Против ветра

      Конец весны       Скайримская погода никого не щадит. Но она и не желает никому смерти, хоть и часто её приносит молодым, не закалённым в снегах, душам. Она настигает всех и каждого, вне зависимости от расы, пола, возраста. Она — великий уравнитель, действующий безотказно на всех. На всех, кроме Вилкаса. Тот словно был частью метели, он впустил её в себя и пропустил сквозь. Как огонь не может победить дракона, так даже самая холодная буря не сломит норда. Подобно льду, тот даже в самый скверный мороз становился только жёстче. Такая холодность закованному в хитин молодому данмеру была не чужда, но от этого не более понятна. Выходец с Солстхейма смотрел на мир сквозь пелену обжигающего огня, которая согревала его, разжигала эмоции и давала силы идти вперёд. И именно этот огонь толкает его к новому, неизведанному и непонятному. Он подтолкнул его к Скайриму. К Йоррваскру.       Меларит, только вступив в ряды соратников, сразу определил своё отношение к Вилкасу: держаться в стороне. На это решение немало повлиял Атис, единственный сородич данмера в Йоррваскре. Вилкас отталкивал от себя, производя впечатление человека, который стремится тебя испытать. Который выжмет из тебя все силы, когда будет оттачивать твой навык обращения с двуручным оружием. Когда будет рассказывать, что в Скайриме люди сражаются по-другому и данмеру лучше, пожалуй, вернуться домой, пока не стало слишком поздно.       Земля уходит из-под ног, когда металл со звоном бъётся о металл, а к данмеру прикован взгляд светло-серых глаз, в которых, казалось, заключён снег, собранный на самой Глотке мира. Это всего лишь ещё одна тренировка для Вилкаса, но шанс показать себя для Меларита. Попытаться дать отпор леденящей стуже, которая в очередной раз медленно, но верно наступает и приковывает его к стене, как сковывает буря тех, кто не нашёл в себе силы ей воспротивиться. Ритм дыхания сбивается, и норд, кажется, слишком близко, нежели следует. Делает ли он это чтобы сильнее унизить побеждённого противника и доказать свою власть, данмер не знает. Но это распаляет Меларита с каждым разом всё сильнее и сильнее. Затупленный клинок тренировочного меча холодит горячую тёмную шею, но не так сильно, как голос опытного соратника:       — Работай над сопротивлением. Что, если позади тебя окажется обрыв? В твоей скорости и ловкости нет никакого толку, если уйти будет некуда и противник сможет двигать тебя к твоей смерти.       — Понял, — сухо отвечает данмер. Раньше Меларит дерзнул бы начать спор, но после выполнения нескольких поручений он понял, что лучше довериться норду. Здесь люди сражаются совсем не так, как у него на родине. Норды, да и те, кто живут с ними бок-о-бок, вкладывают в борьбу не сколько технику, сколько чистую силу. И к этому придётся привыкать.       — Скоро нам дадут общее задание, и я не хочу, чтобы ты умер по моей вине. Вставай в стойку, начнём заново.       Не хочет, чтобы данмер умер по его вине? Меларит усмехается, слабо улыбаясь, и отвечает ему не словами, но взмахами меча. С выражением своих эмоций через бой у него никогда не было проблем. Ровно как и с разжиганием оных у Вилкаса.       Было непривычно думать о том, что человек, у которого вместо сердца, должно быть, кусок сталгрима, может чувствовать вину, или чтобы то ни было, в особенности думать об этом, пока данмер засыпал перед походом за обломком Вутрад. Меларит думал о том, как ведёт себя Вилкас в настоящем бою. Думал, удаётся ли ему следить за дыханием, стоять правильно и наносить удары в те места, в которые тот сам учил попадать. Он совсем не удивится, когда увидит, что так всё и будет. Вилкас казался самым постоянным среди соратников. Прочным, стойким и устойчивым. И вместе с этим неподступным.       Лето       Меларит видел нордские усыпальницы не впервые. И с драуграми ему биться тоже приходилось.       — Вилкас, они же совсем тупы, — отвечал данмер на предостережения брата по оружию. Мысль, что Вилкас переживает за него, заставила молодого соратника отвести взгляд, но только на мгновение, после которого норд снова вернул разговор к привычной ему холодности, здоровому желанию быть подготовленным к предстоящему.       — Мы можем встретить не только драугров, — серьёзно и уже без лишних эмоций, скользящих в его словах ранее, предупреждает он Меларита, на что тот в сомнении хмурит брови, но ничего не отвечает и следует за старшим в тёмные коридоры, усыпанные просыпающимися трупами, и, как оказалось, живыми воинами. Данмер следует за Вилкасом, иногда сходя с пути, чтобы проверить сундуки и погребальные урны, иногда, чтобы пройти вперёд и показать себя, чтобы увидеть в глазах цвета облаков хоть намёк на одобрение. Не то чтобы данмеру оно было нужно, но Вилкас своими словами, действиями и редкими издёвками, граничащими с откровенной грубостью, разжигал желание занять высокое положение в глазах норда. Как говорил Фаркас, этим он заставляет стать лучше. И оказался прав, ведь секира в руках данмера теперь лежит, словно влитая, и противники падают один за другим под внимательным взглядом норда.       Меларит попадает в ловушку и чувствует только тревогу. Он боится, что механизмы древних нордов сломались окончательно, что он останется здесь навсегда, но Вилкас говорит, что тот его вытащит, и данмер верит. Сжимает прутья решётки еле заметно дрожащими тёмными пальцами, когда толпа воинов окружает Вилкаса. Сердце пропускает удар, грудную клетку сжимают страх и обида от того, что молодой мер беспомощен. У него с собой нет даже лука, к магии нет никакого дара. Поэтому тот за решёткой абсолютно бесполезен и ему остаётся только наблюдать, как его брат по оружию ведёт неравный бой. Как бы высоко не оценивал Меларит способности норда, даже тот вряд ли смог бы выстоять один против пятерых. Но, это если бы Вилкас и впрямь был обычным нордом.       Когда тот обращается в вервольфа, становится уже по-настоящему страшно, страшно от той силы, что всё это время была рядом с ним. В голову сразу приходят сказки о людях, которые обращались в медведей. Но это там, дома. А здесь Вилкас, норд, который в облике волка в одиночку разорвал целую толпу. Норд, который совсем недавно заставил Меларита почувствовать нечто тёплое и родное, пусть и всего на пару мгновений. Многое теперь становится яснее. Особенно когда прутья клетки поднимаются, а норд, уже в своём привычном облике, возвращается и всё объясняет. Теперь Меларит должен чувствовать себя ближе к кругу, соратникам, но он чувствует себя ближе к Вилкасу. Ведь он заметил, как промелькнуло в его глазах сомнение, когда тот говорил о даре, о благословении Хирсина. В голове порывом обжигающе холодного ветра проносятся взмахи тяжёлых когтистых лап. Вилкас был собой в этот момент, не позволял волку взять верх. Нет. Он оставил добычу, как оставляет своего мёртвого соперника человек, и скрылся за каменными массивными стенами. Мир не переворачивается с ног на голову, данмер не испытывает шок, но отношение к Вилкасу теперь —       В Йоррваскре их встречают радостно. Вилкас говорит слова, от которых на душе становится тепло, при всех, и это для Меларита непривычно почётно. Он горд собой.       Позднее лето       В мире Вилкаса, казалось, не существовало ничего, кроме битвы, голода и охоты. Кроме тяжёлого меча и диких лесов. Он желает нагнать свою добычу и разорвать в клочья её плоть так же страстно, как остальные вожделеют свою пару. Он затачивает клинок и проводит огрубевшими пальцами вдоль лезвия так же аккуратно и бережно, как другие мужчины держат в руках лица своих возлюбленных. Это ему не чуждо, нет. Но для этого нет места в его мире. Всё, что касалось любви и чувств замело метелями и заснуло под плотным снежным одеялом. Застыло, и бледные корни всё крепче обвили сердце норда, возведя вокруг него ледяные глыбы, айсберги, скрывающие в себе ещё больше сопротивления, чем может казаться. Замёрзло, и до высоких и тёплых чувств не проберёшься никаким оружием и никаким заклинанием, не разобьёшь киркой.       Это не значит, что ко всем он груб и зол, совсем нет. Но он никого не подпускает к себе слишком близко.       Но, даже против такой крепости есть своё оружие. Память и сожаление. Время. Время сменяет зиму на лето, время стачивает клинки и мнёт броню, время растапливает лёд одного сердца, позволяя ярким, диким языкам пламени его ошпарить.       Со временем норд начал оттаивать рядом с Меларитом. В голосе сквозила забота, разрывающаяся между отцовской, братской и —       Осень       Меларит был не против ходить по заказам вместе с Вилкасом. К тому же, тот предложил первый. Мелкий дождь оседает на небрежно вымощенной брусчаткой земле, невесомо отражая сивое небо. В воздухе пахло цветущими травами, грибами и землёй. Путников провожали своими широкими, нежными, но колючими рукавами высокие ели, повидавшие на дорогах многое: бандитские налёты, каджитские караваны, беглых преступников и странствующих бардов, охотников и алхимиков. Ветер лениво нёс с севера слабый, но предостерегающий скорую зиму морозец ледяных морей. Голубые и лиловые горноцветы радостно впитывали влагу, улыбаясь природе вокруг.       Эльф ступает легко, в то время как норд гремит своими доспехами. Везде — от предела и до Истмарка, побывали братья по оружию. В промерзших землях Данстара и светлых берёзовых рощах Рифта. Со временем эльф понял, что они на пару с бывалым соратником могут сломить волю любого врага — запугать, покалечить, убить. Он чувствовал себя непобедимым, но в то же время не терял бдительности. За эти странствия он открыл для себя вещь совершенно новую — полное доверие брату по оружию. Прошло много боёв, прежде чем Меларит позволил себе доверить спину Вилкасу. Сколько раз волны мимолётного страха пробегали по коже данмера, когда стрела Вилкаса пролетала всего в одном локте от глаз эльфа и попадала ровно в шею врагу, и кровь потоком текла по недостаточно крепким мышцам поверженного. Слишком много раз ноги данмера сильнее упирались в землю, ища опору для ухода, когда Вилкас махал мечом так близко к эльфу, что тот своими острыми ушами слышал, как клинок рассекает воздух.       — Ты не обязан подстраховывать меня, — молвит данмер, когда они идут с очередной зачистки лагеря.       — Это то, что делают братья по оружию, — тон Вилкаса был непоколебимым. Меларит чувствует щемящее чувство в груди, ведь он ещё недостаточно опытен, чтобы контролировать не только своих, но и противников своего соратника. Эльф отводит взгляд в сторону, задумываясь. Одна его часть не хочет, чтобы его считали несамостоятельным, не способным справляться с врагами в одиночку. Но это детское, неправильное желание. Другая его часть наслаждается защитой со стороны и не хочет, чтобы она прекращалась. Он в сомнениях прикусывает губу и долго молчит, стараясь найти равновесие между двумя своими убеждениями, после чего возвращается к своему спутнику:       — Когда-нибудь я тоже буду тебя защищать.       Вилкас выдерживает небольшую паузу, отвечая самодовольным, гордым взглядом и слегка задорным голосом:       — Я знаю, — и на его лице появляется лёгкая улыбка.       Каким окрыляющим, вселяющим силу и вдохновляющим оказалось чувство защищённости. Эльф имел возможность полностью сконцентрироваться на себе — стойке, хватке, замахе, силе удара, на своих движениях и движениях противника. Никогда ещё Меларит не был так уверен в бою. Эльф рассуждал, распространяется ли это стремление защищать только на бой или и на отношения тоже, и больше склонялся к второму варианту.       Середина зимы       Мелариту думалось, что объятия Вилкаса похожи на хватку тяжёлой волчьей лапы. Что эльф будет чувствовать себя добычей, загнанной в угол и не имеющей шанса на спасение. Но объятия норда подобны броне. Руки его твёрдые, сильные и закалённые в заснеженных долинах Скайрима. Тёплые и убаюкивающие, дарующие чувство безопасности, защищённости, которые не вселяет самая стойкая крепость.       Находиться в объятиях Вилкаса это словно прятаться в горной пещере, в то время как на улице вострые потоки ветра несут целые снежные облака и колючие, мелкие куски льда, рассекая всё на своём пути, словно лезвие Вутрад. А за холодом по пятам бродит холодная смерть, готовая своими когтистыми лапами вырвать жизнь из потерявшегося, заблудшего тела. Смерть в её странствиях сопровождает своими злыми, остервенелыми песнями ветер. Страх сквозит в его голосе, огибая каменные склоны и шлейфом плывя по узким, окружёнными сугробами тропам. Но здесь, в пещере, грубые и слегка нескладные, словно первый глиняный кувшин начинающего гончара, руки накидывают на плечи данмера шкуры убитых зверей, дабы согреть непривыкшего к настолько жестоким морозам, как в эту ночь, эльфа, чьи зубы стучат от холода. Лава, текущая по венам, ведёт отчаянную борьбу со стужей, не даёт заключить себя в ледяные объятия и застынуть навсегда. Вилкас разводит огонь, и трескучий мороз сменяется треском дров. Обветренные и промёрзшие доспехи из хитина падают на тёмные камни, и данмер остаётся в длинной рубахе, штанах да звериных шкурах. Метель стучится в стены, но Вилкас отгоняет её, как отгоняют от дома набежавших, ведомых диким голодом, волков. Норд раздувает пламя и топит снег в походной кружке, пока мер дрожащими от холода руками цепляется за жизнь.       Данмер никогда так не замерзал. Ему казалось сейчас, что всё, что он знал о скайримской погоде — детский лепет по сравнению с тем, во что они сейчас попали. Меларит оглядывает норда из-под полуприкрытых век. Тот доставал из походного кошеля какие-то цветы да ягоды и бросал их в кипящую воду. Эльф представлял, как Вилкас выходил из пещеры за снегом или дровами, и совсем не замерзал. Он словно пропускал холод сквозь себя, принимал его внутрь и не задерживал внутри. Ледяные горы, которые спрятали их от вьюги, стоически сопротивлялись ей. Но не Вилкас, нет. Холод ледяным шипом пронзал сердце, но оно не чувствовало ничего. Норд был холодом. Он был зимой. Он был стихией, был бураном, даже когда взял в свои руки ледяные ладони данмера и вложил в них кружку с тёплым питьём. Пахло снежными ягодами и чертополохом.       Вилкас был зимой даже когда согревал Меларита в своих объятиях. Он был холодом, даже когда под его кожей бежала настолько горячая кровь, что пролившись, она бы оставила ожоги на нём самом.       Объятия Вилкаса были похожи на уют. На свет лампы в старом доме в Солстхейме. На сон.       Поздняя зима       Высокие ели, хмурясь, провожают шелестом обледенелых, покрытых многолетним инеем ветвей двух мчащихся по запаху дичи волков. Снег мимолётно хрустит под ногами, мельчайшие льдинки, подхватываемые ветром, проносятся рядом, словно мухи, не мешая зверям, которые ориентируются по слуху и запаху. Высокие, настолько высокие горы, что, посмотрев на них, кружится голова, со своих заснеженных пиков наблюдают за охотой. Дух, царящий над бескрайней скайримской тайгой в эту ночь, танцует и смеётся. Луны скрываются за тучами и лишь изредка выглядывают, чтобы поглядеть, как далеко в этот раз зайдут эти дикие животные, дабы утолить свою жажду да в очередной раз испытать свою силу. Посмотрев в их глаза, увидеть можно лишь голод, самое естественное из всех чувств любого живущего существа. Мощные лапы раз за разом сминают снег, оставляя глубокие следы от правильного, идеального, выработанного жестокой природой бега. Толстая кожа и густой мех обволакивают закалённые мышцы во сто крат лучше самых изысканных и дорогих доспехов. Холодный, промёрзший воздух наполняли эфемерные облака пара, выходящие ровным частым потоком из сильных челюстей. Носы покрылись влагой, вязкая слюна стекает по кипельно-белым зубам. Запах дичи с каждой секундой всё сильнее щекочет ноздри, жизнь наполняет жилы волков всё сильнее, жидким огнём циркулируя по телам. Казалось, что если вспороть этим волкам брюха, то из них не покажутся сердце и лёгкие, но польётся раскалённая лава, которая, остыв, обернётся рубинами.       Один из волков останавливается, встаёт на задние лапы, принюхивается. Голова очищается от адреналина, но на считанные секунды, нужные, чтобы убедиться в том, где находится заветная добыча. И погоня вновь продолжается. Звери, словно стрелы, рассекающие воздух, мчатся сквозь бурю, игнорируя, не слыша её угрожающих стонов и криков.       Стая из двоих настигает свою жертву. Её короткие, недостаточно выносливые лапы не спасают её от цепких челюстей и острых когтей. Взгляд лисицы нечитаем, он не наделён тем, чем наделён взгляд вервольфов. Из пасти вырывается предсмертный хрип, и жизнь покидает её тело, проиграв в этой борьбе. Горячее тельце, покрытое бархатной, белоснежной шёрсткой, не успевает обмякнуть в лапах смерти. Хищники разделяют её надвое, зная, что этого не хватит, чтобы обуздать голод, рвущийся из самого нутра и командующий всеми частями тела, головой, сердцем, стучащим с каждым съеденным куском свежей дичи всё быстрее. Горячая, алая кровь мелкими каплями и жирными пятнами проливается на снег и от него клубами идёт пар. Кости трескаются, хрустят хрящи под клыками, сделанными из стали и выкованными в небесной кузнице. Они пожирают её, но не её мясо, плоть, сухожилия, они пожирают её жизнь, закаляя свою. Холод не страшен. Не страшен снег и ветер. Не страшна зима.       С трапезой покончено, липкая кровь остаётся на тёмной густой шерсти волков, разжигая аппетит новой волной. Впереди добыча покрупнее. Впереди не погоня за жизнью, но борьба со смертью.       Ранняя весна       Потеря Кодлака изменила Вилкаса. Он знал, что такое смерть и не боялся её. Он знал, что она приходит неожиданно и забирает всех, кого ей угодно. Но в этот раз она подобралась слишком близко к нему. Она задела его своим дыханием, которое неспешно, словно ветер, вздымающий пески Эльсвейра, проникло в Йорваскр. У смерти были необычайно цепкие руки. Руки с тонкими, худыми пальцами и длинными, грязными когтями, словно у самой старой и мерзкой ворожеи. Ветхая, но крепкая кожа сильно обтягивала кости. Раскрыть свои ладони Смерти было необычайно сложно, но как отчаянно она потом сжимала свою жертву, словно для этого было предназначено всё её естество. Природа сделала её такой, потому что рано или поздно все уходят. Честный воин погибает в бою. Любящая жена погибает от старости. Невинные создания погибают от случайности. Но никому из них не суждено освободиться от хватки жилистых, тонких, словно застывших в зимнем сне веток дерева, двигающихся неестественно и коряво, рук Смерти.       Но вместе с этим, смерть — это самое естественное, что есть в природе. Она неизбежна. Тяжелее всего она для тех, кто остался жив. Она подобна яду, который сначала не замечаешь и отрицаешь его присутствие, но который в это время проникает в плоть и кости, в мысли и сознание. После же, яд даёт о себе знать, и хворь распространяется всё дальше — в действия и слова. И только когда отрава добилась своего, изменила своего носителя и мир вокруг него, она уходит, но оставляет после себя отпечаток, который ещё долго будет течь по венам к самому сердцу. Но яд, каким бы он не был ужасным, закаляет отравленного.       Смерть забирает не только человека. Она забирает всё то, что связано с ним. Оставляет пустоту в сердцах его близких, которую необычайно сложно заменить другим.       Но самое тяжёлое было не это. Вилкас уважал смерть, не смел ей перечить и винить её. Но он мог винить себя. За то, что не смог защитить опытного, но старого воина. — Я всегда думал, что умру раньше него. Что умру, сражаясь с его врагами, — голос тихий и мерный, боязливый. Тяжёлый. Меларит долго молчал, прежде чем понял, что ничего не может сказать. — Я знаю, что он счастлив, ведь он умер смертью воина, но я не могу перестать винить себя. Брат, мы должны сделать всё, чтобы он попал в Совнгард. Мы исполним его последнюю волю, — норд посмотрел прямо в глаза Мелариту своими, цвета закалённой стали и влажными от подступающих слёз. Но эльф и без этого взгляда слышал биение сердца соратника, чувствовал его мысли и силу, как волк чувствует мощь своего вожака. Он пойдёт за ним. Как брат по оружию. Как друг. Как член стаи. Как —       Лето       Вилкас часто рассказывал о Кодлаке. Больше, конечно, хорошее, но и плохие моменты опускать удавалось не всегда. Со временем норд привык к его отсутствию. Просто привык. Научился жить дальше. Но раны, оставленные смертью, заживают долго. Норд был достаточно состоятелен, чтобы замкнуться в себе и залечить эту рану самому, но он подпустил к себе эльфа. Потому что доверял ему. Во всяком случае, так думал Меларит. Мер был тем, кто слушал истории о детстве, о борьбе с Фаркасом за любовь Кодлака, о первых тренировках и о первом убитом человеке. Слушал о том, как Вилкас испугался, когда ему предложили стать вервольфом. Узнал о том, что эльф первый, кому соратник признался в этом. Слушал, как Вилкасу тяжело разговаривать с братом, потому что это возвращает к тем дням, когда бывший предвестник был ещё жив.       И со временем Вилкас смирился. Боль прошла сквозь него и Меларита, который подставил под неё своё сердце. И теперь норд вспоминает о предвестнике не со скупыми слезами и грузным молчанием, но с улыбкой на лице. Даже в Йоррваске, насквозь пропитанном духом Кодлака. Даже в его комнате, которая теперь принадлежала Мелариту, который позволял норду тонуть в своих объятиях.       Мелариту необычайно льстило это доверие, и он утонул в нём с головой и не смог выбраться, как не может вылезти из воды лошадь, провалившаяся под лёд. Так же как и лошадь слышала треск тонкого льда, который предупреждал её о опасности, так и эльф знал, что рискует влюбиться в норда. В его заботливые фразы, которые иногда сквозят незлой издёвкой. В тяжёлые руки, которые крепко держат рукоять меча. В глаза цвета снежных скал, которые таят в себе неистовые ветра и жестокие снега. В душу преданного до самой смерти воина.       Осень       — Вилкас, можно тебя попросить кое о чём? — спрашивает Меларит во время первой долгосрочной вылазки после освобождения Кодлака. Они устроили небольшой привал. Норд задумчиво покручивал вертел, на котором жарился свежий кролик. Хворост сухо потрескивал, вторя пению диких птиц. Солнце ярко светило, редкие облака проплывали мимо него по лазурному небу. Земля, деревья, воздух наслаждаются последними тёплыми днями, они спокойные и безмятежно-нерасторопные, смакующие каждый унесённый ветром лист, последнюю пробивающуюся травку из каменистой земли, последние согревающие, но уже по-осеннему бледнеющие лучи солнца. Кора деревьев, вылезающие из земли грибы и собирающие на свои масляные шапки лёгкие опавшие листья, ползущие по полусгнившим берёзам лишайники впитывали всё ещё бьющую ключом жизнь перед предстоящими заморозками. Природа дышала, и дышала полной грудью, размеренно и глубоко.       — О чём, эльф? — соратник отвлекается от созерцания берёзовых рощ Рифта, поглощённых алыми, жёлтыми и огненно-рыжими красками. Кроны деревьев словно горели, а молодой ветер заигрывал с языками пламени. За шелестом листьев не было слышно клёкота орла, пролетающего высоко над скалистыми тропами. За листьями не было видно горных водопадов, стекающих с высоких вершин, чтобы дарить пенящуюся у подножия склонов, холодную жизнь природе.       — Научи меня стрелять из лука, — Вилкас на секунду замер, нахмурил брови. Меларит смотрел ясно и открыто, готовый ответить на вопросы, на которые уже придумал ответы. До него доходил запах поджаренного мяса, сочного и вкусного.       — Почему не Эйла? — норд с некоторым подозрением прищурил глаза и чуть повёл головой.       — Потому что Эйлы здесь нет. Ты можешь показать мне основы, а дальнейшим моим обучением займётся она.       Вилкас не спешил отвечать. Он бросил взгляд на свой охотничий лук, что лежал неподалёку.       — Сделай пару выстрелов, скажем, вон в то дерево. — Меларит поднимает лук и старается встать в стойку. На первый взгляд, правильно, но Вилкас опытным взглядом видит все его косяки. Мер делает первый выстрел, тетива больно ударяет по оголённому предплечью, стрела улетает далеко и теряется. Эльф, не ожидавший такого, коротко шипит и обхватывает ушибленное место. Вилкас коротко смеётся и встаёт со своего места, подходя почти вплотную к эльфу.       — Давай, ещё раз, — только на этот раз перед тем, как Меларит натянул тетиву, норд уверенно, но при этом бережно обхватил локоть мера и вывернул его в правильное положение. Тетива не ударила по серой коже, но стрела всё равно улетела мимо. Выстрел за выстрелом, соратник так или иначе прикасается к данмеру. Норд почти по-хозяйски, но при этом всё же аккуратно приподнимает и двигает голову эльфа за подбородок. Слегка опускает локоть. Легко надавив на поясницу, выпрямляет спину. Всё это время Вилкас смотрел на мера с тщательностью и скрупулёзностью художника, а темп тем временем нарастал. Перерывы между выстрелами уменьшались, пока Меларит не выпустил стрелу, натянутую пару секунд назад. Она попала в цель. Эльф наполнился неким воодушевлением, какое настигает после недолгой пробежки. Но норд покачал головой.       — Выстрел был неправильный, всё равно. Ты должен как бы толкать лук от себя, а не просто держать, — Меларит старался повторить то, что видел не раз. Как твёрдо стоял на ногах Вилкас и уверенно держал лук. Но даже волчья сила внутри мера не может усмирить ускорившееся сердце, когда норд тенью подходит со спины, укладывая свои ладони на подрагивающие пальцы эльфа и направляют их так, чтобы стрела попала в цель. И в этот момент темп замедляется. Замедляется до нерасторопности лёгкого осеннего дождя, который, судя по сгущающимся тучам, приближается.       Данмер чувствует всё. Чувствует грубую кожу ладоней, сточенные ногти. Он чувствует каждый сустав, каждую мышцу, что касается его кисти. Он слышит дыхание норда, его глубокие вдохи и выдохи в полную грудь, и дыхание его слегка щекочет загривок эльфа. Словно у затаившегося зверя, что подстерегает добычу, движения норда плавные и неспешные, аккуратные. Он использует каждый сустав, отчего движения кажутся более гибкими, чем ветви берёз, покачивающихся на ветру. И от этого сердце мера разгорается пуще листвы тех же деревьев. Он ощущает присутствие Вилкаса, совсем близко. Его тело, его сильные ноги, которые твёрдо стоят на земле. Его мускулистые руки, которые почти полностью касаются предплечий мера. Это затянутое, почти неподвижное касание не идёт не в какое сравнение с предыдущими короткими.       Тетива натянута, готовая в любой момент выпустить стрелу, которая дарит свистящую смерть. Но все мысли Меларита заняты только тем, что он ходит по острию ножа, готовый к тому, что может упасть в любой момент. Данмер переступает с ноги на ногу, но всё равно не чувствует земли под ногами. И если бы Меларит оглянулся бы и увидел, как смотрит на него норд, он бы предпочёл остановить время и греться в этом взгляде целую вечность, пока не сгорит изнутри. Но Меларит не оборачивается, ведь он слишком сосредоточен на том, чтобы удержать равновесие, когда воздух становится тяжелее, а ладонь Вилкаса, которая совсем недавно отпустила тёмно-серые пальцы, мягко и невесомо ложится на талию, словно опавшая листва, которую не чувствует земля, но которая меняет весь её облик.       — Отпускай, — тихо, на грани шёпота листвы и шума воды, невесомо, но глубоко, как волчьи следы на снегу. Стрела вылетает, но мер не следит, попадает ли она в цель. Как только руки становятся свободны, Меларит бросает лук на землю, а сам разворачивается, чтобы встретить своим лицом лицо норда. Губы того приоткрыты, взгляд опущен. Данмер забывает обо всём вокруг, и время не просто замедляется, оно останавливается, затихает ветер, вода перестаёт журчать. Чёрные волосы растрёпаны, щетина, наверное, очень колючая и поцарапает пепельную кожу данмера, как царапают ветви елей, но тот всё равно тянется за поцелуем.       Вилкас отстраняется, потупив взгляд.       Зима       Снег вздымается вверх, словно волна, ударяющаяся о скалу. Мелкими крупицами он летает вокруг от резких и нестабильных потоков воздуха. Меларит взглядом ищет меч, который сильным ударом выбило у него из рук. Он ругается про себя, но достаёт из за спины лук. Тетива туго скрепит, перья щекочут пепельную кожу. Грудь вздымается часто и глубоко, но размеренно, не выбиваясь из темпа. Мер держит ситуацию под контролем. Выпустив три стрелы, он роняет лук на снег и бросается за мечом. Громко, шумно, холодно.       Вилкас на несколько секунд остаётся один на один с драконом. Смотрит прямо в его тёмные глаза и видит в них чудовище. Не рептилию, которая считалась выдумкой. Только монстра, которого нужно убить, исколоть мечом и отрубить голову. Смотрит на его когти, и видит остро отточенные лезвия. Смотрит на хвост, что грузно бьёт по земле, и видит тяжёлый боевой топор. Смотрит на кожу, на острую чешую, и видит превосходную броню. Но даже у самой искусной брони есть изъяны. Меларит находит их и поражает, пока Вилкас отвлекает внимание ящера. Снег скрипит под тяжёлыми ногами соратников, дракон дышит чистым льдом, морозом, но норда это оружие не берёт. Он сам своим взглядом, своими глазами-ледышками мог бы заморозить кого угодно. Но он пользуется тяжёлым, острым мечом. Ударяет плашмя по зубам, и острый клык падает, окрашивая снег в тёмно-багровый цвет, который весь усыпан ими, словно яблоня плодами в конце осени. Дракон ревёт, рычит от боли и гнева, извивается, как может извиваться только змея. Вилкас забывается в этом крике боли. Он давно уже выпал из ритма. Его движения были хаотичными, импульсивными, слишком эмоциональными. И это стало его ошибкой. Он упивался рёвом дракона, он расходится по венам горячительной смесью, отвлекая внимание. Лапа дракона, усеянная цепкими, крючковатыми ногтями, бьёт норда в грудь. Он не замечает, откуда она прилетела, даже не сможет сказать наверняка, в какую сторону он упал. Он просто летит в сторону, пока не упирается в камень. Мир перед его глазами плывёт. Меч выпал из рук, Вилкас видит, как по лезвию прошёлся дракон, пока разворачивался в сторону Меларита. Норд рукой дотрагивается до рваной раны и на дрожащих пальцах кровь. Стекает тяжёлыми каплями, как стекает со сладкого рулета крем. Вилкасу не хватает сил даже обратиться волком. Он засыпает.       Взгляд Меларита грозный. Но не затуманенный яростью, нет. Он научился у Вилкаса главному. Не давать волю эмоциям. Не важно, с каким врагом ты сражаешься. С бандитом, с животным, с драконом. Всё равно перед смертью. И всякий имеет плоть и кровь, которая раскрывается ярко-красными бутонами, когда клинок проникает в самые уязвимые места. Ранит артерии, суставы, сухожилия. Именно это и сделал Меларит. Он лишил дракона одного из его самых главных преимуществ — подвижности. При желании он бы вряд ли смог даже взлететь. Но дракон не хочет взлетать. Он слишком горд и зол, чтобы закончить этот бой таким трусливым способом.       Дракон извивается в шее, клацает массивной челюстью в нескольких ладонях от данмера. Тот уклоняется. Извивается, словно переняв у дракона его изящную гибкость. Дракон зол, и злость затуманивает его разум, хоть и увеличивает силу. Но эльфу это не важно. Он сохраняет здоровую расчётливость. И она говорит ему, что совсем скоро ящер ослабнет. Данмер прыгает из стороны в сторону, на снегу, который стал почти таким же родным и твёрдым, как пепельная почва Солстхейма. Он лавирует, пользуется каждой возможностью своего тела. Он не думает о злости, не думает о возможной смерти. Не думает о Вилкасе, которого, почему-то, нет рядом. Он думает о равновесии, думает о силе удара, расстоянии прыжка. О своей гибкости, которая позволяет ему уклоняться от ударов тяжёлых лап. Белые, кажется, даже белее снега зубы клацают совсем рядом, и Меларит понимает, что время уворотов прошло. Когда дракон ударяет снова, он поднимает тяжёлую лапу и так же грузно замахивается на мера. Если бы воздух был плотен, он бы точно разорвался на куски, словно ткань. Но воздух не разрывается, потому что эльф с громким, звонким и, кажется, резонирующим звуком останавливает удар своим мечом. Наступает короткий момент тишины, когда Мер осознаёт, что он сильнее дракона. Ослабшего, измученного, изнурённого, но всё же дракона. Ветер вновь поднимает снег наверх, он застывает в чёрных волосах мера, оседает на хитиновой броне. Сосны, что не осмелились расти на горе и покоятся только у её подножия, вздыхают в немом восхищении. Лисы, олени, медведи и саблезубы бегут прочь от этого места.       Ни одна мышца на лице мера не шевельнулась. Он не позволял себе тратить свои силы на это. Вместо этого он давит на лапу, откидывая её мечом. Со следующим ударом Меларит отрубает дракону палец. Теперь он уже не ждёт, он наступает сам. Наступает, идёт вперёд, он зажал дракона в тиски. Делает выпад, отсекает кусок несколько чешуек. Снова. И ещё раз, пока не покажется блестящая кожа. Эльф настолько сосредоточен на открывшейся шейке дракона, он слышит его пульс сквозь ветер и собственное дыхание. Он чувствует его кровь на своих руках, горячую, тёмную драконью кровь. Он на долю секунды теряет бдительность, и не замечает лапы, которая плашмя отталкивает его. Он теряет равновесие и пятится назад, смотрит на дракона, который делает то же самое. Он вдыхает полную грудь, и кричит, и его ту'ум — буря. Из раскрытой пасти течёт кровь с места выбитого Вилкасом зуба.       Данмер закрывает глаза. В этом крике — мороз, холодная смерть. Которую он пережил. Тогда, в горах, в тёплой пещере, согретый заботой брата по оружию. Меларит не смог пропустить холод сквозь себя. Но он научился ему сопротивляться. Это сопротивление, эта воля, воля к жизни и любви, заставляет его раскрыть глаза. Кожу жжёт мороз, он острыми колючими льдинами впивается в щёки, леденит губы, и они становятся синими. Но внутри горит огонь. Меларит кричит, как перед убийством кричать может только данмер. Сжимает рукоять и бежит. Последний выпад, последний колющий удар. Дракон падает замертво.       Меларит даже не вынимает меча из трупа ящера. Он бежит к норду. — Вы правда убили дракона? Того, что живёт на горе Антор? — восхищённо спрашивает охотница. — Да. Я могу показать тебе зуб, который дракону выбил мой соратник, — Меларит делает вид, что спокойно улыбается, но внутри его, словно дятел, клюёт тревога. Они убили дракона, они получат невероятную награду, но какой в ней смысл, если Вилкас не выживет. Эльф достаёт из небольшой походной сумки большой, увесистый клык и показывает его охотнице. — Намного больше, чем у саблезуба, — восхищённо проговаривает она, вертя зуб в гибких, обветренных пальцах. — Не переживай, твой друг выживет. Он очень сильный, как говорит Нируда. Она редко охотится, в основном дичь выслеживаю и убиваю я. Она составляет мне компанию, а для себя собирает всякие травы и ягоды. Она умеет варить зелья и исцелять. — голос нордки-охотницы был очень мягким. Он успокаивал после того, что случилось. — Спасибо тебе, Брана. Не знаю, что бы я делал, не наткнись я на вас. Не знаю, как вас благодарить. Разве что... — данмер неуверенно потянулся к золотому кольцу, надетому на безымянный палец. Это было кольцо, которое он привёз с дома. Он его снял и протянул охотнице. Она улыбнулась. Меларит тоже. Ведь кольцо — это просто металл.       Весна       Пепел. Пепел был везде: между пальцев, на подошве, в глазах, в доме. Он покрывал буквально всё, несся с гор и оседал на пляже, медленно сползая в воду. Серый пепел, почти как кожа Меларита, но слегка светлее. Пепел, он круглый год лежал на земле, так, что кроме серой пелены не было видно ничего. Небо, казалось, расстилалось огромным, бескрайним зеркалом, ведь оно тоже было беспроглядно серым.       Пепел был хозяином Вороньей Скалы. Он сивым одеялом покрывал землю, не позволяя ей даже вдохнуть воздуха, в котором тоже кружил пепел. Пепел был везде. Пепел был в тёмно-серой коже данмеров, они сами, казалось, были сделаны из пепла.       Вилкас говорит, что не понимает, как здесь вообще может хоть что-то расти, а его брат по оружию лишь смеётся и качает головой.       Предложение поехать на Солстхейм было спонтанным. Вилкас хотел увидеть что-то новое, Меларит же просто навестить дом.       — Её зовут Ирвари Офейм. Мою мать. Когда зайдём, представь себя сам.       — Ещё раз, как называется это странное питьё? — слегка помутневшими от алкоголя глазами смотрит на соратника Вилкас. — Шл… Шне… — предполагал норд до тех пор, пока его речь не начала состоять из одних шипящих.       — Шейн, — нарочито осуждающе отвечает Меларит, и смеётся, отводя глаза в сторону.       — Извини, все эти названия такие чудные. Вообще всё здесь такое чудное, — со слегка пьяной улыбкой на лице признаётся Вилкас. Его лицо больше не заслоняет стена хмурости и непроглядности. Он счастлив, беззаботно счастлив, его больше не гложит то, что тяжким грузом лежало на нём многие годы. — Но мне нравится, хоть я этого совсем не знаю. Всё вокруг кажется необычным. И таверна клубом называется, — Вилкас выглядел, как ребёнок, что впервые зашёл в кондитерскую лавку. Мер смотрел на него мягким, довольным взглядом.       — Ты ещё не пробовал флин, — вкрадчиво и с толикой азарта говорит Меларит, и взгляд его такой же, как у лиса, что на своей территории заметил одинокого зайца.       Они оба пьяные, усталые, а Вилкас сочится каким-то философским настроением. Мышцы болели от недавней зачистки какой-то башни, на которую их отправил кто-то из дома Редоран, а алкоголь несколько усиливал боль, но она не была неприятной.       — Нет, я полностью удовлетворён своей жизнью. Я считаю, что я счастлив, — негромко говорит Меларит, слова его эхом отдаются от каменных стен просторной комнаты. Он полностью расслаблен, тело пропитала и утяжелила сладкая истома. И он действительно счастлив. Счастлив, что он бороздит Скайрим, а теперь ещё и Солстхейм с человеком, которого он любит. Что у них прекрасные, построенные на высшей степени доверия отношения. Что он сражается, и тело каждый день в движении, мышцы с каждым днём крепчают и Меларит становится сильнее. Что он каждый день находится в шаге от смерти, но, ловко извиваясь и нанося удары тяжёлым мечом, он её избегает. Он крутится в вихре смерти, голода и денег вместе с братом по оружию, и он не мог представить жизнь слаще этой. Разве что —       — И ты совсем ничего не хотел бы изменить? — совсем тихо спрашивает Вилкас. Они лежат на одной кровати, совсем близко друг к другу. Но ни один из них не чувствует стеснения, после всего, что они пережили бок о бок, граница личного пространства сместилась. И в том, что они сейчас держали друг друга за руки, поигрывая пальцами друг друга, не было ничего странного. Наверное. Так думал Меларит, потому что Вилкас первый потянулся своей широкой лапой к пепельным кистям данмера, а тот был не в силах отстраниться. Грубо отстриженные ногти норда слегка царапали внутреннюю сторону ладони, а кожа тихо шуршит от касания с кожей.       — Я… пока не уверен, — голову слегка кружило от высокоградусного флина. Он смотрел в потолок, а кровь приливала к щекам, когда норд принялся странным образом сгибать и разгибать тонкие пальцы мера. Это было похоже на необычным образом сплетённые вместе деревья разных пород.       — Знаешь, а пальцы у тебя больше заточены под лук, — в голосе Вилкаса сквозило странной глубиной. Сердце данмера пропустило удар, а стыд, вспыхнув в районе груди, сразу устремился к щекам, ведь сразу после этой фразы он вспомнил свою нелепую, смешную попытку поцеловать норда, и, сам не зная, зачем, повернул голову к брату по оружию. В его глазах осела глубокая, непроницаемая задумчивость вперемешку с алкогольным наслаждением и ещё чем-то, совсем неизвестным данмеру. Как только их взгляды встретились, по коже Меларита бешеной стаей, словно табун лошадей, пробежались мурашки, потому что эльф осознал, что их с соратником пальцы сцеплены в замок.       — А я бы хотел. Изменить кое-что. Я не знаю, почему мне потребовалось столько времени, чтобы осознать это, — тихим, низким, слегка хрипловатыми голосом признаётся норд. В тоне сквозит вина или сожаление, мер не может разобрать.       — И что же это? — эльф старается не выдать волнения, но голос его слегка дрожит.       — Думаю, ты знаешь. — Рука Меларита дрогнула.       Эльф всегда думал, что поцелуи Вилкаса будут похожи на лёд. На укусы мороза, сильного ветра, который несёт мелкие, царапающие ледышки. Но поцелуй с Вилкасом — самоё тёплое и нежное, что происходило с данмером. От бережности и ласки голова кружилась, а широкие ладони сжимали так, что хотелось остаться в них навсегда. От прикосновений горячих губ хотелось таять, как руда в плавильне, настолько они были щемяще-нежными. Кожа под пепельными ладонями грубая и шершавая, закалённая, неимоверно горячая. Мер на секунду отстраняется, чтобы посмотреть в глаза напротив. Он не может поверить, что этот лёд, эта холодная сталь может быть такой желанной. Вилкас смотрит с доверием, с каким-то почти зачарованным благоговением, смотрит, как на самое дорогое, что есть у него в этой жизни. И руками норд шарит абсолютно хаотично, трогает всё, до чего может достать и подарить ласку. Сжимает бережно и аккуратно, хотя знает, что данмер ни в коем разе не хрупкий. И всё равно трогает так, словно он хрустальный.       Он снова целует его, приникает обветренными губами, наслаждается, растягивая и никуда не торопясь. Поцелуй из целомудренного и лёгкого перерастает в серьёзный и страстный, когда они встречаются языками. Когда Меларит начинает несильно кусаться в поцелуй. Когда норд влажными, припухшими губами спускается по подбородку к шее, ласкает шею, чувствует пульсацию сонной артерии. Когда руками тянется вниз.