Я на тебе, как на войне.

Es ist selten, daß ein Mensch weiß, was er eigentlich glaubt. Редко, когда человек знает, во что же он на самом деле верит. Освальд Шпенглер Август 1939 года. Гюнтер торопливо поднимался по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки подряд. Стук сердца юноши громко отдавался в ушах, и ему казалось, что весь дом культуры слышит, как сильно он волнуется. А как не волноваться, если ранним воскресным утром тебя вызывает господин Майер, зондерфюрер* и руководитель их немецкой делегации. Даже в мыслях его называли господином и никак иначе. Он был обладателем престранной внешности: чёрные узкие глаза, смуглая кожа, а рост едва превышал сто шестьдесят сантиметров. В этом грузном мужчине было сложно узнать настоящего арийца, однако он пользовался неслыханным уважением, которое мешалось со вполне себе разумным страхом. Ходили слухи, что у Майера есть связи в гестапо**, но большая часть его жизни была покрыта какой-то мрачной тайной, и, наверное, это и пугало больше слухов о связях в полиции. Ну а причина, чем же ему не угодил юноша по имени Гюнтер Шмидт, тоже была никому неизвестна. Юноша наконец нашёл нужную дверь, остановился, выдохнул и тихо постучался. Даже в русской провинции ему выделили один из лучших кабинетов. — Войдите, — послышался мужской бас. Шмидт, уже уставший пересчитывать в голове все свои ошибки, без колебаний зашёл внутрь. — Господин Майер, Вы желали меня видеть? — голос юноши почти не дрожал. Зондерфюрер стоял на невысокой табуретке и примерял к стенке портрет Гитлера, краски на котором облупились от старости. Мужчина с недовольством осмотрел свою работу и, не поворачиваясь к юноше, приказал: — Подай портрет. Возле стола стояла ещё одна картина с фюрером, только новее и гораздо больше. Гюнтер мгновенно исполнил приказ и успел поймать себя на мысли, что если это и есть причина того, зачем его сюда вызвали, то он даже рад. Однако не тут-то было. Не торопясь, Майер заменил один портрет на другой и перевёл взгляд на гостя. — Наконец сам Гюнтер Шмидт ко мне пожаловал. Давно мечтал познакомиться с Вами лично. Присаживайтесь, — он говорил мягко, чуть растягивая в словах гласные. Юноша опешил от услышанного, но послушно сел на предложенный стул. Мужчина сел напротив в большое кресло и, не сводя узких глаз с растерянного лица Шмидта, закурил. — Угощайся, — Майер протянул ему пачку явно дорогих сигарет и улыбнулся. — Спасибо, не курю, — соврал Гюнтер и напрягся ещё больше, стараясь держать взгляд где-то в районе шеи зондерфюрера, и не совершать лишних движений. Кабинет быстро наполнился сигаретным дымом, и мужчина, дотянувшись до форточки, чуть приоткрыл её, впуская свежий утренний воздух. Спустя пару секунд он встал, медленно обошёл стол и приблизился к Гюнтеру, проводя своей пухлой, как будто детской ладошкой по спинке стула. Грудь Шмидта вновь затопило горячей волной паники, и он прикрыл глаза, стараясь дышать как можно медленней. — Видишь ли, друг мой, — Майер быстро перешёл на "ты", — мне бы совсем не хотелось, чтобы наша беседа превращалась в допрос. Расслабься и просто отвечай честно. Хочу предложить тебе поучаствовать в важнейшей миссии и верно послужить нашему государству. Но сначала я должен кое-что узнать. — Я Вас внимательно слушаю, — ответил Гюнтер и почувствовал чужие руки на своих плечах, которые несильно сжали его клетчатую рубашку. Юноша чувствовал себя зверем, загнанным в угол, ему хотелось в сию же секунду убежать отсюда, рассказать всё Алексу, а в дальнейшем, может быть, даже посмеяться над этим. Внутреннее чутьё не подсказывало ему ничего хорошего. — Скажи, Гюнтер, вы с Алексом фон Фоссом общаетесь с дочкой русского конструктора Сергея Родионова? Одного упоминания про девушку хватило для того, чтобы в груди у Шмидта всё похолодело. Все эмоции смешались в один миг: страх, ненависть, отчаяние, ревность... Но время шло, надо было отвечать, и желательно именно то, что хотел услышать мужчина. — От Вас ничего не скроешь, господин Майер. — Работа у меня такая. Я слышал, что Алекс в дочку Родионова влюбился. Наконец Майер перестал мучить плечи Гюнтера и вернулся к своему месту у окна. Сигарета в его руках почти истлела. Юноша поднял свои бойкие, отсвечивающие на солнце зелёным, глаза на толстое лицо мужчины и на одном дыхании проговорил: — Это очень плохо. Наверное, это первое публичное признание в любви к другу. Майер гадко улыбнулся. — Согласен. Зато это может нам помочь, — слово "нам" он особенно выделил. — Нам? — Да, нам с тобой. Шмидт закусил изнутри щёку и скрестил ноги, стараясь укомплектоваться, закрыться от всего этого. Неужели он что-то пронюхал про его чувства к Алексу?... Зондерфюрер как ни в чём не бывало продолжил говорить: — По-немецки думать, по-немецки чувствовать, по-немецки действовать за тысячелетий рейх. Я же правильно сказал "нам"? В рот Гюнтера хлынула густая кровь. Так волновался, что прокусил щёку чуть ли не насквозь. — Конечно. Только в чём это нам поможет? — В одном очень секретном деле, которое я хочу тебе поручить. Оно как раз касается отца этой русской девочки. Глаза Майера загорелись совершенно недобрым огнём. Дело принимало неожиданный поворот. — Может, тогда лучше поговорить с Фридрихом фон Фоссом? Майер простестующе замахал руками, и в его голосе послышались раздражительные нотки, как будто он говорил о чём-то сверхнеприятном: — Это помеха, они же друзья. Барон фон Фосс отказался помогать мне, скажем так, в щепетильных делах. Ненавижу весь этот интеллектуальный сброд! Надеюсь, ты не из этих?! Юноша вздрогнул, когда мужчина повысил голос и так громко стукнул по столу, что стекло в оконной раме жалобно звякнуло. Забыть о том, что ты разговариваешь с ярым национал-социалистом, это верх глупости, Гюнтер. Своим последним вопросом Майер отрезал все пути к отступлению. — Я понимаю. Я Вас слушаю, господин Майер. — Я посвящу тебя в подробности плана, но об этом не должен знать никто, тем более Алекс. Закрой дверь поплотнее. В жизни бывают переломные моменты, которые отрезают путь к прошлому, затягивают тебя во что-то совершенно новое, доселе неизвестное. Если бы Гюнтер знал, чем это всё закончится... Прошло несколько дней. Когда ты понял, что влюбился, сердце играет совершенно другую симфонию. И ведь у каждого она разная — будет зависеть от того, кто рядом. Словно новые ноты возникают в искре между двумя влюбленными, порождая целый шедевр их совместной истории. И любовь Александра возникала, как мелодия никому неизвестного вальса, под который танцевали и сердце, и разум молодого человека. Наверняка он даже и не вспомнит тот день, когда в глазах Кати Родионовой родился искристый, как её смех, огонёк. Зато вспомнит их первый и по-детски невинный поцелуй. Кино по случаю приезда немецких гостей стали показывать в доме культуры чаще, поэтому после вечерней прогулки в парке, Алекс и Екатерина направились на сеанс очередной драмы, которую крутили чуть ли не в каждом доме культуры в стране. Туда, как ни странно, явился и Гюнтер, однако не один – компания господина Майера стала теперь почти постоянной для парня, разум которого был пропитан слепым патриотизмом и гордостью за свое государство. Вот и попался он в ловушку собственной веры, доверившись подозрительному мужчине и согласившись фактически на преступление. Однако всё это было не таким важным для Шмидта, в чьё поле зрения попалась улыбка фон Фосса, адресованная явно не ему. — Вы еще за руки возьмитесь, — сплюнул Гюнтер, туша носком ботинка очередную сигарету на пороге дома культуры. Не так все должно было быть, только не подобным образом. — Что-то ты призадумался, Гюнтер, — отвлёк от раздумий хлопком по плечу господин Майер, — пойдём внутрь, сейчас кино начнётся. — Я немного не в курсе, — замялся парень, — а про что кино? — Про любовь, — донеслось откуда-то с толпы людей, что дружно направлялась ко входу. Катя и Алекс сидели почти в самом центре зала, сзади них устроились Майер и Шмидт (естественно, по настоянию второго). Зал наполнила тьма и шум проектора, что готовил к показу известный фильм. Публика затаила дыхание, отображая этим полный восторг от картины. Все смотрели, будто заворожённые, изредка вздыхая от потрясающей игры актёров. А действительно все? Его рука совсем не слушается, медленно двигаясь навстречу судьбе. Примет Катя или отвергнет? Как же Алексу хотелось переплести их пальцы, но парень лишь мельком бросал взгляды в сторону Родионовой, надеясь на минимальную реакцию. Девушка это заметила, одарила молодого человека смущённой улыбкой и, резко подавшись ближе к нему, что-то прошептала на ухо. Только им обоим было известно о словах, что словно молния ударили в Александра, но уже через две минуты они, держась за руки, пробирались через ряд, извиняясь за неудобства, причинённые другим зрителям. — Катрина, подожди! Я не успеваю за тобой! — на последнем дыхании кричал парень, пытаясь догнать резвую девчонку, что бежала прямиком к местной речке. И пусть Катя вела Александра за собой, что же вело её к тому заветному месту, которому она полностью доверила себя? Может, и то, что могут называть любовью. Туман лёгкой дымкой опоясал реку и берега, словно прикрывая их перед сном. Будто колыбельную напевали ночной флоре и фауне сверчки, миллионами огней теряясь в зелёной траве. Даже ветер решил пойти опочивать, как только на берег к старой иве прибежали двое молодых людей. И вот он – момент, свидетелем которого станет единая для всех мать – природа. Первый поцелуй любви, начавшийся со встречи двух пар глаз, стеснительных улыбок, легких движений вдоль тел. Губы к губам, судьба к судьбе – теперь и Катя Родионова, и Алекс фон Фосс, возможно, поняли, что такое счастье. И лишь в проклятом доме культуры среди толпы остался сидеть молодой человек, потерявший ясный цвет глаз и себя, утопая в ненависти и боли.