Подъезд

Антон любит рисовать, но ненавидит художку до зубной боли. И вообще, он считает, что ужасно жестоко заставлять бедных детей вырисовывать построение у ненавистных кувшинов, приговаривая о важности перспективы. Антон проклинал того человека, который придумал такой предмет, как рисунок. По его мнению, нужно быть совершенно конченным ублюдком, чтобы сделать обязательным написание глаза, носа, губ и прочих прелестей небезызвестного Давида. Иногда, заглядывая в его грустные гипсовые глаза, Антон даже сочувствовал ему, однако сразу одёргивал себя — жалость к статуе это уже шиза — и начинал сочувствовать сам себе. Конечно, по рисунку Шастун всегда получал пятёрку, как и по всем другим предметам, но с таким скрипом, что даже представить страшно. Зато живопись Антон обожал. Акварелью он мог писать, кажется, вечно. Ему безумно нравилось окунать широкую кисточку в пока ещё чистую воду, проводить ею по невнятного от долгого использования цвета прямоугольничкам краски, перемешивать их на бумажной палитре, а после с трепетом вести по белоснежному листу бумаги, оставляя на нём яркий след. Антон всегда писал лихо, не скупился на цвет, набирал его сразу, в отличие от Иры Кузнецовой, его хорошей подруги, ради весёлой болтовни с которой он приходит на ненавистные рисунок и историю искусств. Шаст писал, а-ля прима, Ира же пишет исключительно лессировками, накладывая прозрачную акварель слой за слоем. Антон в Ире души не чаял. Дружили они крепче некуда, и Шастун этой дружбой дорожил до невозможности. Правда, их бесконечная болтовня на уроках пару раз вывела-таки из себя Павла Алексеевича (которого обе группы, находящиеся под его руководством, за глаза называли Волей), но в остальном всё у них было замечательно. Ира чудесная, невероятная, смешная, добрая, чуткая, очаровательная, заботливая, хрупкая, любящая… Антон её обожал, и всеми этими и другими красочными эпитетами он был готов награждать Кузнецову до конца своих дней. Иногда Антону даже казалось, что Ира святая в полном смысле этого слова. Ради неё он бы даже уверовал. Надо отметить, Ира самая первая догадалась, что Антоша-то, оказывается, гей, и сделала она это едва ли не раньше самого Антона. Следующим допёр до этого Димка Позов, одноклассник Шастуна и по совместительству его лучший друг. С Димой у них вообще сложилась достаточно обыденная история. Однажды, промозглым ноябрьским днём года так три назад, Елена Анатольевна, учительница по физике, посадила их вместе на лабораторной. Оба в сей науке, как говорится, не бум-бум, но общими усилиями, хоть и не без матов, ребята наскребли на четвёрку. С того момента завязалась их сначала нелепая, а потом тёплая дружба. Но сейчас ни Димы, ни Иры рядом не было. Только снег. И ветер. Антон проклинал всё. В первую очередь, конечно, Иру, которая прогуляла сегодня свою ненавистную скульптуру, а заодно и историю искусств, тем самым оставив Антона на произвол судьбы, из-за чего он теперь шёл домой в гордом одиночестве. Следующим он проклинал Позова, который почему-то не отвечал на звонки. Шастун проклинал даже себя за то, что не успел на автобус до дома, а до следующего было ещё целых полчаса. Но сильнее всего досталось погоде — в её адрес Антон направил столько изощрённых ругательств, что представить страшно. Было ужасно холодно. Антон не чувствовал ни лица, ни рук, ни ног, вообще ни-хре-на. Ветер дул с какой-то невиданной силой, снежинки врезались в кожу остро наточенными ножами, по онемевшим от мороза щекам непроизвольно бежали горячие слёзы, которые Шастун растирал по лицу окоченевшими ладонями. Каждый шаг давался с диким трудом, а метель гудела всё сильнее с каждой минутой. Понимая, что ещё чуть-чуть, и он свалится с ног, Антон свернул в первый попавшийся двор, надеясь хоть там спрятаться от вездесущего урагана. Тут, словно по заказу, из одного подъезда второпях вышла укутанная в огромный пуховик девушка. Антон рванул в сторону двери и в последнюю секунду ухватился ледяными пальцами за железную ручку. Шаст нырнул внутрь и с облегчением привалился к стене, оставляя на ней мокрый след. Отдышавшись, Антон машинально побрёл в сторону лифта, по пути осматриваясь вокруг. Подъезд был обыкновенным, в его доме был почти такой же. На полу валялись какие-то доисторические ковры (кто их сюда приносит вообще?), стены были выкрашены в зелёный. То тут, то там на глаза попадались выцарапанные надписи, из некоторых почтовых ящиков торчал ворох бесполезных бумаг, а освещала всё это дело одинокая жёлтая лампочка. Лифт не работал. Уже ни о чём не желая думать, Антон стал подниматься по ступенькам наверх. Он остановился в пролёте между вторым и третьим этажами и обессиленно бухнулся на неожиданно широкий подоконник, чудом не снеся стоящие на нём растения в горшке. За окном завывала вьюга, ворох снежинок то взмывал к небу, то обрушивался на землю яростным потоком. Антон устало упёрся затылком в холодное стекло и полез в карман за телефоном. Шастун нажал на кнопку включения. Раз. Ещё один. И снова. Экран оставался безразлично чёрным. Сел. Обречённо простонав, Антон провёл рукой по лицу и вдруг замер. Снизу послышались шаги. Кто-то, судя по всему, мужчина, недовольно чертыхался. Человек на первом этаже отряхнулся от снега, видимо, попробовал вызвать лифт. Тихо ругнулся. Начал подниматься по лестнице. Шаги всё громче — Антон отчего-то затаил дыхание. Тут показалась чёрная макушка, забавно припорошённая снегом. Мужчина поднял голову и оказался обычным парнем, едва ли сильно старше самого Антона. В предположительно голубых глазах застыло удивление. — Ты кто? — выдал он, замирая на месте. — Антон. Парень моргнул пару раз и непонимающе сдвинул брови. Глаза у него и правда были голубыми. И красивыми. — Ты чего здесь?.. Незнакомец неопределённо махнул рукой, не в силах подобрать слова. Антон так же неопределённо пожал плечами. — Греюсь. Парень постоял ещё пару секунд, изучая съёжившегося под внимательным взглядом Антона, обдумывая что-то, а после как-то неуверенно пошёл дальше. Шастун судорожно выдохнул, когда перестал ощущать на себе столь пристальный взгляд пиздецки красивых ледяных глаз, но вдруг спохватился. — Стойте! «Голубоглазка», как его мысленно окрестил Антон, обернулся. — У Вас телефона не будет? Мой просто того, — Шаст продемонстрировал выключенный гаджет, — на морозе вырубился. — Если подождёшь, могу принести, — он едва заметно улыбнулся. — Он дома лежит. Парень кивнул в сторону квартир. Антон подумал, что нужно быть очень странным человеком, чтобы выйти на улицу без телефона, но только неловко растянул губы в пародии на улыбку. — Если не сложно… Незнакомец тепло улыбнулся в ответ и зачем-то снова кивнул, после чего поднялся наверх, по Антоновым заключениям этаж на четвёртый. Шастун услышал звон ключей, хлопок двери, и только после этого шумно и очень тяжело выдохнул. Этот парень его напугал. А ещё он ему очень понравился, и это было страшнее всего. Нет, конечно, Антон и до этого испытывал симпатию к мужчинам (не первый день гей, как никак), но тут прям как током шибануло. Шастун уже сам не был уверен, дрожит ли он всё ещё от холода, или уже от чего-то другого. И не то чтобы он верил в эту слащавую любовь с первого взгляда, совсем нет. Просто, ну, зацепило. Сильно. А предмет Тошиных мыслей всё не возвращался, хотя прошла уже не одна минута. От скуки Шастун даже стал выцарапывать на изрезанной стене свои инициалы, но остановился на кривой букве А. Первую букву фамилии доскребать ему было лень, — это же целых четыре палочки, нахрен надо! — поэтому Антон принялся доставать оставшуюся после урока скульптуры глину из-под ногтей. Собственно, именно поэтому Ира редко ходила на занятия по лепке — маникюр ей был дороже, чем какие-то там узорные решётки и собаки с натуры. Когда гнетущая тишина подъезда и вой за окном начали давить на мозги, Антон всерьёз задумался, а не кинули ли его только что? И не понятно, обрадовался он или испугался, когда вновь услышал разнёсшийся по этажам хлопок. Отчего-то ему вдруг захотелось поскорее сбежать из теперь уже душного подъезда. Вот показалась теперь уже знакомая фигура. Антон засмотрелся. В тёмных волосах поблёскивали мелкие капельки воды и пара-тройка снежинок, чудом не растаявших. Вокруг шеи намотан забавный жёлтый шарф, который, судя по всему, был каких-то поразительных размеров. Весь блестящий от воды пуховик был наспех расстёгнут, а из-под него выглядывала серая кофта. Джинсы — насквозь промокшие ниже колена, и только махровые тапочки выбивались из общей картины (или идеально в неё вписывались). В одной руке у парня был телефон, в другой почему-то кружка. Щёки раскраснелись от холода, на губах дружелюбная улыбка. Антону снова холодно. Антону одиноко. — Держи, — парень протянул вперёд обе руки, и Шастун как-то не задумываясь взял и телефон, и кружку. Замялся. — А-а-э-э, ну, это… — Держи-держи, чай тоже тебе. Совсем ты печально выглядишь, решил помочь. — Да Вы чё, куда мне чай-то ещё, совсем не это, не комильфо, — окончательно стушевался Антон, так и замерев на месте в нерешительности. — Нормально всё, не кипишуй, — махнул рукой парень и вновь улыбнулся. — Звонить-то ты собираешься, чудо? — А, точно, щас… Антон засуетился, даже не обратив внимание на странное обращение к себе. — Кому звонить будешь? — вскользь поинтересовался парень, чтобы заполнить возникшую паузу. — Другу, — размыто отозвался Шастун. — Чё, прям номер помнишь? — Да чё там помнить-то, — в излюбленном жесте пожал плечами Антон, — от моего только последней цифрой отличается. Антон нервно набрал номер друга, осторожно, почти испуганно отпил из кружки горячий чай, который, кстати говоря, пах просто изумительно по скромной оценке Шастуна. Наконец-то мерные гудки прекратились и из динамика послышалась возня, а после и недовольный голос Димы. — Ёбаныйврот, если вы опять начнёте мне втирать про кредит в вашем сраном банке, я вам очко на глаза натяну и наоборот, поняли?! — Чё? — Антон дважды моргнул. — Дим, ты там обдолбанный что ли? Какой в жопу кредит, утырок? Это Антон! Уже запоздало осознав, что так выражаться при незнакомом человеке не очень хорошо, Шастун неловко взглянул на голубоглазку, но тот, к его удивлению, усиленно старался не рассмеяться. — Тоха? А чё за номер? — Не суть, — отмахнулся Антон. — Слушай, у тебя же родители не дома? — Ну да, — с полувопросительной интонацией ответил Дима. — Блин, Поз, по-братски, можно я к тебе заскочу, просто на улице жопа, я до дома не доползу. — А автобусы уже не ездиют? Езд… ездят, ёб твою, чё сказанул… — Да ездиют они… тьфу ты, в смысле ездят, я просто опоздал. Голубоглазка тихо начал смеяться в кулак, видимо, прекрасно слыша каждое их слово. Антон смутился. — Эх ты, недоразумение, — вздохнул Позов. — Ладно, заходи, только захвати ещё к чаю чё-нить по пути. — Да без б, Дим, ты лучший просто, обожаю тебя! — Нахер иди. Позов сбросил. Антон весело хмыкнул и вернул телефон хозяину. Чашку, кстати, не отдал — обхватил двумя ладонями и с наслаждением ощущал покалывание иголочек на окоченевших пальцах. — Весёлый у тебя друг, — прокомментировал парень, снова окидывая взглядом теперь уже довольного Антона. — Есть такое, — Шастун усмехнулся. — Спасибо за телефон. И за чай, — он поспешил отдать уже-не-незнакомцу горячий напиток. — Почти не выпил же, — улыбнулся уголком губ парень, но чашку всё-таки забрал. — Да неудобно как-то… ну, я пойду. Извините, что я тут, это… — Грелся? — подсказал он. — Да! грелся. Парень забавно фыркнул. — О, погоди, — голубоглазка вдруг поставил почти полную чашку на подоконник слева от Антона и начал разматывать шарф. Шастун недоумённо застыл, следя за движениями своего почти-знакомого, и даже не сразу понял, что этот самый почти-незнакомец стал обматывать свой шарф вокруг его шеи. Когда осознание наконец пришло к Антону, он тут же запротестовал, но парень был непреклонен. А потом ещё и шарф оказался тёплым и мягким, и пах он тоже очень вкусно, и сопротивление Антона, к его стыду, поугасло. — А как я его отдам потом? — Разберёмся. Парень улыбнулся, и у Антона в животе что-то перевернулось. — Иди уже, чудо, — фыркнул он и мигом взбежал наверх по лестнице, оставляя обезоруженного Антона в полном одиночестве в окружении зелёных стен. Шастун приказал сердцу заткнуться и поспешно выбежал из тёплого подъезда навстречу лезвиям-снежинкам. Антон спрятал в чужом шарфе глупую улыбку.