Как раньше

      По-зимнему серое небо давило на глаза, причиняя только лишнюю сейчас головную боль. Единственное, что нравилось Эдварду в зиме — это снежинки. Их узоры так похожи друг на друга, но всё-таки очень разные, они блестят, своей нежностью никак не оправдывают мороз и леденящий душу холод, когда садятся на почему-то открытый участок кожи и тают. Они медленно вальсируют в воздухе, а иногда холодный ветер, завывая, тянет эти снежные хлопья за собой. Крошечные узорчатые льдинки ложась на левую руку Эда невольно растворяются, всё продолжая холодить даже сердце, оставляя за собой мокрые капельки, в то время как на автоброне они не тают, давая возможность рассмотреть морозные рисунки, что пишет на них небо, во всей красе.       Красный плащ и пшеничные волосы алхимика уже давно стали мокрыми из-за снегопада. Парень шёл, слегка сгорбившись и скрестив руки на груди, безуспешно пытаясь удержать сердце, которое, казалось, ещё чуть-чуть и упадёт куда-то вниз — в живот или в пятки. Губы судорожно дрожали, скорее даже не от холода, а от горечи, что застыла в горле комом, мешая нормально дышать. Клубки пара слетали с алых уст алхимика, пока парень судорожно пытался набрать в лёгкие побольше воздуха, но тот морозный, щиплет слегка и только ухудшает ситуацию, покалывая тонкими иголками гортань и лёгкие. Белизна снега резала уставшие от недосыпа глаза, из-за чего Элрик невольно прищурился, но всё равно продолжал идти по уже протоптанным тропинкам парка, в который он сам не знает, как забрёл.       Ледяные пальцы бессильно сжимают красную ткань плаща, пытаясь успокоить нервы и постепенно накаляющуюся тревогу. Он идёт медленно, пока в лицо нещадно, словно плеть, бьёт холодный и пробирающий до костей ветер.       Ничто уже не будет как раньше.       Правду говорят, что во время войны добрые чувства и совесть притупляются. И что только после её конца душа снова постепенно начинает возвращаться.       Пока отстреливаешься от врагов, защищая страну, родных и, в конце концов, свою шкуру, сложно думать о том, как бы сохранить свою человечность в целостности и сохранности, таят постепенно искры в глазах, улетучиваются с этими снежинками, да что там, по правде не думается ни о чём.       Поэтому, на поле боя мысли Эдварда никак не заикались о ране и слепоте своего начальника.       Ему было всё равно куда идти, лишь бы подальше от больницы, в которой лежал Полковник. Сквозь снег было видно жёлтые и красные листья, которые до сих пор лежали уставшие и высохшие, слегка припорошенные белыми хлопьями. Первый, а это, кстати, он пришёл и начал здесь властвовать, снег всё усиливался, превращаясь в настоящую метель. Резко направил все потоки снежинок вверх ветер, заставляя кроны деревьев шелестеть и будто бы шептать в отчаянии, пытаясь заглушить мысли проходящего мимо мальчишки, хотя много слов в них не было, только чередовались уже заученные «почему» и «зачем», смысл которых, если задуматься, не сильно отличался. Казалось, вновь открылись раны, жаль не те, что он получил в бою, нет — раны в душе, которые ранее кое-как затянулись, покрылись тоненькой корочкой, раны что гноились и ныли слишком долго, но лишь заденешь — и кровь снова хлынет будто впервые.       Как назло, с серого неба опустился на землю снежный туман, пеленой застилая всё вокруг. Влага тяжестью оседала на усталые плечи, заставляя согнуться ещё ниже, почти вдвое, кланяясь невидимому первому снегу такому молодому и уже обозлённому на мир. Горячие маленькие капли опускаются на замёрзшую кожу, впитываются, почти кипяток — разве что не дымит — въедается в ткань, оставляя после себя жгучие алые пятна, которые, похоже, теперь очередные шрамы. Мышцы медленно, будто растягивая удовольствие немеют, передвигаться уже почти невозможно, как тогда в Бриксе, только в тот раз всё равно было легче. Тело наливается свинцом, да что там, скорее осмием, но алхимику просто всё равно и он превозмогая всю тяжесть идёт дальше, глубже заходя в парк, которого он толком и не знает.       Когда он увидел Роя с повязкой, закрывающую один из иссиня-чёрных глаз, в которых каждый раз тонет Эдвард, сердце предательски сжалось, его будто пронзили сотни серебряных пуль, словно все острые кинжалы вмиг попали прямо в сердце, нет, в душу, раздирая его на части. А ведь ему всегда казалось, что когда они с Алом вернут свои тела всё будет как раньше, но судьба распорядилась иначе, лишь нагло усмехнулась, вальяжно восседая на бархатном кресле, смотря своим плотоядным взглядом, всем видом показывая, что конфетного и радужного хэппи-энда лучше даже не ждать.       С каждой секундой твёрдые, уверенные звуки шагом приближались, из-за чего Элрик остановился и слегка повернул голову, чтобы одним глазком взглянуть на того, кто за ним бежит, а то мало ли, преступник, а он даже не в состоянии защитить себя, да что там, просто банально убежать не сможет.       — Стальной! Чёрт побери, где тебя носит? Раны же могут открыться, идиот!       Этот голос Эд узнает даже при смерти — ласкающий слух баритон, который так и пробирает до мурашек, лёгких судорог и едва ощутимой приятной дрожи.       — П-полковник?       — Ты хоть понимаешь, как рискованно тебе в таком состоянии самому здесь бродить, ещё и в такой мороз? Я же переживаю… — уже чуть спокойнее говорит Мустанг.       Сердце Эда забилось в судорогах, а его несносный «тук-тук» заглушал всё происходящее вокруг, даже одинокий вой ветра.       Стальной нервно сглотнул, безуспешно пытаясь убрать образовавшийся в горле ком. Всё же видеть Роя таким…       Больно.       Тот немедля снял с себя длинное чёрное пальто и бережно накинул на мокрые плечи Эдварда. Элрик стоит посреди улицы в недоумении, широко распахнув янтарные глаза, но противная судорога в ноге всё же вернула его в реальность.       Покрасневшими от зимнего мороза пальцами парень вцепился в ткань краёв пальто и прикрыл глаза от нахлынувшей волны тепла. Пальто удлинённое и если Мустангу оно чуть ниже колен, то Эду чуть-чуть не достаёт до щиколотки.       Неосознанно он вдохнул его запах — от пальто веяло дорогим одеколоном и, кажется, горьким, оседающим на языке и приятно обжигающим чёрным шоколадом.       Как раньше.       Эд слегка ухмыльнулся своим мыслям — да, может быть, многое изменилось, они тоже, но у них с Роем есть то, что не изменится никогда.       — Пойдём?       — Угу…       Впервые за последние несколько месяцев Эдвард улыбнулся.