Черт бы побрал эту Францию! Который год тут проводят этапы гран-при, и всякий раз одно и то же. Хотя нет, не одно и то же. В прошлый раз лед был с трещинами, об которые спортсмены спотыкались и падали, а в этот раз вместо катка бассейн. БАССЕЙН! Сергей Викторович уже пошутил про то, что надо швабры взять и лужи-то повытирать, чтоб спортсмены не поубивались. Ну, или сфотографировать этот ужас и отправить Этери Георгиевне, чтобы та разобралась с этим произволом.
Так, Даня, возьми себя в руки. Ты взрослый мужчина, ты приехал сюда со своими ученицами, чтобы помогать и поддерживать их, а не истерить из-за хреновой организации мероприятия. Кстати об ученицах. Алёнка сегодня что-то сама не своя. Как не зайдет на триксель — все срывает. Даже издалека вижу, как слезы собираются в ее голубых глазах. Тяжело вздыхаю. Из всех девочек, у Алёны был, наверное, самый сложный характер. Она амбициозна и при этом обладает невероятной способностью к самоедству и самокопанию. За каждую оплошность так себя ругает, что аж страшно становится. И вот опять после сорванного прыжка я вижу, как в бессильной злобе сжимаются ее маленькие кулачки. Я жестом подзываю ее к себе. Она нехотя подъезжает к бортику. Я вручаю ей чехлы, а она недоуменно смотрит на меня. Слезы размером с горошину уже висят на ее ресницах и вот-вот сорвутся и упадут в одну из чертовых луж на льду.
— Надевай чехлы и выходи со льда, — я пытаюсь сделать свой голос твердым и строгим, как у Этери Георгиевны, но у меня это слабо получается (краем глаза вижу, как Сергей Викторович ухмыляется, глядя на мои тщетные попытки).
— Даниил Маркович, пожалуйста, я сейчас соберусь и все-все сделаю! — Просит Алёнка своим высоким детским голосом.
Я еле сдерживаю улыбку. Видимо, на неё мой «строгий» голос возымел свое действие. Я хотел бы сказать ей, что это не её вина, что в том, что прыжки не получаются, нет ничего страшного, хотел рассказать про плохой лед, от которого тоже немало зависит. Но знаю, что это ничего не даст. Не в случае с Алёной. Она никогда не перекладывает свои ошибки на внешние обстоятельства, только ищет их причину в себе. Это хорошее качество для спортсмена, который хочет добиться высоких результатов, но иногда оно доставляет неудобства.
— Алёна, помнишь ты рассказывала, что когда ты была маленькой и у тебя не получались прыжки, ты уходила со льда, перешнуровывала коньки, и потом все получалось? — Алёна недоуменно кивает в ответ на мой вопрос. — Так вот, самое время сделать это. Иди, зашнуруйся заново и возвращайся.
Алёна послушно надевает чехлы на коньки и уходит со льда в раздевалку. Надеюсь, этот перерыв позволит ей сосредоточиться, а нам с Сергеем Викторовичем даст несколько минут, свободных от переживаний за каждый ее прыжок.
— Надо было Этери всё же с нами лететь. Алёнка при ней всегда спокойная и собранная. А сейчас… — Сергей с улыбкой пожимает плечами. — Сколько с ней работаю, никак не привыкну к ее реакции на неудавшиеся прыжки. Саша если и падает, на следующий прыжок идет с такой злостью, что я иногда боюсь, что она в космос ненароком улетит от того, что так сильно отталкивается ото льда.
— Тогда надо злить Сашку почаще, чтобы она на этой самой злости пятерной скрутила, — шучу я. — Такие у нас девочки. Все разные, и к каждой нужен свой подход.
— Ага. И все валидольные. И каждая по-своему, — усмехается Сергей, кивая в сторону Алины, которая сейчас как ни в чём ни бывало прогоняла короткую.
Я нехотя перевожу взгляд на лёд. Потому что там сейчас катает ОНА. Алина. В секунду в голове проносятся воспоминания о прошедшем сезоне, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы не содрогнуться в ужасе. Он был очень тяжелым. Сколько слёз он принес Алине, сколько раз она сомневалась в себе, сколько раз она плакала в объятьях Этери Георгиевны или на моём плече.
Мозг почему-то особенно задерживается на воспоминании о вечере после произвольной программы на чемпионате России. Алина тогда задержалась в раздевалке, и я пошел проверить, что случилось. И увиденное разбило мне сердце. Она сидела на скамеечке, согнувшись пополам, обнимая свои коленки, и беззвучно плакала. Эта малышка до последнего сдерживала слезы в КиКе, пыталась улыбаться, а теперь сидит и плачет. Видимо, я чем-то выдал свое присутствие, потому что она резко выдохнула и подняла голову. Я вижу слезы в ее невероятных темных глазах, и каждая её слезинка как льдинка вонзается в мое сердце. Я не могу смотреть на её слезы. Я, взрослый мужик, который за свои двадцать семь лет повидал всякого, не могу видеть слезы шестнадцатилетней девушки. Не могу и всё. Мне в тот раз пришлось направить всю свою силу на то, чтобы не ринуться к ней, не прижать ее хрупкое тельце к себе и обнимать до тех пор, пока она не успокоилась бы. Но ведь это же Алина. Она не любит, когда её жалеют. А после того злосчастного чемпионата мира в Милане и вовсе воспринимает утешительные объятья как что-то, что делает её слабой. Поэтому я просто подошел и молча сел рядом с ней на скамью. Так мы и сидели в тишине несколько минут.
— Может быть… Может быть, они правы, Даниил Маркович? — прервала тишину Алина.
— Кто? — спросил я, пытаясь понять, о чем она говорит.
— Все. Все те люди, которые говорят, что все титулы мне достались только потому что у меня не было соперников и мне всегда невероятно везло. Этапы и финал гран-при в прошлом году, чемпионат Европы, Олимпиаду, — на последнем слове голос её немного подвел и оно прозвучало сдавленно, будто ей тяжело было говорить. — А в этом сезоне у меня есть столько сильных соперниц, что я не могу с ними бороться и проигрываю, и это доказывает, что прошлые сезоны мне только везло.
Мне стало плохо. От того разочарования, которым был пропитан её голос. Так не должно быть! Не должна шестнадцатилетняя девушка, у которой вся жизнь впереди, говорить
вот так. И я знал, что это не юношеский максимализм и ребячество, как у других детей её возраста. Алина была другой. И если она говорила о таком, то говорила серьёзно. На какие-то жалкие миллисекунды мне захотелось проклясть ее родителей за то, что они отдали ее в фигурное катание. В этот жестокий вид спорта, где звезды вспыхивают ярко и исчезают так быстро, что ты не успеваешь насладиться их сиянием. Где одно неудачное падение может стоить тебе карьеры и здоровья (с этим я столкнулся самолично, нога до сих пор иногда дает о себе знать). Спорт, где за каждую ошибку тебя шпыняют так, что диву даешься, откуда в людях столько желчи и яда. И вот в это месиво, в этот мерзкий котел попала Алина. Я понимал, что это глупо — выделять только её, ведь все фигуристы в одной лодке, все они варятся в этой каше. Но я ничего не мог с собой поделать. Алина была другой. Такой чистой, яркой,
настоящей. Честной, талантливой, наполненной столь искренней, неподдельной непосредственностью. Она заняла особое место в моём сердце в тот же миг, когда она вступила на лед. Поначалу с ней было сложно. Этери Георгиевна была недовольна тем, что её постоянно приходилось подстегивать к работе. Да я и сам видел, что она не привыкла работать и выжимать максимум из каждой минуты, проведенной на тренировке. И все же наблюдал за ней. Было в ней что-то… Возможно, ее хитрая улыбка с неправильным прикусом, который делал эту улыбку только прекраснее. Возможно, ее детская непосредственность, сквозившая в каждом её взгляде и движении. Глядя на неё, я иногда чувствовал, что мне всего шестнадцать и весь мир открыт передо мной. Может, это была мудрость, которая так разительно контрастировала с ее возрастом. Я чувствовал, что из этой девочки можно слепить что-то невероятное, надо лишь приложить чуть больше усилий. Ей и нам. И поэтому новость о том, что Этери Георгиевна выгнала её из группы, стала для меня громом среди ясного неба. Я видел, что ей тяжело далось это решение, но раз так, то мне нужно было забыть эту девочку из Ижевска, и продолжать работать. Но у меня не получилось. Помню, как Алина с бабушкой пришли на каток с букетом цветов. Она тогда сначала заглянула на сам каток и, не найдя её там, подошла ко мне.
— Даниил Маркович, здравствуйте. Подскажите, пожалуйста, а где Этери Георгиевна? — спросила она, сжимая в руках букет.
— В своем кабинете. — Ответил я, глядя в её покрасневшие глаза. Плакала наверное. — Уезжаешь домой?
— Да, уезжаю, — твердым голосом ответила она, но я чувствовал, что она вот-вот снова расплачется. — Хотела попрощаться со всеми. Можно будет же к ней зайти, я не помешаю?
— Думаю, не помешаешь.
Она кивнула и развернулась в сторону кабинета Этери. Но через секунду обернулась. Алина подошла ко мне и взглянула с такой серьёзностью, которой я не ожидал от тринадцатилетнего ребенка.
— Спасибо Вам, Даниил Маркович, что были так терпеливы со мной. Надеюсь, у Вас все будет хорошо, и в будущем Вы поставите много-много прекрасных программ, а еще… — она запнулась, но тут же взяла себя в руки. — И Сергею Викторовичу передайте мои благодарности, пожалуйста. Я просто не хочу отвлекать его от работы. — Она кивнула в сторону катка, где Сергей носился между учениками, работая над их прыжками. — Передайте, что он самый лучший тренер по технике, которого я знаю. И что я уверена, что однажды все его ученики запрыгают четверные и пятерные прыжки. — На этих словах Алина улыбнулась, не отрывая грустного взгляда от катка. — Я очень рада, что смогла поработать со всеми Вами.
После этих слов она развернулась и быстро убежала к бабушке, ожидающей её у входа на каток. А я так и не сказал ей тогда, как я хотел, чтобы она осталась.
После этого разговора возвращаться в работе не хотелось совсем. Я не следил за учениками, не поправлял их ошибки, просто тупо пялился на лед, не замечая, что на нём кто-то есть. Пока на этот самый лед не ворвался кто-то, радостно рассекая его от одного бортика к другому, заходя на прыжки без разминки и подготовки, падая с них и валяясь на льду, собирая на себя всю ледяную крошку. Я пару раз моргнул, пытаясь понять, кто нарушил спокойствие и дисциплину в Хрустальном. И как раз в этот момент этот кто-то падает с тройного лутца прямо перед моим лицом. Я увидел улыбающееся лицо Алины и моргнул еще раз, чтобы прояснить зрение. Но даже после этого Алина никуда не делась.
— Даниил Маркович, представляете, Этери Георгиевна дала мне еще один шанс! — она вскочила на ноги и радостно запрыгала перед моим лицом. — Если я буду стараться и много работать, то смогу остаться в Хрустальном!
— Перед тем, как начать работать, нужно хотя бы разминку провести, а то убьёшься об свой тройной лутц и некому будет работать и стараться.
Именно эту глупость я тогда ей и ляпнул вместо того, чтобы поздравить ребёнка. Но она только рассмеялась и выбежала с катка по направлению к тренировочному залу. И правда разминку побежала делать. Видимо, небеса уже тогда решили, что эта девочка будет звездой, которая будет радовать людей своей красотой и сиянием.
А теперь свет этой звезды омрачен грязью, которую выливают на нее мерзкие журналисты и «старички» фигурного катания, которые в попытках привлечь внимание готовы на многое. Эта звезда сидит в раздевалке и сомневается в том, реален ли её свет, не понимая, что не в ней дело, а в людях, которые смотрят на эту звезду через грязные стекла своих окон и очков. А я сижу рядом с ней, ощущая себя невероятно беспомощным. И это чувство убивает.
— Когда-то давным-давно я знал девочку, которая приехала в огромный чужой город для того, чтобы заниматься фигурным катанием, — зачем-то говорю я. — Эта девочка поначалу не понимала, чего от неё хотят. Заходила на новые прыжки из-под палки, не хотела учить комбинации из пяти сложных шагов на одной ноге, бросала делать вращение, если у нее что-то не получалось. А потом эту девочку нельзя было остановить, она прыгала и прыгала, вращалась и вращалась, билась с чертовой дорожкой четвертого уровня, падала и смеялась, падала и плакала, но каждый раз поднималась. И знаешь, к чему пришла эта девочка?
Алина лишь промолчала, разглядывая свои руки, сжимающие дрожащие коленки.
— Я скажу тебе. Эта девочка разнесла всех в свой последний юниорский сезон, победила на всех этапах гран-при и в финале, стала чемпионкой Европы и выиграла Олимпиаду. А сейчас она продолжает работать над собой, совершенствоваться и становиться все лучше. Не знаешь случайно, о какой девочке я говорю?
Я смотрю ей в глаза и вижу, что иду по правильному пути. Она готова сдаться, готова упасть в мои объятья и расплакаться, а после мы вместе с ней, Этери Георгиевной и Сергеем Викторовичем пройдем через все это. Вместе. Но Алина не была бы Алиной, если бы не удивила меня вновь.
— Эта девочка исчезла после чемпионата мира в Милане. Нет той несгибаемой девочки, которая прыгала и прыгала, вращалась и вращалась. И вряд ли её теперь кто-то найдет.
С этими словами она встает и, немного прихрамывая, уходит из раздевалки. А я остаюсь один и молюсь, чтобы она смогла найти эту девочку внутри самой себя.
— Даниил Маркович, как думаете?
Звонкий голос Алины вырывает меня из воспоминаний. Она стоит передо мной, громко сморкаясь в салфетку. Такая взрослая и такой ребенок одновременно.
— Прости, не услышал тебя. Что ты сказала? — совершенно честно признаюсь я, глядя на неё.
— Я говорю, неплохо было бы у кого-нибудь швабру одолжить и подтереть эти лужицы, а то кто-нибудь точно убьётся тут об них. — Повторяет она.
— Мы с Сергеем Викторовичем уже думали над этим. Увы, пока швабру с тряпкой одолжить не у кого. — Улыбаюсь я.
— Понятно. А как Вам мой прокат? Я все, кроме дорожки прогнала. Боюсь, если я на коленку встану, то придется тренировочные штаны менять, потому что они вымокнут насквозь, — она пытливо смотрит на меня, ожидая ответа.
А что я? А я не ничего не смогу сказать. Я смотрел на неё, но видел не ученицу, которая катала программу и которой я должен был указать на все её ошибки. Я видел не Алину Загитову, фигуристку и спортсменку, а Алину — юную и прекрасную девушку. Мой разум кричит: «Приди в себя, тряпка! Она твоя ученица, ты должен рассматривать каждое её движение, чтобы найти малейшую ошибку, за которую ей могут снять баллы. Только для этого, и ни на йоту больше!». А я смотрю, но выискиваю совсем не ошибки. Я всматриваюсь в её лицо, отмечая румянец, заливший ее скулы, любуясь россыпью родинок на её молочной коже, восхищаясь её ресницами, отбрасывающими длинные тени на щеки. Я смотрю не на то, дотянуты ли ее коленки и руки. Нет, я смотрю и вижу только ее тонкую хрупкую фигурку, так выделяющуюся на белом льду. Я столько пытался давить это в себе. Говорил себе не смотреть на неё, не хотеть держать ее маленькие холодные ладошки в своих руках, не вглядываться слишком долго в ее невероятные карие глаза. И каждый раз проигрывал. Своему глупому сердцу, своим чувствам. Был бы я настоящим мужчиной, то смог бы взять себя в руки и пресек бы это все еще в самом начале. Но я слаб. Слаб перед её нежной улыбкой, перед её мягким голосом, перед её радостью и её слезами. Я смотрю на неё и впитываю каждое её движение, каждый её взгляд. Жадно, как путник, который нашел вечный источник и не может напиться. Я Пигмалион, который по злому року судьбы, из-за слой шутки Афродиты, влюбился в Галатею, в свою музу. Жаль только, что в моей истории мольбы богине любви не позволят быть с ней, любить её и быть любимым ею. Я глубоко вздыхаю, чтобы не выдать той бури чувств, что бушуют во мне.
— Тренировочные штаны можно будет поменять. Откатай с дорожкой, можно без вращений. Тебе уже влепили один раз третий уровень на ней, нужно подстраховаться. — Говорю я ей, радуясь тому, что мой голос звучит твердо.
— Так третий уровень поставили в произвольной, а не в короткой, Даниил Маркович.
— А что помешает им поставить его в короткой, если ты сейчас не перестрахуешься и дашь им повод снять у тебя баллы? — парирую я, стараясь не обращать внимания на её бровки «домиком», которые всегда умиляли меня.
— Вы вредина, Даниил Маркович! — бросает она и возвращается в центр катка.
Играет уже музыка для короткой программы Каори Сакамото, но у меня в голове играет Me Voy. Перед тем, как встать в начальную позу, Алина морщит нос и показывает мне язык. А я снова глупо улыбаюсь.
***
Я говорил, как ненавижу этот этап? Так вот, я повторюсь. Я ненавижу этот этап! Бог с ним с оценками, хозяин (в нашем случае — судьи) барин, но вот Алёна сидит в недоумении, не понимая, почему с тройным акселем ей поставили меньше баллов, чем с двойным. И вроде все знают, что вчерашних юниорок на их первых взрослых этапах никогда не балуют щедрыми оценками, но как объяснить это девочкам, которые пашут также, как и взрослые, делают ультра-си элементы, а получают меньше? Это несправедливо, и язык не поворачивается говорить им: «Все через это проходили, и ты пройдешь. Не ты первая, не ты последняя». Поэтому я оставляю это дело Сергею Викторовичу, который может строго и одновременно мягко объяснить хотя бы часть всех тонкостей мира фигурного катания. Мне бы кто их в своё время объяснил, ведь я до сих пор с этим не согласен.
Но вот приходит время выводить Алину. Я снова держу ее маленькие ладошки в своих руках, говорю наставляющие слова (Кто вообще решил, что я могу это делать? У Этери это получается намного лучше). Она кивает в ответ на мои слова, и я отпускаю её. Алина готовится к прокату, бьет себя по ногам, стряхивает накопившееся напряжение. Играет музыка. И пропадает Алина, маленькая девочка. Появляется другая Алина, взрослая, женственная, сильная. Она растворяется в музыке, живет ею. Она и есть сама музыка. Душераздирающая, надрывная и невероятно прекрасная. Вздрагиваю, когда вижу, как её качает на выезде с лутц-риттбергера. Эх, недокрут. Чертовы лужи. Аксель хорошо. Вращение. На флипе снова замирает сердце. Краем глаза вижу, как вместе со мной приседает Сергей Викторович. Сделано! И выезд хороший. Умничка моя. Вращение, дорожка, вращение. Все сделала. Все додержала, все позиции, все шаги. Финальная поза и печальный взгляд в спину тому, кто уходил от неё. Хотя… Как можно от такой уйти? С ней только остаться и никогда не отпускать. Она кланяется публике и благодарит её. На льду — дождь из плюшевых сердец. Мог бы — свое сердце тоже выкинул бы на этот лёд. Хотел бы в руки ей самой вручить, но нельзя. А так хоть под ноги бросил бы.
Встречаю её у бортика с раскрытыми объятьями. В этот раз она обнимает меня как-то по-другому. Не за шею. Прижимается к груди на секунду. А я чувствую запах её волос и то, как бешено стучит её сердце. А может быть это моё? Я не успеваю задуматься об этом, потому что она уже отпустила меня и обняла Сергея Викторовича. Как в тумане поднимаюсь по этим чертовым ступенькам, наблюдая за тем, чтобы она не упала с этой крутой лестницы. И начинается самое ужасное — ожидание. Зрителям в этот момент показывают замедленные повторы, а комментаторы отвлекают от ожидания. Кто бы нас в эти минуты отвлекал. Порой мне кажется, что это мне семнадцать лет, а Алине все двадцать восемь. Потому что она держит лицо, улыбается в камеру, машет зрителям и телезрителям, а я сижу как на иголках, а потом в инстаграме и твиттере из скринов с моим лицом делают мемы. Ожидание затягивается. Я напрягаюсь. Это означает, что судьи что-то пересматривают.
Наконец, объявляют оценки. 74.24 балла. И дедакшен. Но за что? Задаю этот вопрос Сергею. Он тоже не понимает. Мельком смотрю на Алину, боюсь увидеть разочарование. Но эта девочка снова удивляет. Она не выдала своего удивления или разочарования. Опыт все же сказывается. А меня всего трясет. Увидеть бы эти протоколы! Остаток вечера проходит как в тумане. Протоколы девочек ввергли меня в шок. Но я взял себя в руки. Нельзя показывать своё недовольство. Судьи есть судьи. Оценки уже не изменить. Наша с Сергеем задача — настроить девочек на завтрашние прокаты. Кто бы нас самих настроил…
***
Весь день провожу в непонятном мандраже. У Алёны снова не ладится с прыжками. Прыгает и падает, и падает, и падает. А в голубых глазах снова море невыплаканных слез. Может это от нее эти лужицы на льду появляются. Смотрю на Сергея. Ему дико неуютно видеть девичьи слезы. Я усмехаюсь про себя. Да, Сережа, это не Сашу-ракету подготавливать, которая после сорванного четверного идет на следующий четверной и сигает его в каскаде. Алина в очередной раз выручает. Она спокойна и собранна. Катает себе как ни в чем ни бывало. И как же она прекрасна в этом платье. «Нельзя!» — одергиваю я себя. Да все бесполезно. Не могу не любоваться ею. Такой повзрослевшей, такой яркой, великолепной и просто идеальной. Каждое её движение выверено, она танцует каждой клеточкой тела, каждым пальчиком. А образ Клеопатры сел на неё как влитой. Невольно во мне просыпается чувство гордости творца, глядящего на свое творение. Ведь я тоже работал над тем, чтобы это великолепие в черно-золотом платье выступало, радуя зрителей своей красотой и грацией. Истинная царица. И при этом всё та же маленькая девочка, радовавшаяся тому, что ей разрешили остаться. Она неудачно поскальзывается на луже во время исполнения дорожки, но не останавливается. Докатав программу до конца, она с нахмуренными бровями, едет в мою сторону, смешно уперев кулачки в бока.
— А что мне делать, если я и в прокате так поскользнусь на этой дурацкой луже, Даниил Маркович? — спрашивает она меня, продолжая хмурить брови.
— Постарайся все же не делать этого, Алина, — отвечаю я ей.
— Я-то постараюсь, но вдруг? — стучит она своим маленьким кулачком по бортику, а я снова расплываюсь в глупой улыбке.
— Ты главное после проката к судьям с таким злым лицом не подъезжай, а то они испугаются и совсем маленькие баллы тебе поставят, — дразню я её.
Она в ответ на это сначала широко раскрывает глаза, а потом глубоко вдыхает. И обрушивает на меня тираду о том, что она-де не глупая девочка и к судьям так подъезжать не будет и вообще, «вот так Вы обо мне думаете, Даниил Маркович?» А я почти не разбираю её слов, только удивляюсь тому, как быстро та прекрасная взрослая Алина, катавшая Клеопатру на льду, превратилась в эту суетливую малышку Алину, что-то мне доказывающую. Все такую же прекрасную. Такую любимую. Такую
мою.
— Так ты точно не будешь пугать судей своим лицом а-ля «сейчас кого-то будут бить», да? — продолжаю дразнить этого невозможного ребёнка.
— Да! — почти со злостью отвечает она.
— Точно?
— Да! — от досады она даже притопывает коньком по льду.
— Вот и отлично!
Я заканчиваю нашу маленькую перепалку, а на сердце у меня так легко и хорошо, что я готов обнять весь мир. Мир, который подарил мне эту чудесную девочку. Эту звездочку, которая никак не поймет, как сильно ее сияние меня ослепляет. Она возвращается на лед, а я снова любуюсь ей. Она снова прогоняет произвольную, на этот раз без казусов. Алина подъезжает ко мне, радуясь удачному прогону программы, а я смотрю на неё и в очередной раз пытаюсь уверить себя в том, что она настоящая. Что девочка по имени Алина Загитова существует. И я не придумал себе это идеальное лицо с мягкими румяными щечками, глубокими карими глазами, тонкими изящными бровями, придающими этому лицу невероятную живость. Что этот маленький аккуратный носик, яркие губы и россыпь нежных родинок на белой коже принадлежат этой восхитительной девушке. Что эта тоненькая длинноногая фигурка — не плод моего воображения, а настоящий человек из плоти и крови. Моя Алина. Краем глаза отвлекаюсь на тройной аксель Алёны. Неудачный. Она падает, а Алина в этот момент отворачивается и прячет лицо в ладошках.
— Это больно, — с сочувствием произносит она, глядя на меня.
Да, это больно. Так больше продолжаться не может. Я зову Алёну, и она плетется к бортику, опустив голову. Я вручаю ей чехлы, она молча надевает их на коньки. А потом я просто раскрываю ей объятья, потому что словами тут все равно не помочь. Алёна бросается в них и дает волю слезам. Ну вот, еще один пиджак в коллекцию пиджаков, омытых слезами моих учениц. Сергей Викторович бросает на меня виноватый взгляд. Я улыбаюсь. Ну не дано человеку утешать плачущих девочек. Не потому что он черствый и бесчувственный. На самом деле он один из добрейших людей, которых я знаю. Просто не умеет он свои чувства словами выражать. Я киваю в сторону Алины, мол, присмотри за ней, а то опять на лужи ворчать начнет, а сам увожу Алёну с катка. Я подхожу к автомату со снэками, нажимаю на кнопки, оплачиваю, и он выплевывает плитку молочного шоколада.
— Держите, Алёна Сергеевна, — говорю я в надежде, что обращение по имени-отчеству ее развеселит. Но не тут-то было.
— Даниил Маркович, вы что! Это же шоколад! — С ужасом смотрит она на плитку в моих руках.
— Я вижу, что шоколад, Алёна. Я его купил, — усмехаюсь я её реакции.
— Шоколад — это калории, а если я наберу вес, то совсем прыгать не смогу! — Причитает Алёна, и в ее глазах снова собираются слезы.
Я тяжело вздыхаю, беру её за руку и веду к скамеечке у стены. Она садится рядом со мной, нервно теребя рукава своей кофты.
— Алёнка, отпусти себя немного. Ты из-за этого трикселя столько нервничала, что небось даже и похудела. И одна шоколадка тебе ничего не сделает. Только сил придаст, чтобы ты кататься смогла.
— Правда? — с недоверием смотрит она на несчастную плитку.
— Правда.
Она неуверенно берет шоколад, срывает обертку и начинает его есть. Я тянусь за кусочком, а она удивленно смотрит на меня.
— Что ты так смотришь? Я тоже заслужил кусочек, сколько нервов убил, глядя на твои прыжки.
— Тогда и Сергею Викторовичу нужно шоколадку купить, — говорит Алёна.
— Вот откатаешь хорошо произвольную — тогда и купим.
Алёна широко улыбается в ответ и продолжает есть шоколад. Я вижу, что она успокоилась. Мы встаем и возвращаемся обратно на каток. Сергей Викторович и Алина радостно улыбаются, глядя на повеселевшую Алёну.
***
Меня снова трясет. Как будто самому на лед выходить. А я последний раз на лед уж очень много лет назад выходил. А теперь вывожу на него маленьких девочек, которые творят историю фигурного катания. Я крепко держу Алину за руки.
— Все будет хорошо. Ты справишься, — говорю я эти слова уже миллионный раз, наверное, в надежде, что они сбудутся. Рядом Сергей Викторович уверенно кивает.
— А если споткнусь о глупую лужу, то точно пойду пугать судей, — шутит Алина.
Что за ребенок? Это я должен шутить и разряжать обстановку, а тут она успокаивает меня, двадцативосьмилетнего мужика.
— Ты же обещала не делать этого, — с улыбкой произношу я.
— Ну я же не поклялась, — парирует она, хитро ухмыляясь.
Я продолжаю широко улыбаться, позволяя любви к этой малышке заполнить меня до кончиков пальцев. В эту секунду я был абсолютно счастлив. Я отпускаю свою царицу на лёд со спокойной душой.
Как жаль, что мое спокойствие длилось так недолго. Гребаные лужи и гребаная Франция! Но она спасла этот лутц, не упала, значит дедакшена не будет. Но я все еще пребывал в ужасе. Мозг услужливо подбросил воспоминания о чемпионатах России и Европы, где после первого сорванного прыжка, Алина рассыпалась совсем. Да и каскад потерян. Но моя девочка снова удивила меня. Остальные прыжки она отпрыгала как ни в чём ни бывало, а злосчастный ритт прицепила ко второму лутцу. Как в старые добрые времена. А как она была прекрасна в образе царицы. Сомневаюсь, что сама Клеопатра была так великолепна, как Алина сейчас. А я снова ощущаю ту невероятную легкость. Вращения были прекрасны, дорожка лучше, чем на открытых прокатах и Japan Open. Финальное вращение и эффектная завершающая поза. Она прекрасна. Плевать на сорванный прыжок! Она взяла себя в руки и все остальное сделала идеально. Моя маленькая сильная крошка. Как же я ей горжусь. Алина благодарит публику, кланяется и улыбается ей.
Как же она выросла. На её лице ни капли разочарования от ошибки. Я знаю, что она не будет больше грызть себя на каждую неудачу. Алина просто будет и дальше работать над собой, чтобы становиться все лучше и лучше. И я буду рядом с ней. Мы все будем рядом с ней. На льду снова куча игрушек. А моё сердце у неё. Она просто об этом пока не знает.
Она выходит со льда, и я тянусь, чтобы обнять её. Времени мало, надо Алёнку выводить. Она обнимает меня, а я тихо шепчу ей: «Умница». Алина радостно улыбается и тянется обнять Сергея Викторовича. Тот тоже ей гордится, просто не показывает этого. Они уходят в КиК, а я с улыбкой поворачиваюсь к Алёне, которая безумно волнуется и смотрит на меня своими большими бирюзовыми глазами.
Я чувствую себя прекрасно. Сейчас меня не волнуют оценки Алины, она уже в призах все равно. Главное, что она сама довольна и готова снова работать. Алёна выходит на лёд, и вот я снова должен сказать ей что-то напутствующее. Я прищуриваюсь и усмехаюсь.
— Ну что, Алёна Сергеевна? Откатаешь сейчас так, чтобы мне пришлось Сергею Викторовичу покупать шоколадку за твои триксели? — спрашиваю я её.
Она хлопает ресницами, а потом её лицо озаряется радостной улыбкой. И в этот миг я понял, что она откатает.
