Мальчишка

— А вы теперь бабочками увлеклись? Люди надоели? — Пётр Степанович изобразил максимальное удивление, но надломленная улыбка всё равно коснулась его бледных уст. — А я так думаю, что люди — существа переходные, — Ставрогин сделал паузу и поднял ясные глаза на внимающего его словам Верховенского, — и существование наше на земле есть лишь, очевидно, беспрерывное существование куколки, переходящей в бабочку. Помните выражение «Ангел никогда не падает, бес до того упал, что всегда лежит, человек падает и встает»? — Вы, никак, в бесов уверовали? Этот вопрос, произнесённый надменным голосом, моментально взбесил вечно спокойного Николая, но ему удалось вернуть себе былое безразличие в считанные секунды. Проявить какие-либо чувства и эмоции перед этим назойливым и эгоистичным мальчишкой? Никогда. Его нужно было воспитывать в хладнодушии и полном упоении собственного совершенства. — Зачем вы в воскресенье устроили эту комедию о благородном рыцаре? Хотели показать, что мы в сговоре? Я вас ни о чём таком не просил. — Именно. Я именно так и хотел. Я именно это и делал, чтобы понять, в какой степени вы боитесь. Верховенский почти давился воздухом, торопливо произнося эти слова. Его светлые глаза будто вмиг потемнели, начиная безумно метаться по чужому бледному лицу, в надежде заметить на нём хоть малейшее изменение, проявление человечности. Тёплая, но в то же время фальшивая улыбка расплылась по тонким губам парня и он воодушевлённо заговорил: — Ну что же, я к вашим услугам. Вы сами знаете. Я сёрьезно к вашим услугам. Понимаете это? Последние слова Пётр Степанович произнёс на выдохе, не смея отвести взгляда от равнодушного Ставрогина, в душе которого липким пятном зарождались противоречивые чувства. Сам Ставрогин без особого интереса наблюдал за каждодневной ломкой Верховенского. Но ему доставляло неземное удовольствие созерцать осколки чёрной как смоль души Петра, которые тот приносил в собственных израненных ладонях. И это собственноручное разрушение покорного мальчишки, который постоянно пытался «привязать» Николая к себе всеми доступными ему гнусными выходками, возносило к небесам. Одержимость Верховенского мужчиной должна была пугать, вызывать жгучий трепет ожидания очередного омерзительного поступка, но Ставрогин наслаждался. Он добровольно вступил в эту игру, уже предвкушая свою грандиозную победу над разбитым в дребезги Петром Степановичем. И с каким же упоением Николай Всеволодович каждый раз смотрел в светлые глаза, затягивающиеся пеленой гнева и ревности, когда Верховенский видел его с очередной барышней, распыляющейся перед ним в грешном желании быть опороченной. Никакой нравственности, никакого сострадания или чувства морали, лишь истинное самоудовлетворение, когда мужчина вонзался в стонущее под ним тело. Когда представлял под собой скулящего от боли и изнеможения Верховенского, готового брать всё, что бросит ему под ноги его идол. Только слепой мог не видеть той грязной и помешанной любви Петра к своему другу. В своём воспалённом сознании, где распускалась идея за идеей для приближающейся революции, главным для Верховенского был именно Николай Всеволодович. Предводитель, идол, солнце. Аристократ, к которому никто не посмел бы подойти ближе дозволенного. Человек, который никого не оскорблял, но которого все ненавидели. А ещё он был красавцем. Кто-то сказал, что нигилисты не любят красоту? Чушь. И Пётр это доказывал раз за разом, наблюдая, созерцая и впитывая всей своей изуродованной душой всё, что касалось Ставрогина. Он сам вознёс Николая в ранг идолов, сам ему поклонялся и пел чуть ли не дифирамбы при каждой их встрече. Неконтролируемое возбуждение накрывало его ошалелыми волнами, когда мужчина прикасался к нему, грубо отвечал на неуместны фразы, жёстко отталкивал от себя. На всё это Верховенский лишь жалко сжимал свой болезненно твёрдый член через плотную ткань новенького костюма и желал, желал большего, растворяясь в своей же унизительной похоти. Подслушивая под дверью чужие разговоры, Пётр Степанович до искр в безумных глазах впитывал каждое слово, сорвавшееся с бледных уст объекта своих мечтаний. Приятной негой по коже разливалось тепло от бархатистого голоса мужчины, которым он разговаривал с дамами, что были завсегдатаями его поместья. И однажды, будучи пойманным за омерзительным поступком — подслушиванием, Петра должно было накрыть смущение, утопить с головой стыд. Но он лишь улыбался, совершая рваные шаги на ватных ногах, когда к нему приближался Ставрогин. Звонкая пощёчина и весь мир поплыл перед глазами мальчишки. Яркий взор он сразу же устремил на ухмыляющегося мужчину, а собственная рука легла на горящую от боли щёку. Мурашки пробежали по спине от безразличного взгляда Николая Всеволодовича и в тот момент Верховенский пообещал себе добиться расположения аристократа всеми доступными способами. А Ставрогин продолжал ждать, сгорая от нетерпения чужого поражения. И Верховенскому выдался момент стать ближе. Он тогда, в горящем безумии и в испепеляющим собственные мысли восхищении, схватил Ставрогина за руку и поцеловал её, продолжая бормотать о важности такого человека, как Николай Всеволодович, в их затеянном плане. — Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. — Лепетал Пётр, задыхаясь от восторга. Мужчину словно окатило холодной волной от такой возмутительной выходки и ему пришлось грубо вырвать свою руку из чужих дрожащих пальцев. Но как же ему нравилось видеть Петра уничтоженным, униженным и разбитым. Нравилось лицезреть, как крупные слёзы льются из потемневших от содеянного глаз, как из ранее разбитого носа стекает кровь, которую мальчишка то и дело слизывал своим языком, когда она стекала на тонкие губы. — Помешанный, — констатировал Николай Всеволодович и отсчитывл секунды до своей безоговорочной победы. — Может, и брежу! Может, и брежу! — заговаривался Верховенский, наворачивая круги возле мужичины. — Но Вы мне надобны! Без Вас я — нуль! Ставрогин смотрел злобно, исподлобья, продолжая остервенело оттирать ощущение чужой слюны и крови на своей руке. Он видел, он чувствовал, как мальчишка перед ним сходил с ума, погрязал в своём безумстве и в ощущаемом отказе в его просьбе о надобности быть рядом. И когда Верховенский смолк, на мгновение, на несколько затянувшихся секунд, просто, чтобы пасть на колени перед Николаем Всеволодовичем, тот разразился громким смехом. Победным, упоительным, жёстким и пробирающимся под самую кожу. — Ну, не могу я от Вас отказаться! — воскликнул Пётр Степанович, возбуждаясь от дикого смеха сверху. — Вы — мой идол! Моя лучшая половина! Верховенский поднял голову, чтобы увидеть отражение неприязни на лице мужчины, чьи губы изогнулись в гнусной усмешке. Такой красивый, статный и бесстрастный Ставрогин смотрел на него с презрением сверху вниз. — Я Вас сам выдумал! — закричал он, припадая к ногам Ставрогина. — На Вас же глядя! Будто окончательно спятив от разрывающей его сердце и разум любви, которая походила на самую настоящую огненную одержимость, Пётр бросился целовать запылённые ботинки Николая. Между поцелуями и утиранием собственных слёз, он продолжал шептать: «пожалуйста, будьте моим, пожалуйста!». Вот только Ставрогин уже не понимал, чего от него жаждали: быть кем? Главным лицом надвигающейся смуты, или быть его господином, который и приласкать сможет, и втоптать в грязь. — И Вы, мой милый друг, готовы пойти на всё ради моего согласия стать вашим «Богом»? — голос холодный и отчуждённый. Было достаточно одного кивка, чтобы Ставрогин резким движением заставил подняться с колен мальчишку. Он схватил его за рукав перепачканного чем-то серого пиджака и потянул за собой в сторону бараков. Пётр покорно шёл сзади и послушно делал всё, что ему прикажут. И уже в каком-то сарае, когда Николай надавил на его плечи, тот понял, что нужно вновь опуститься на колени перед идолом. Дрожащими от ощущения нереальности руками он быстро избавил мужчину от брюк, спуская их до коленок, чтобы сразу же прикоснуться жаждущими губами к вялому чужому члену. И сколько раз он себе воображал эту картину, настолько сильно его крыло от осознания происходящего. Он старался возбудить, доставить такое удовольствие, которое ни одна барышня не была готова отдать. Сосал нерасторопно, настойчиво, заглатывая почти всю длину сразу. Давился, хрипел, плакал от неумения и горящего желания быть растоптанным этим человеком. Быть сожжённым им дотла. И даже когда его грубо схватили и развернули к себе спиной, когда, почти на сухую, его безжалостно брали, разрывая изнутри. Когда сильные руки давили на спину, заставляя прогнуться как самую дешёвую шлюху, он таял и жаждал большего. Быть полностью уничтоженным и униженным. И Ставрогин брал, брал его тело, не давая ничего взамен. Он, наконец, услышал стоны, о которых грёзил столь давно, держал узкие бёдра в своих широких руках, вытрахивая из мальчишки все мысли о нигилистическом будущем России. И позорно спустил в него, когда Пётр застонал так громко и протяжно, сжал его внутри себя до ощутимой боли, пачкая при этом свою руку, которой довёл себя до исступления. Николай Всеволодович вышел из задыхающегося тела, которое только и смогло то, что упасть на колени, разваливаясь от тяжёлого взгляда на куски использованной плоти. Тёмные глаза снизу вверх смотрели на своего «Бога», вот только Ставрогин не собирался им становиться. Он быстро привёл себя в порядок, чтобы напоследок бросить одну единственную вещь: — Ты просто помешанный мальчишка. Заведомо проигравший во всех партиях. Мужчина покинул сарай, ощущая своё собственное превосходство над всем этим миром. Он резко потерял интерес к пылкому Верховенсокому, стоило ему получить то, что так плодовито разрасталось месяцами в его голове. Но он всё ещё с удовольствием посмотрит на тот спектакль, что они все хотят разыграть. А если Пётр Степанович в слезах снова появится на пороге его дома, то он дозволит ему считать себя его личным Богом. Пусть только сначала соберёт себя.