о снах, смерти и погоде

- Я опять, - говорит Ино, и отворачивается. Гунгю молчит. - Я опять, - повторяет Ино, и словно ждёт чего-то в ответ, словно просит, умоляет отреагировать на своё смятое признание в очевидном. Гунгю неловко молчит и передёргивает плечами. - Чёрт, - говорит Ино, резко обернувшись, и смотрит с отчаяньем умирающего зверя. – Чёрт тебя подери. Гунгю сглатывает и потирает шею, не в силах избавиться от ощущения смыкающихся на ней пальцев. Это всё, по меньшей мере, странно, и так неловко, что кожу на лице стягивает, как от влажного мороза. Спину морозит тоже. - Я опять, - как-то жалко в третий раз шепчет Ино и, кажется, теряет всякую надежду. - «Опять» что? – наконец, пробует Гунгю, потому что законы жанра требуют развития сюжета после третьего повторения ключевой фразы. Ино молчит и смотрит в мокрый пол, кусает нижнюю губу и очень откровенно мёрзнет, хотя на улице, не смотря на ливни, непереносимая жара. - Умираю, - тише тихого говорит он, а потом шмыгает носом, прикладывает карточку к прибору на поручне, и выскальзывает в дождь, как только двери автобуса, следующего по маршруту номер 1101, открываются на одной из последних остановок. Гунгю делается совсем уж не по себе от такого заявления, и он кричит водителю «постойте!», когда автобус трогается с места. Он кричит «остановите!», «откройте двери!» и «кажется, это очень важно!», и уже через мгновение оказывается мокрым до нитки. - От чего? – спрашивает он, добежав до странного незнакомца, признавшегося ему в автобусе. – От чего ты умираешь? Они, конечно же, не знают имён друг друга, но тут свои законы и правила. Незнакомец убирает прилипшую ко лбу мокрую челку, с которой, кажется, течёт невнятно серебристая краска, и виновато пожимает плечами. - От себя самого. Они, конечно же, не знают имён друг друга, но видятся десять раз на неделе, с понедельника по пятницу, утром и вечером, в этом автобусе. Сегодня Гунгю порядком припозднился, но худенький и какой-то жалкий, как всегда, парень, как оказалось, тоже. - И часто с тобой такое? - Почти всегда. Гунгю опять молчит, а дождь усиливается, за его шумом не слышно проезжающих по автостраде машин, почти не слышно тихого, надтреснутого голоса. - А я?.. - А ты должен меня спасти. Гунгю никогда не считал себя даже просто ангелом, не то, что Ангелом-Хранителем, но, почему-то, не находит в себе сил, да и желания, спорить. - Х… Хорошо, я спасу. Только скажи, как. Ливень усиливается, о чём всё утро твердили прогнозы погоды, и сейчас не помог бы ни зонтик, ни плащ-дождевик… Но что-то же должно помочь, вот в чём дело. - Я не знаю, - тише тихого выговаривает незнакомец, и Гунгю скорее читает это по его губам, чем слышит. Выглядит он жальче жалкого. Любой промокший до нитки человек выглядит не слишком презентабельно, но этот, если вспомнить, и в сухом состоянии не производил впечатления очень счастливого человека. Обычно Гунгю таким не проймёшь, сострадание к незнакомцам никогда не было его главной добродетелью, но он смотрит на тощего крохотного, и сердце в его груди вдруг сжимается в малюсенькую, едва различимую точку. Точку с неописуемо высоким давлением, потому что плотность чувств в ней вдруг переходит все возможные, да и невозможные границы. От этого делается тяжело дышать, и Гунгю слизывает с верхней губы дождевые капли, за неимением питьевой воды. Огромная звезда в груди сжимается в точку, давление нарастает, и, почти сразу после этого, происходит неминуемый взрыв, ведь базовых физических законов никто не отменял. В груди взрывается, остро и горячо, потому что крохотный тощий вдруг улыбается. Осторожно, робко даже, словно не имеет на это права, словно не привык улыбаться, словно во всём мире нет места его улыбке, маленькой и умоляющей. В эпицентре взрыва зарождается новая галактика, с которой по красоте не сравнится ни одна из существующих. Огромная сияющая галактика, с мириадами новых искристых звёзд, кометами, планетами, божествами и ангелами. - Кажется, - сипло от внутреннего давления такой громады говорит Гунгю, - тебе тоже придётся меня спасать. - М, - кивает Ино, принимая это, как должное, - м. Я спасу. Ливень набирает обороты, капли ощутимо колотят по голове, по плечам, но Гунгю просто стоит и смотрит на крохотного незнакомца, который, кажется, может вовсе раствориться в потоках тёплой воды, и исчезнуть навсегда, оставив новорожденную галактику без присмотра. Один Гунгю с ней точно никак не справится. - Ты очень странный, - говорит Гунгю, когда Ино какими-то нелепыми, словно птичьими жестами трёт волосы сухим полотенцем, сидя в его комнате, тонущий в огромной белой неглаженной футболке, только что снятой с сушилки. - Иной, - тихо поправляет тот, и натягивает футболку на колени, прижав их к груди. Вообще-то, правилами общежития запрещено приводить кого-то на ночь, но Гунгю использовал всё своё обаяние, наплёл бог весть чего, лишь бы не отпускать этого тощего. - Расскажи мне?.. – он сам толком не знает, о чём именно просит, но ведь нужно с чего-то начинать. И дело не в том, чтобы начать спасать, а в том, чтобы начать как-то жить новым собой, с эдакой громадиной в не самой широкой и не самой сильной груди. Ино поднимает на Гунгю глаза, и в их пустоте едва заметно отражаются все эти безумные звёзды. Значит, наверное, есть надежда?.. - Я просто умираю. Я постоянно умираю, хотя, иногда удаётся ненадолго с этим справиться. Скверное занятие, совсем не интересное, и отнимает все силы. Просто мне с собой невыносимо. То ли тело не моё, то ли сердце, то ли планета эта не для меня, точнее – я не для неё. Мне как-то нигде нет места. Всё чужое и все чужие. Хорошие, славные, и некоторые относятся ко мне по-доброму… просто они чужие, и я им чужой. Иногда у меня выходит об этом не думать, отвлечь себя видеоиграми, танцами, караоке, разговорами… но я никогда не могу понять, о чём люди говорят. А если понимаю, то в толк взять не могу, зачем. Для чего им говорить обо всех этих странных вещах. - А о чём надо говорить? Ино пожимает острым птичьим плечом, и обнимает себя за колени, положив на них сырое полотенце. - Я не силён в разговорах. Но сейчас-то он говорит, ужасно непонятно и путано, о таком, что ни одному здравомыслящему человеку и задуматься-то о таком в голову не придёт. Но говорит, и Гунгю невольно улыбается. Гунгю улыбается, потому что с ним происходят невероятные вещи, с головокружительной скоростью, без возможности подготовиться, хоть как-то сгруппироваться. Просто обрушиваются неостановимым оглушительным потоком, затапливают новорождённую галактику бесконечным океаном нового. Раньше мир был огромный и очень пустой, пластиковый и понятный, подогнанный под всем известные стандарты, и, от этого – пугающий и одинокий, а Гунгю в нём был маленький и какой-то бессмысленный. А теперь, когда вот этот тощий, мир стал огромный и чистый, как горный хрусталь, наполненный не вещами, но смыслами, а Гунгю в нём – огромный и всесильный, почти что бог. Мир стал огромен, и сейчас Гунгю ловит себя на том, как же невыносимо и остро он весь этот мир любит. - У меня, - говорит он, - есть соджу. Давай выпьем, а то завтра оба свалимся с простудой. Ино пьёт соджу, как воду – маленькими глотками, словно вовсе не чувствуя вкуса, не чувствуя жжения в горле. Но, после пятой или шестой стопки его щёки отчётливо розовеют, и Гунгю смотрит на него, уже не отрываясь. Смотрит, и улыбается, как дурак. У Ино внутри стылая липкая глина с мелкими острыми камушками, и ничего больше. Никаких там звёзд, никаких вселенных… какие уж звёзды в таком месиве. Глина холодная и неприятно чавкает, если опустить в неё руки, и пальцы моментально замерзают. Поэтому он старается не ковырять, не расковыривать. Просто старается как-то с этим жить, не видя ни смысла, ни конца всему этому. - Я устал, - говорит Ино, и облизывает моментально пересыхающие губы, потом нервно теребит нижнюю пальцами, отрывает крохотный кусочек сухой кожи. – Ужасно устал, всё время хочу спать. Ложусь, закрываю глаза, а просыпаюсь ещё более уставшим. И так всё время. - Пробовал таблетки? - Пробовал. От них ещё и снится какая-то муть, словно и не ложился: просто затяжной утомительный день продолжается и в темноте. Какие-то люди, какие-то разговоры, и всё это так выматывает. - Но должно же быть средство. - Просто я иной. Чужой тут всем и всему. Иногда мне кажется, что весь мир меня выживает из себя, как инородное тело. Я совершенно не умею общаться, не умею… - Но со мной же ты заговорил. Значит, умеешь. - Просто ты должен меня спасти. - Ты любишь танцевать? Ино вдруг, без всякого предупреждения, рассыпается сухим, потрескивающим смехом, и его щёки розовеют ещё сильнее. - Говорят, это самое нелепое зрелище в мире! Я как цапля, которой переломали обе ноги. - Вставай. Гунгю говорит это решительно и твёрдо, когда сам поднимается и листает свою медиатеку, чтобы включить музыку. - Вставай-вставай. Я хочу потанцевать с тобой. Ино мотает головой, так сильно, что она, кажется может слететь с тонкой хрупкой шеи, и смотрит на хозяина комнаты, как на заправского безумца. - Перестань, я же говорю… - Я тоже люблю танцевать. Давай, ну что тебе терять? Гунгю тянет за руки, обхватив напряжённые холодные ладони своими тёплыми, и, кажется, впервые в жизни, не задумывается о том, как выглядит сейчас. Он просто тянет за руки, вынуждает встать, и подхватывает за пояс, когда его невозможный гость пошатывается, то ли взволнованно, то ли нетрезво. - Музыка слишком… медленная. - Это очень красивая песня. Какая разница, под что танцевать? - Я всегда танцевал один. - Ты и был всегда один. Но ты просил тебя спасти, так что не спорь с моим лечением. Ино не спорит больше. Просто закрывает глаза, чутко прислушивается несколько секунд к мелодии, а Гунгю смотрит на его растряпущие волосы невнятного цвета, и ужасно вдруг хочет причесать их пальцами, пригладить. Но пока не решается спугнуть. Новорождённая галактика в груди в этот момент находит своё направление, и перестаёт душить. Просто сверкает. Просто происходит. Ино осторожно-осторожно поднимает руки, кладёт их на плечи своему спасению, едва прикасаясь, толком не приминая складок такой же, как и на нём, измятой футболки, пахнущей кондиционером и теплом. Словно изучает, словно пытается понять, как с этим новым ощущением под пальцами быть. и это – уже танец, робкий и неловкий, безусловно – не похожий ни на что иное… Точнее – именно на иное и похожий. Ино выпрямляет спину, когда чувствует мягкие тёплые ладони на своей пояснице, но не пытается отстраниться. Время течёт медленно-медленно, а песня начинается сначала, потом снова и снова, по бесконечному кругу, а два человека, всё ещё не знакомых друг с другом, неловко танцуют в типовой общажной комнате. Гунгю тихо подмурлыкивает мелодии, вовсе не вслушиваясь в слова, но думает, что каждое из них, должно быть, отзывается в сердце этого странного тощего. И даёт себе слово, что обязательно изменит это. Потому что он сам уже спасён, вот так просто – раз-два, и готово. Хотя и не подозревал, что нужно от чего-то спасаться. Чуть потеплевшие пальцы касаются тонкой кожи на шее, и Гунгю прикрывает глаза, впитывая в себя этот момент, эти новые ощущения, и его внутренняя галактика сворачивается мягким кольцом, как огромная кошка, наконец-то, обретшая дом. - Если сегодня, - тихо выдыхает Ино, - мне приснится продолжение этого дня, я буду… рад. Словно не решается использовать слово «счастлив». А потом танец заканчивается, сам собой, и Ино возвращается в заваленное одеждой компьютерное кресло, сворачивается там нелепым выпавшим из гнезда птенцом, и закрывает глаза. - Ты можешь лечь в кровать. - Мне очень хорошо сейчас. Можно, я тут останусь? Если присмотреться, у этих двоих не такая уж большая разница в росте и комплекции, но даже на фоне Гунгю Ино кажется невыносимо тощим и крохотным. Поэтому Гунгю осторожно подталкивает кресло к кровати, выждав полчаса, и, не дыша от вдруг накатившего волнения, укладывает своего гостя в кровать. Кусает губы, не решаясь сразу, но всё же устраивается рядом, неловко укрывает одеялом, кладёт голову на единственную подушку, близко-близко к всё ещё пахнущей дождем голове своего гостя, и закрывает глаза. А той глины оказывается – тоненький слой. А под ним – сплошной белый свет, такой кристальной чистоты, что и задохнуться недолго. Невероятный, тёплый свет, не жгущий, не затмевающий, а лишь дополняющий свет галактики-кошки. - Надеюсь, ты останешься, - тихо говорит новый-новый Гунгю, и мягко тычется губами в тёплую щёку, - каждой галактике нужен свой бог… - Я же говорю, что не смыслю в общении, - бурчит Ино, когда Гунгю, на третий (как и положено в сказках) день спрашивает, не пора ли им познакомиться. - Ответ неверный. Сейчас тебе просто нужно назвать своё имя. - Ино. Моё имя Ино. - Привет, а я Гунгю. Счастлив с тобой познакомиться. - Привет. И улыбается. У-лы-ба-ет-ся! Широко и так, словно нет в нём никаких шрамов, никакой глины. Словно все шрамы за каких-то три дня зажили, и почти не видны. А потом тянет руки, уже совсем не холодные, и обнимает сам. Ладно так, хорошо обнимает, всем собой. - И больше не умирай. У нас с тобой огромная куча дел впереди. Целая жизнь, вот бы всё успеть. Хорошо? Ино думает, сопит в изгиб плеча, а потом осторожно, но уверенно кивает. Больше не будет умирать. Больше не умрёт. Никогда. OWARI