…глаза с поволокой, яркие губы, десять лет каторги, коли покажешь ей, что глядишь на нее (В.Набоков, «Лолита»)
Первое, что он заметит при знакомстве с ней — помада. Решительный алый росчерк на узких губах заставит горло болезненно сжаться. Весь вечер он будет смотреть на ее рот, ловя каждое движение, и не в силах оторвать взгляд. Позже, с таким же непонятным ему самому восторгом, он останется наблюдать, как она выдыхает в воздух клубы дыма от сигарет, оставляя кровавые отпечатки на фильтре, и любоваться ею до потери рассудка. «Прости меня, Господь, ибо я грешен», — подумает он лихорадочно, и весь вечер будет читать Библию в надежде найти успокоение. Но оно не наступит.***
Они встретятся снова не единожды: она будет мучить его снова и снова, проверяя на прочность, появляясь то в церкви во время утренней проповеди, то на благотворительном вечере, и везде, везде его глаза будут следовать за красной помадой на тонких губах, путеводной нитью ведущей его все ближе к краю пропасти. «Господь — пастырь мой», — шепчет он вечером, натыкаясь на осуждающий взгляд Пэм, и поспешно уходит в спальню. Плоть слаба, но вера его должна быть сильнее зова плоти. Во сне, сумбурном и коротком, он видит своего непутевого братца. «Она была хороша, — тянет брат, осклабившись, — та девчонка из пригорода. Знаешь, лифчик ей оказался тесен, и когда я стащил его, на коже остались малиновые полосы. Не представляешь, как это возбуждает». Он просыпается в холодном поту. На его руках остаются бордовые отметины от подушки. «Точно капли крови», — думает он испуганно. Господи, дай мне сил. Его ад пахнет синтетической малиной помады из супермаркета.***
Она просит о помощи, ее голос дрожит, и каждое ее слово призывает спасти ее из персонального ада. Он мог бы помочь, он хотел бы помочь, но, сидя за шторкой, он думает лишь о ее губах, отливающих в темноте рубином, и совсем не готов спасать чью-то душу. «Колени, — говорит он тихо, — встань на колени». И отодвигает занавеску. Она смотрит на него с мольбой, а внутри него что-то щелкает, словно кто-то включает рубильник. Все мы сгорим в Геенне огненной. Вот только он сам давным-давно превратился в пепел.***
Она оставляет следы своей помады повсюду — его шея, лицо, руки покрываются пурпурными пятнами. Кирпичная стена позади нее издает гулкий звук протеста — они перешли все нормы приличий. Он отстраняется, как в тумане смотря на ее лицо. «Дай я вытру, — смеется она, доставая платок, — ты весь в моей помаде. Прости». Он застывает перед ней восковой фигурой. Никакой силе не стереть ее отпечатки.***
Когда он уходит, оставляя ее на автобусной остановке, то знает, что это не навсегда. Он вернется, он, конечно, вернется, если не сегодня, то завтра же. Позвонит в ее дверь, но прежде закинет свою сутану, на рукавах которой алеют свидетельства его грехов, в дальний угол шкафа. И останется навсегда, так же как коралловая отметина с привкусом синтетической малины навсегда останется в его сердце.