит чимина любовью созерцательной, эротической. любовью, как он думает, киношной и изящной, но оттого нарочито придуманной, лишенной естественности. он напивается до беспамятства и часами напролет бродит вокруг его дома, атакуя чиминовы мессенджеры наплывом слезливых букв в хаотичном порядке. когда тот всё же пускает шатающегося из стороны в сторону на порог, тэхён расфокусированным взглядом ищет следы юнги. и находит. потому что любовь юнги не сравниться со всеми теми, что имели место быть в жизни каждого из перечисленных. его любовь безвозмездная, безусловная. жертвенная. о такой обычно вслух не говорят, а испытывать боятся. в умных книжках её называют несуразным, лишенным мелодичности словом – ага́па. -слушай, - желание курить охватывает зудом все тело и едва пересиливает страх получить пиздюлей от юнги, - чимин. тебе домой не пора? в ожидании ответа юнджи остервенело вгрызается в заусенец на большом пальце, представляя на его месте прилежное личико чимина. второй вжимается в терракотовую обивку кресла и бегает глазами по углам светлой комнаты. на чистоту: ю чимина не переносит. она отказывается верить в то, что её дотошный, рассудительный братец готов насмерть биться за обожаемого всеми по непонятным причинам мальчишку. -сходи проветрись, - юнги возвращается из кухни и взглядом отгоняет хулигана с палкой от дворового щенка, - и ещё, - юнджи на секунду задерживается в дверном проёме, - мы ждём тебя к ужину. его слова не долетают до прилизанного затылка девушки, так как она перестает слушать после тошнотворного «мы». после хлопка двери чимин съеживается на коленях у юнги и клюёт губами в его ямочку над ключицей. пока осень запахом бархоток проникает через форточку, мин держит в руках самое ценное и хрупкое из того, что ему доводилось держать. - она тебя напугала? - за чимина отвечает краснота вокруг глаз и шмыгающий нос обиженной школьницы, - не дуйся. лучше напомни, о чем мы с тобой договаривались? чимина бросает в краску. он судорожно сглатывает, заставляя шрам от ветрянки на кадыке дернуться, и заламывает крохотные пальцы. -зачем ты пустил тэхёна вчера? -я не знаю, - не кривя душой, мямлит он. -он просил денег? -просил. -и ты ему дал? – юнги замечает, что тело чимина мелко задрожало от перенапряжения. -дал, - после невыносимо долгой паузы он сбивчиво шепчет: - только деньги, юнги, я клянусь. у юнги слишком плохо получается скрыть тонны песка, разом обрушившихся с его плеч. только вот он учил чимина, что врать – плохо, но юнджи была слишком права. чимин никогда его не слушал. просто тэхён оказался слишком настойчивым, а чимин слишком податливым. юнги кончиками пальцев поглаживает округлые лопатки парня и почти клянется, что чувствует проклевывающиеся крылья. он в чимине видит суть мироздания, когда, на деле, тот просто тусклый микрокосмос на рабочем столе четвертого айфона, а свежие засосы под его футболкой отнюдь не звезды. чимин безликий, в какой-то степени даже жалкий. его бумажный характер с охотой сминается в похотливых лапах тэхена, а после стыдливо разглаживается от целомудренных поцелуев в лоб от юнги. лежа на ущербности себя самого, чимин даже не может признаться в том, что никого из этих двоих он не любит и полюбить никогда не сможет. такова его сущность: быть дважды любимым, но до резей в глазах одиноким. если вам вдруг захочется на чимина посмотреть, или, быть может, чимина пожалеть, включите born to die ланы дель рей и крутите на повторе до тех пор, пока не разучитесь плакать. потому что don’t make me sad ;; don’t make me cry - это и будет он. после ночных кошмаров тэхен доедает вчерашний чизбургер на завтрак и материт себя за то, что снова забыл выключить фары в своём несчастном хёндае. отрава от тараканов (вместе с бесполезной пачкой китикета) желтой кашицей валяется на грязной столешнице, в то время как сам тэхён снова не получает ответов на звонки. он, если честно, и сам не понимает, почему его так мажет по чимину. тэхён за котом то уследить не может, а тут – человек. ранимый, софтовый, нуждающийся человек. на юнги гвоздями приколочена табличка «обменяю всё на тебя». тэхён ничего обменивать не собирается. он просто хочет. а чимин, как тамагочи. сдохнет за одну ночь, если не погладить по голове. ему совсем не важно имя обладателя. главное, чтобы им хоть кто-нибудь владел. юнджи чимина осуждает. она размазывает лжеводостойкую тушь по щекам и не понимает, как можно жить вот так – ничего не чувствуя. в те же нездоровые шестнадцать ю рассматривает в зеркале рассеченную губу и большим оранжевым пятном тональника замазывает синяк на лбу. тогда приходиться заменять шлейф вишневого табака на приторный запах яблок в карамели и отпускать челку набок. когда небо разливается молочно-персиковым, она целует свою первую любовь в слоу-мо и верит в исцеление души. юнги находит сестру на трамвайной остановке. далеко не шестнадцатилетнюю, слегка подвыпившую, изъеденную печалью. оранжевое пятно света густо висит в воздухе, пока влажная улица пустует во втором часу ночи. -почему не идешь домой? уже поздно. -где чимин? -ждёт дома. -он тебя не ждёт, - прокашливается, смотрит наверх, пытается не плакать, - как бы ты этого не хотел, - снова давится, дергается от холода. -я его люблю, ты знаешь, - юнги чувствует себя размазанным по плитке тараканом. -а он? он тебя любит? -по-своему. -не любить – это не особенность, - дрожит губами, часто моргает, - это мозгоёбство. ю закуривает слишком невежливо, без напускных изяществ. в крошках туши под глазами собирается весь смысл её кривоватой татуировки. откровенно говоря, пальцы юнги плакали по сигаретам – настолько красивыми они были, но его легкие были девственными и непорочными. того же он желал и сестре. -ты знаешь, что наш отец спит с другими женщинами? юнги никогда не претендовал на истину в последней инстанции, потому и не копался в ней. есть правда, без которой вполне возможно прожить спокойную, полноценную жизнь. зачем искать боль, если она хорошо спрятана? -молчишь? может быть ты знаешь, что чимин под других ложится? когда ты успел стать всепрощающим мучеником во имя любви? – на последнем слове голос срывается, подпрыгивает так высоко, что следом падает, - или ты просто тряпка? если бы человек имел свойство заканчиваться, то юнги закончился бы прямо сейчас. растекся маленькой лужицей у бордюра и покрылся тонкой корочкой от ночных заморозков. удушающая волна слёз густо наполняет глаза мутью. кажется, будто ледяные рельсы неумолимо врастают в хрупкие кости. хочется юнджи заткнуть, остановить. но юнги, в отличие от всех остальных понимает: sometimes love is not enough. и это не значит, что эму не больно. особенно, когда искалеченный чувствами юнги и уставшая от страданий брата юнджи видят серебристый хёндай пахнущего таблетками тэхена, увозившего пустого, никчемного чимина в неизвестном направлении. -на рождество я загадаю, чтобы он сдох, - не уточняет ю, когда первая снежинка этого года падает ей на нижнюю губу. юнги про себя надеется, что она имела в виду не чимина. юнджи знает – чимин вернется. а самое паршивое - юнги будет ждать. и всё повторится вновь. -пойдём домой.