Для сновидцев настали тяжелые времена

Уилл проснулся от ощущения, будто чьи-то холодные и сильные пальцы давят на его виски. — Он пробудился, он идет, он близко, — раздался в тишине леденящий, почти металлический голос, исходящий откуда-то сверху. Уилл не узнал голос — тот был ровным, глухим, в нем не было ни оттенка самодовольства, ни крупицы угрозы, голос вообще был начисто лишен хоть каких-либо эмоций. Голос лишь констатировал факт. «Нужно выйти из дома», — подумал Грэм. Почему, зачем — эти вопросы так и останутся без ответов. Уилл был уверен в одном — надо обязательно выйти. Но он продолжал лежать на кровати в пустой комнате и чего-то ждать. Уж не того ли монстра — неведомого, но ужасного, чей монотонный шепот продолжал звучать над головой. Что-то должно было случиться. Вопрос «что?» присоединился к своим обделенным ответом собратьям. Страх подкрался позднее, когда Уилл уже начал было успокаиваться. Страх вплыл в комнату вместе со студеным ночным воздухом, пахнущим мокрой шерстью и гнилой листвой. И в тот самый момент дом лишился основной и, пожалуй, единственной функции — перестал быть убежищем. Что-то проникло внутрь, и это что-то гнало Уилла прочь. Сопротивляться ему не было воли, Грэм откинул одеяло, вскочил на ноги и, тревожно озираясь по сторонам, поспешил к двери. Едва коснувшись нервно подрагивающими пальцами ключа, оставленного в замочной скважине, Уилл услышал стук — словно где-то там, снаружи, распахнулась тяжелая дверь, чьи петли никто и никогда не смазывал. Дом содрогнулся, после чего на несколько муторных минут (или секунд?) воцарилась абсолютная тишина. Растерянно моргая, Уилл застыл у своей пока неоткрытой двери. Лунный свет продирался сквозь рыхлые, но частые облака и время от времени освещал комнату, посылая сквозь стекло широкие блеклые дорожки и заливая помещение своим мертвенно-холодным блеском, от которого все, чего он касался, приобретало желтовато-синеватый оттенок. Уилл откинул назад голову, и его взгляд застыл на потолке. Но то, что звало его, то, что роняло одни и те же шесть слов, должно было прийти не с крыши — нет, не оттуда. Оно было где-то там, за дверью. Даже дальше. Оно не приближалось, но и не отдалялось. Оно ждало. Тишину, как старую газету, небрежно — будто мимоходом — смял и дерзко отшвырнул в дальний угол негромкий, но отчетливый звук. Будто кто-то или что-то медленно втягивало носом воздух и быстро выдыхало — нюхало, искало. Резким движением Уилл распахнул настежь входную дверь и устремил объятый страхом взгляд в темноту. — Он пробудился, он идет, он близко. По позвоночнику извивающимся на все лады червем пополз неприятный холодок, предвестник панического страха. Луна вновь утонула в тучах, лишив мир единственного источника света. Прохладно-серебристого, ненадежного, но света. В углах, где, казалось, собрался конклав теней, будто возникло какое-то движение, заставившее Уилла отпрянуть назад и захлопнуть за собой дверь с такой силой, что стекло в оконной раме обиженно завибрировало и едва не треснуло. Стоя на крыльце в одних трусах и майке, Грэм тут же пожалел, что оказался за пределами своего домика. Тяжелый, давящий, стылый воздух забрался в легкие, и Уилл задрожал всем телом. Он рванулся к двери, с силой надавил на ручку и…ничего не произошло. Надежно закрытая изнутри дверь осталась глуха к мольбам Уилла открыться. Даже псвевдо-волшебная фраза: «Ну же! Давай!», которая всегда — или почти всегда — срабатывала, когда крышка очередного ржавого лодочного мотора упрямо не желала поддаться, сейчас оказалась лишь тщетным сотрясанием воздуха. Еще несколько раз тщетно подергав ручку, Грэм оперся на дверь спиной и стал напряженно вглядываться в серо-зелено-черную тьму леса. Мысль о том, что в непосредственной близости от его дома никогда не было никакого леса — только поля, степь, редкие кусты и деревца — обожгла усталый мозг Уилла, подобно кипятку. Он и понятия не имел, сколько простоял на собственном крыльце, не в силах от страха даже оглядеться по сторонам. Когда глаза Уилла начали привыкать к темноте, гуляющий между туч равнодушный ветер пробурил в одной из них лунку, и любопытный лунный свет очень кстати вновь взглянул на маленький клочок мира. Между деревьев, у самой границы леса, быстро, однако недостаточно резво, чтобы Грэм не успел его разглядеть, мелькнуло животное. То был взрослый и достаточно крупный самец оленя. На черно-бурый густой мех ложился свет луны, добавляя поверхности шерсти пепельно-серый оттенок. Гриву на шее слегка ерошил легкий ветер. Ветвистые крепкие рога с несколькими отростками резко выделялись на фоне черных ветвей деревьев. Вот кто издавал тот нюхающий звук, что почему-то напугал Уилла до дрожи. — Это ведь был ты? — тихо спросил Грэм оленя. Зверь повел ушами, будто прислушиваясь, и неожиданно фыркнул. Что это было — знак согласия или простое совпадение? От оленя исходила такая сила — гипнотическая, подавляющая, что Уилл беспомощно замер на месте. Лицо и шея взмокли от пота. Грэм потер загривок, и словно в ответ на его движение животное встрепенулось и нырнуло в лес. Щелканье копыт, шорох плотного лиственного ковра, порыв стылого ветра будто отрезвили Уилла, вывели из оцепенения. Он сделал шаг вперед. Потом еще один. И еще. Остановившись у невидимой границы леса, Грэм, словно ища хоть какой-то поддержки, обернулся, чтобы взглянуть на свой дом. Он всегда так делал, гуляя ночью по полям. Но в этот раз вместо ожидаемого чувства безопасности его буквально захлестнули совсем другие ощущения: беспомощности, тоски и всепоглощающего одиночества. Совершенно темный дом едва ли не сливался с окружающей его ночью. Краем глаза Уилл замечает пятно света, похожее на зарево пожара, которому деревья не стали помехой. Грэм быстро поворачивает голову… но все, что он видит перед собой — черные стволы деревьев, изогнутые, скрученные ветки и темноту. Уилл до боли сжимает кулаки и идет вперед. Что бы там ни было, он должен заставить себя посмотреть. Лес стеной смыкается позади Грэма, едва он заходит внутрь. Пути назад нет, и от этого кровь леденеет в жилах. Плотный навес деревьев, под которым оказался Уилл, практически не пропускал лунный свет. Подстегиваемый ужасом и эхом, вторящим тому странному и страшному голосу, не забывающему напоминать о том, что «он пробудился, он идет, он близко», Уилл бросается вперед, не замечая ни колючих веток, царапающих его лицо и руки, ни прелой листвы, липнущей к босым ногам. Крохотная поляна или, скорей, проплешина, на которую вышел Грэм, предоставила ему зрелище, от которого Уилл едва не закричал. На ветвях старых дубов, могучие стволы которых покрывали мох и грибы, раскинув в стороны руки, висели «ангелы». Те самые «ангелы», в чьих кожистых «крыльях» не было ни одного пера. Ветер игриво трепал их, однако его напора не хватало на то, чтобы подарить этим порождениям безумного автора свободу. Головы опущены, черные дыры пустых глазниц будто так и норовили втянуть Уилла в себя. В немом приступе холодного отчаяния, однако не в состоянии отвести взгляд от чудовищной картины, сотканной меж ветвей, Грэм начал пятиться назад. Только клубящаяся под ногами грязная дымка вынудила его остановиться. Ручейки голубоватого тумана вдруг зазмеились по стволам деревьев — все выше и выше, заструились по веткам, но достигнув их кончиков, внезапно обратились в языки ярко-синего пламени и принялись поглощать «ангелов». Их обугленные ошметки, легко планируя, ложились на гнилые пожухлые листья и в мгновение ока превращались в «букеты» грибов. Шевеление и едва уловимый хруст сухих веток привели Уилла в чувство. Он вздрогнул и резко обернулся. Лишь самым краем уголка глаза заметил знакомо-незнакомый силуэт, очертания чего-то или кого-то, кого должен был узнать, но, увы, не узнавал, ибо этот кто-то поспешил нырнуть обратно в заросли. По спине побежал ледяной пот; изумление и страх вновь пригвоздили Уилла к месту, как укол иглы навсегда приковывает мотылька к картону. Шорох шагов стих в мгновение, что втрое короче, чем удар сердца, но Грэм был готов поклясться: они приближались, они звучали всего в десятке шагов от него. Сердце, казалось, твердо решило покинуть хозяина и рвалось вырваться наружу через горло. Задыхающийся Уилл рванулся с места и бежал, не разбирая дороги, до тех пор, пока не споткнулся о корягу — а может, то был корень — и не растянулся буквально в метре от мертвого клена. — Видиш-ш-шь? Видиш-ш-шь? — тут же раздалось шипение, прерываемое глухим, захлебывающимся смехом. — Видиш-ш-шь? Грэм думал, что не сможет заставить себя взглянуть вверх, но стереть этот голос возможно, только взглянув в лицо его обладателю. Лихорадочно бегающий взгляд замер на обращенном к нему лице. На Уилла смотрело дерево, с глазами, носом и ртом, как у Гарольда Джейкоба Хоббса. К горлу подступил кислый ком, и Уилла начало рвать. — Видиш-ш-шь? Видиш-ш-шь? — сквозь гадкий прерывающийся смех шептал «Хоббс». Накопившаяся в теле боль нанесла Уиллу удары по всем фронтам: голове, спине, ногам. Но стоны Грэма не могли заглушить бесконечно повторяющееся «слышиш-ш-шь?» Воспаленный и отчаянно ищущий выход из чудовищной грезы мозг Уилла схватился за простую и, казалось бы, очевидную мысль, что невозможность, ирреальность происходящего может быть либо сном, либо галлюцинацией. «Либо, — вклинилась в стройное рассуждение следующая мысль-провокатор, — это запертый лабиринт, несобранная мозаика, существующая в какой-то абсолютно другой реальности». Подсознание, стремящееся любой ценой сохранить жизнь, стало своего рода катализатором к действию. Собрав остатки сил и тяжело поднявшись на плохо слушающиеся, озябшие и израненные ноги, Уилл побежал. Снова. По обе стороны от него мелькали фигуры людей, завернутых в грубую, светлую ткань. Людей, не имеющих лиц — их головы были туго обмотаны мутным целлофаном. Ни одной прорези, ни одной складки. Безлицые следовали за Уиллом по пятам, однако вплотную не приближались. Монстры всегда голодны, монстры всегда только на несколько шагов позади. Остановишься, и они поглотят… нет, не тело, разум. Лакомый кусочек. — Он пробудился, он идет, он близко. Голос стегал Грэма по самым болезненным и слабым местам, словно точно знал, куда именно нужно бить. И Грэм бежал. Не оглядывался, не думал, просто бежал. Свет стал тем спасением, до которого Уилл так боялся не дотянуть. Не резкий, но и не похожий на тлеющее пламя костра свет будто разрастался и заполнял все вокруг. Слепящий, диссонирующий с окружающим его кольцом тьмы, свет гнал Уилла вперед. Ему нужно успеть, нужно успеть, нельзя опоздать. Этот свет особый. Он — проводник. Горло жгло огнем, воздуха не хватало, однако стимул вырваться оказался сильней. Грэм оказался в самом центре света внезапно, не успев заметить никакого перехода. Наверное, все произошло между взмахами ресниц. Глаза резало нечеловеческой болью, но когда Уилл пересилил упирающийся мозг и разлепил веки… ... то оказался лежащим на больничной койке. За окном веселилось позднее осеннее солнце, посылая ободряющие и приветливые лучи в его палату. — Ну вот и славно, Уилл. А то мы уж было начали беспокоиться. Долго же ты отходил от наркоза. Уилл не чувствовал ничего: ни боли, ни облегчения, ни радости, ни жжения. Ничего, кроме привычного… страха, что уже давно стал его второй кожей. Прищурившись, Грэм увидел невозмутимо сидящего на стуле подле его кровати Ганнибала Лектера. Датчики, прикрепленные к телу Уилла, среагировали на изменение пульса и давления и противно запищали. В палату спешили врачи. Ганнибал внимательно посмотрел на Уилла, словно сканируя того, затем неспеша поднялся, перекинул через полусогнутую руку пальто и уже на выходе обронил: — Кто идет? Кто пробудился, Уилл? Неожиданно для себя Грэм среагировал мгновенно. Сухое горло исторгло слова быстрее, чем их отфильтровал мозг: — Дьявол. Ганнибал устало вздохнул и, обратив взгляд в окно, огорошил Грэма не менее скорым ответом: — Дьявол никогда не спит.