Лучший друг.

Давайте представим: есть два друга. Первый, словно безлунная ночь, с саркастической улыбкой встречает и провожает бесчисленные дни и рассветы в тяжких думах, которым нет конца. Второй, будто бы солнечный и тёплый полдень, витает в облаках, не желая опускаться на землю. Они такие разные, но никогда не расставались, всегда считая, что их дружба - нечто естественное. Ведь Зло, как говорил Бальзак, не может существовать без Добра, а Есенин всегда смеялся этому сравнению, говоря, что порой Добро бывает менее привлекательно чем Зло для тех, кто не может их различить. Бальзак, снисходительно улыбаясь, советовал другу самому учиться отличить одно от другого, но Лирик всегда замечал огонёк, загоравшийся в такие моменты в глазах брюнета. Эта крохотная искорка всегда согревала Есенина, вселяя в него веру. Он верил, что нужен в этом мире хоть кому - то и что делает для этого человека нечто значимое. Хотя... Для чего же ещё существуют друзья? Но однажды Критик, отперев дверь в дом друга, не обнаружил того у порога, с тёплой, радостной и трепетной детской улыбкой встречающего его. Бальзак немного насторожился, помня, что ни в один из его многочисленных визитов ответом на его негромкое приветствие не была звенящая тишина. "Что - то точно случилось", - отметил про себя брюнет, заметив закрытую крышку фортепиано, стоящего в гостиной. Есенин, вне зависимости от того, было у него вдохновение, или нет, старался не забрасывать игру на своём любимом музыкальном инструменте. "Поэт из меня не очень, но хоть музыку я писать немного умею", - с застенчивой улыбкой оправдывался он. На губах Критика заиграла улыбка, когда тот вспомнил ту мелодию, которую на днях сочинил Лирик. Тонкие нотки высоких октав резко сменялись более низкими, постепенно атмосфера праздности, царившая вначале, куда - то исчезла, сменившись беспокойством. Словно лодки в бурю, высокие ноты разбивались о низкие, а последние уносили их в океан, затихая. Бальзак посмотрел на нотную тетрадь, вновь отметив про себя, что такая музыка вполне могла бы прийти и ему в голову, умей он играть. Вот только... Свойственна ли она Есенину? Критик замер. Есенин всегда старался видеть во всём хорошее. Всегда старался закончить на позитивной ноте. "Ведь после бури наступает затишье, а за ним приходит солнце", - говорил он. Но сейчас затишье не наступило. И солнце уж точно не пришло. Брюнет направился к комнате друга по - своему решительной поступью. Сколько раз Есенин звонил ему как раз в тот момент, когда в нём бушевала та - самая буря? Сколько раз он замечал то, что Критик старательно скрывал за ледяной маской, и сколько раз Есенин становился для Бальзака своеобразным солнцем, согревающим своим теплом лёд и помогающим всему сдерживаемому внутреннему шторму вырваться? Однажды Бальзак даже плакал в присутствии друга, о чём Есенин не обмолвился и словом даже Драйзеру, почти такому же близкому другу Критика, как сам Лирик. И сейчас Бальзак чувствовал, что он просто обязан прийти на помощь своему персональному солнцу. Пусть он и туча, которая иногда закрывает небесное светило, но он тоже может что - то сделать! - Есенин? - Позвал Критик друга, стоя на пороге его комнаты. Ответ последовал через несколько секунд. - Бальзак, это ты? "Раз отвечает", - решил мужчина, - "значит и войти можно. Наверное". Есенин лежал на заправленной чёрным пледом кроватью в белой одежде. Его светлые кудри, обрамляющие ещё мальчишеское лицо, спокойно лежали рядом, образуя вокруг его головы некий ореол. Зелёные глаза были печальными, но на бледном лице играла мягкая улыбка. Он смотрел в сторону Бальзака, лёжа на этом чёрном пледе, и Критику внезапно пришло в голову, что плед - это мир, а Есенин - ребёнок. В прочем, он и был ребёнком, только с телом взрослого. Но этот ребёнок всегда приходил на помощь в нужную минуту... От размышлений его отвлёк голос Есенина, доносившийся будто бы издалека: - Ты прости, я, кажется, замечтался и не услышал, что ты вошёл. Ты, может быть, хочешь есть? Пойдём на кухню, я чайник поставлю... Уже сидя на кухне и смотря на хлопочущего у буфета Есенина, Бальзаку пришла в голову мысль, что ничего не случилось. Может быть, его друг и вправду замечтался? А музыка... Мало ли, нахлынуло. Нет. На Есенина никогда не нахлынет без причины. Радость ещё может быть, но грусть... Да и стоило Бальзаку снова увидеть глаза блондина, повернувшегося к нему спросить, какой шоколад он предпочтёт сегодня, как он понял: что - то точно случилось. - Ты знаешь, - Есенин сел напротив друга, поставив перед тем чашку чая, плитку шоколада и вазочку с конфетами, - этот шоколад оказался на удивление вкусным. Когда покупал его, даже не думал, что... - Есенин, - перебил друга Бальзак, - в чём дело? Я же вижу, что что - то не так. Тут Бальзак соврал. Он не видел, он скорее узнал это путём анализа поведения Лирика. Он трещал без умолку, суетился... Одним словом, походил на Гексли и Дюму одновременно. Совершенно не свойственное ему поведение. В прочем, его заявление возымело должный эффект. Маска раскололась, и Критик снова увидел уже грустную улыбку сидевшего напротив человека. Но лишь на мгновение. - Ты просто знай, - сказал Есенин, посмотрев в глубокие карие глаза друга, - ближе тебя у меня никого не было. И не будет, думаю. Просто... Поговори со мной, ладно? Все расспросы Бальзака не увенчались успехом. Лирик упорно отрицал свою грусть, стараясь улыбкой подбодрить Бальзака. Но это ему не нравилось вовсе, улыбка уже начинала немного раздражать. Не выдержав, Критик предпочёл сменить тему, но перед этим надо было хоть как - то подбодрить друга. - Пессимизм - моя стезя, - начал свою речь Бальзак, - но знай: ты мой лучший друг. Я вкладываю в эти слова большой, глубинный смысл. Честно признаться, твоя грусть пока что загадка для меня. Но я хочу, чтобы ты продолжал светиться как солнце, настоящее и живое, а не как электрическая лампа. И если тебе понадобится моя помощь - просто дай мне знать. И я принимаю тебя таким, какой ты есть, со всеми твоими недостатками. Не забывай, что ты не один. - Не забуду. - Просто ответил Есенин. Они просидели до самого вечера. А когда Критик, одев тёмный плащ, поспешил домой, Есенин обнял его на прощание. Бальзак не стал отказывать ему в этой привилегии. Но стоило двери закрыться, как Есенин сполз по ней на пол, уткнувшись лицом в колени. Всё же приятно знать, что есть друг, который не оставит. Который понимает. Который... Лирик застыл. "Нужно быть сильнее", - сказал он себе. И с этими мыслями он встал. Затем на деревянных ногах направился к фортепиано. Открыв крышку и пробежав пальцами по клавишам, он начал играть то, что сочинил не так давно. Бурю, как окрестил это произведение Бальзак. От напряжения Лирик закусил язык. Этот момент, кульминация произведения. В голове звучали слова Бальзака: "Подобно лодкам и скалам в непогоду, ноты в твоём произведении сталкиваются и обрушиваются друг на друга". Но ведь после бури должно наступить затишье! Пальцы сами нашли нужные ноты. На смену минора пришёл мажор, успокаивая и залечивая нанесённые раны. Он играл душой, просто для себя, не стараясь запомнить. Потом сам подберёт на слух. Главное сейчас - сделать так, чтобы светило солнце. И вот оно засверкало, удачно вписавшись в мелодию. Сейчас чувствовалась та завершённость, которой не хватало музыке до этого момента. А Есенин, удовлетворённо улыбаясь, глубоко вдохнул и прикрыл глаза. - Спасибо, мой друг, - тихо сказал он в пустоту, - за напоминание о том, что я забыл и что ты ещё не до конца принял.