MVP твоей постели.

Рома не любит делиться. И не любит, когда его заменяют. А ещё Рома просто ненавидит, когда эти две вещи приходят в его жизнь одновременно. В этот раз такое случается благодаря Эпилептику. И Рома его уже просто физически выносить не может. Поначалу казалось, что идея пересесть на оффлейн себя окупит и позволит Рамзесу раскрыться в новом свете, освежить голову и заиграть с новыми силами. Но потом Рома понял, что не учёл одну вещь. Сместившись на третью позицию, он потеряет тесное взаимодействие с Соло и, что хуже всего, это взаимодействие обретёт какой-то новичок. И Рома даже представить себе не мог, настолько оно станет тесным. Многочисленные рофлы, советы после матчей, касания — всё это теперь получает другой. Такой же юный, неопытный, каким был и сам Рамзес когда-то, и до тошноты робкий. Как и сам Рамзес когда-то. И от того, как Эпилептик похож на него самого трёхлетней давности, Рому просто выворачивает. Егор проводит с Лёхой львиную долю времени на буткемпе и в пабах, и Роме кажется, что Березин волей-неволей начнёт их сравнивать. Рома ненавидит, когда попадает под сравнение. У него моментально вырабатывается стервозность 25 уровня. Чувство отвратительное и настолько до помутнения рассудка душное, что Рома весь ядом исходит лишь при одной мысли об этом. Эпилептик не заслуживает такого внимания. Но он его получает. И, кажется, в ещё большем количестве, чем получал Рома. То, что Эпилептик его бесит, Рома скрывать не пытается. Но в матчах на турнирах ведёт себя сдержанно. Относительно. В матчах на турнирах времени плеваться ядом мало. А вот в пабах, в пабах пожалуйста. Все те злость и обиду, что Рома копит в себе, играя соревновательные матчи, он с удовольствием выплёскивает на Егора в пабликах. А потом и на Соло, но уже в реальной жизни. Короткими, едкими фразами, дебильными поступками или просто игнором. Ромины эмоциональные выпады вредят всей команде, а его пассивная агрессия Березина просто убивает. А ещё Рома иногда провоцирует. Дерзит, на колени прыгает, снова дерзит и очень, очень бешено смотрит. Будто хочет, чтобы Лёша наконец ответил ему криком. Но Лёша молчит. И от этого Рома бесится ещё сильнее. Он потом запирается в своей комнате, садится на кровать, откидывая голову к стене, и лезет рукой в штаны. Дрочит резко, грубо и до немеющих мышц отчаянно; сводит колени, подгибая пальцы на ногах, кусает губы и с силой жмурится, пока перед глазами не заиграют цветастые круги. Он в последнее время часто так делает, а смазка уже стала самым близким другом, верно ждущим под подушкой. Оргазм не приносит ничего, кроме сонливости и едва уловимого — даже фантомного почти — успокоения, но с тех пор, как ливнул Паша и место Ромы занял Егор, он теперь только так со стрессом и справляется. Иногда просто хочется вернуть всё как было, но Рома понимает, что по одному его желанию организация просто так ничего не откатит. Решение уже принято, а думать надо было раньше. Рома это понимает, да. Понимает, но всё равно методично запирается в своей комнате каждый день, а то и по два раза на дню, и истерично изводит своё тело. Изводит сначала резкими, колючими прикосновениями, а потом возвращается к команде и драконит себя уже видом тандема Эпилептика и Соло. В этот раз день начинается куда спокойнее. Рома молча подходит к своему месту у компа, игнорируя приветствие Егора и слегка обеспокоенный взгляд Соло, и собирается прожать поиск. Он по-прежнему сидит рядом с Лёхой, потому что просто отказался уступать это место Егору. Поэтому Егору пришлось свапаться местами с Роджером, ведь Соло настаивал, чтобы новичок сидел рядом. — Малой, выглядишь хуёво, ты вообще спал? — и Соло спрашивает не наотъебись. Он правда волнуется. — Угу, — Рома спал часа четыре, но ведь спал. — С нами паб пойдёшь? — Лёша не теряет надежду как-то сгладить неровности взаимоотношений между Ромой и Егором. И Рома решает пойти у него на поводу. Они играют паб втроём. Соло на привычной пятёрочке, эпилептик на керри, а Рома идёт на мид. Раз уж ему не светит стоять на одной линии с Лёхой, он вообще ни с кем её стоять не будет. Игра проходит ровно. Эпилептик справляется, но Роме кажется, что Соло его перехваливает, и от этого чуть ли не зубы скрипят. Рома смотрит на его игру и видит свой скилл пятилетней давности. Ничего выдающегося. А Соло, тем не менее, рад каждому муву. Эпилептик съебался от врага в кусты и сделал ТП аут — лучший игрок СНГ. Рома убивает вражеского суппорта и выводит из файта нюкера — Соло ни слова не говорит. Эпилептик убивает курьера ценой проёбанного фарма — очень умно, очень тактически верно. Рома лезет во вражеский лес цепануть фармящего гулю — «Молодец, конечно, но мог же сдохнуть». Рома заебался. Эпилептика на правах новичка комфортят больше, чем комфортили Рому во всех предыдущих командах вместе взятых. Егор в глазах Соло — последняя надежда киберспорта. И это просто смешно. Рому он так не хвалил. Хочется показать, что Рома играет лучше, доказать, что в игре новичка нет ничего удивительного. И на следующей карте он так и делает, забирая — или, правильнее будет сказать, возвращая — роль кора себе. И играет действительно на все 100% своих возможностей: хладнокровно, расчётливо и порой очень даже нагло, буквально каждым мувом показывая Эпилептику, что своё место в этой команде, в его команде, он заслужил по праву. А в конце матча даже получает звание MVP, чем наконец выбивает из Березина похвалу. Рома очень доволен собой. Внутри, где-то среди луж яда, начинает зарождаться что-то приятное, тёплое, что-то, чего Рома давно ждал и теперь радуется этому, как ребёнок. Он разворачивается в сторону Соло и Эпилептика и одаривает последнего самодовольным, гордым и до такой степени снисходительно-стервозным взглядом, что Эпилептик невольно сжимается изнутри. — Ром, — зовёт Лёша. Он уже жалеет, что выразил своё одобрение. Рома переводит взгляд на Соло, не меняясь в лице. — Давай отойдём, поговорить надо. Рома соглашается, не забыв напоследок ещё раз бросить уничтожительный взгляд на Эпилептика, который уже просто не знает, как от этого взгляда отмыться. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает Лёша уже на кухне. — А что? — начинает в знакомой язвительной манере Рома. — Показывать, как играют настоящие коры, у нас под запретом? — Ты не показываешь, ты дизморалишь. Зачем? Рома закусывает губу и смотрит дико-дико, как зверь. — Потому что кто, если не я, покажет, как должен играть керри? Ты, что ли? Он сыграл квалы хуже, чем я играл в первый день. А он в команде уже две недели. — Малой, — в привычно спокойном тоне начинает Лёша, — ты мутишь воду. Ты не пытаешься научить выигрывать. Ты пытаешься показать, что играешь лучше. И я спрошу тебя ещё раз: зачем? Что и кому ты пытаешься доказать? Рома замолкает и уводит взгляд в сторону, поджимая губы. Лёша забирается в самую душу, пытается достать клещами то, что Рома говорить не хочет. Но всё равно не понимает, что доводит его до этого сам. Рома бегает какое-то время взглядом по кухне, пытаясь не выглядеть в своей речи слишком истеричным, а потом, немного подумав, снова смотрит на Лёху — дико, озлобленно — и говорит: — Потому что я играю лучше. И какое-то время молчит, пожирая взглядом. Лёша смотрит в ответ с грустью, понимающе даже как-то. Это злит. Нихуя он не понимает. У Ромы внутри всё горит. Яд стекает по венам, рёбрам, стенкам желудка и выжигает просто всё. А Лёша смотрит и пытается понять, почему Роме так хуёво. Отвратительно. Слушать упрёки в свой адрес просто смешно. Рома этой команде принёс золотую эру, он стоит у истоков её перерождения, а Лёха просто берёт и отдаёт судьбу всего состава в руки какого-то паберского ноунейма. Говорить об этом становится невыносимым. Яд уже до горла добирается. Ещё немного — и Рома захлебнётся. Он вдыхает глубоко, пытаясь игнорировать просящиеся наружу слёзы, и со всей нескрываемой злобой произносит: — Этот бездарь никогда так не сыграет. И ты это знаешь. И с этими словами быстро покидает кухню, направляясь в свою комнату. В этот раз он дрочит со слезами на глазах. Что-то новое. Но всё такое же болезненно опустошённое. Роме хочется, чтобы Лёха наконец понял, что Рома лучше Эпилептика во всём. Но тот, кажется, с каждым днём только убеждается в обратном. Слёзы уже падают на грудь большими каплями. Искусанные губы дрожат, а тело немеет. И Рома думает: может, ему стоит найти девушку? С ней будет не так больно и тошнотворно. Возможно, даже приятно. Может, поебавшись как следует, он наконец перестанет так беситься. А ещё в его израненном больном рассудке зарождается такой неподходящий сейчас вопрос: а ебался ли Эпилептик? Наверняка нет. Кто этому придурку даст вообще? Рома даже в этом лучше. Он красивее, умнее и ебётся уж точно покруче всяких неуверенных в себе уёбков, которые даже БКБ, когда требуется, прожать не могут. Дрочить с такими мыслями невозможно, и Рома заведённо, жалобно скулит, отпуская член и пытаясь придумать, что делать дальше. Он за последнюю неделю уже столько раз себе дрочил, что просто не оставил организму сил. А слёзы всё идут и высыхать не собираются. Рома так устал. Он просто хочет внимания. До дрожи в коленках, до боли в лёгких хочет; так отчаянно и так болезненно, что теперь даже уснуть без мыслей об этом не может. Уставший и разбитый, он заправляет толком не вставший член, застёгивает штаны и просто ложится на спину, закрывая глаза. Сон приходит быстро, ведь он спал всего четыре часа. Но видит Рома только пустоту. В таком ритме у него проходит ещё четыре дня. Они играют, Эпилептик делает то, что должен делать любой кор, Лёха лимонит. Но на пятый день у Ромы окончательно сдают нервы. После очередной игры со всей командой он вызывает Эпилептика на ПВП соло мид, чем, конечно, снова вызывает неодобрение Березина, и недоверчивый взгляд самого Егора. — Малой… — начинает Соло. — Молчи, — не смотря на него, бросает Рома с каменными лицом и шмыгает носом. Как же он похож на обиженного ребёнка. Лёша, кажется, понемногу начинает понимать. — Я не хочу… Ром, — подаёт свой голос Егор. — Что такое? — заводится Рома. — Только против ботов нормально играть умеем? Или только, когда он в катке? Он указывает на Березина и по-прежнему на него не смотрит. — Малой, хватит, — пытается угомонить Соло. — Я могу тебя с закрытыми глазами разьебать, ты этого боишься? — Малой! — Или папочка не разрешает на мид? — Рома, прекрати! — Березин не выдерживает и ударяет кулаком по столу, заставляя Рому всё-таки посмотреть на себя. И, встречаясь с ним взглядом, он видит убийственную пустоту. Собственное имя ещё никогда не звучало так омерзительно. Рома смотрит долго и пронзительно, чувствуя предательство и жгучую обиду. А потом быстро разворачивается и уходит. Что только что сейчас произошло, ребята понимают мало, но Березин чувствует, что должен пойти следом. Если не пойдёт — что-то проебётся. Он пока не уверен, что именно, но что-то важное. Когда Рома влетает в свою комнату, Лёша влетает следом, громко закрывая за собой дверь. — Что это только что было? — скрывать злость для Березина становится проблематичным, и Рома радуется где-то внутри, что смог довести его до такого состояния. — А на что похоже? — Рома, как ты заебал своими истериками, — всё больше и больше слетая с катушек, говорит Лёша. А Рома только улыбается криво, а в глазах — ни намёка на улыбку. — Что, я обидел твоего мальчика? Так хули ты за мной пошёл, а не с ним остался? Сейчас ведь расплачется, беги скорее. — Да? А по-моему, из вас двоих плакать — твоя прерогатива. Рома давится вздохом, а улыбка моментально слетает с его лица. — Да, Рома. Я слышал. Не специально. Но ты был очень громким. И пока Рома пытается собрать себя по кускам от услышанного, Лёша подходит ближе. — Что с тобой происходит? — понемногу возвращая самообладание, говорит он. Рома мечется взглядом по всей комнате и нервно кусает губы. А Лёша тем временем подходит так близко, что между их телами остаётся сантиметров десять расстояния. — Чем я тебя обидел? — пробует перефразировать он и осторожно тянется к голубым волосам. Рома крупно вздрагивает, когда чужая рука касается лба, но в глаза по-прежнему не смотрит. — Ты ревнуешь? — добивает Лёша. Но так мягко и чутко, что у Ромы внутри всё переворачивается. — Я в этой команде три года. Мне ты никогда столько внимания не уделял, — тихо говорит Рома. И, вздыхая, добавляет, — я хочу, чтобы всё было, как раньше, хочу, чтобы его тут не было. Лёша смотрит, не говоря ни слова, и перебирает голубые пряди. А потом так же тихо говорит: — Как ты себе это представляешь? Ром, ты не единственный в команде. Не будь эгоистом. Рома резким движением сбрасывает с волос руку. — Да? Ну вот и пиздуй к своему неэгоисту, а то он щас там сдохнет без твоего внимания. Можешь даже отсосать, чтобы точно успокоился! — практически кричит Рома и не понимает, что зеркалит собственные проблемы. Лёша только смотрит в ответ — разочарованно, с тоской — и ничего не говорит. — Уходи, — тихо просит Рома. И Лёша слушается. Весь оставшийся день Рома комнаты почти не покидает. А ночью царапает себя и кусает за руку, пока пытается болезненно спустить. И снова плачет. На следующий день Соло не видит его порядка пяти-шести часов и сильно нервничает. Им ведь скоро квалы играть. А Рома за последнюю неделю появлялся в практисе от силы раза три. Если так пойдёт и дальше, организация начнёт задумываться о замене. Он пробует наведаться к нему в комнату. Стучится, но ему не отвечают. И тогда, потупив у двери секунд пять, Лёша всё-таки решается войти. И обнаруживает, что в ней — никого. Уехал куда-то? Настолько стало похуй? Лёшу уже начинает это бесить. Тогда он решает окончательно выбросить поведение Ромы из головы и посвятить себя тренировкам. Хочет проёбываться и обижаться? Пускай. Как только останется без команды — мигом свой гонор понизит. Думая об этом, Лёша поднимается к себе в комнату, и сильно удивляется, когда выясняет, что Рома пределов буткемпа не покидал. Вид вальяжно раскинувшегося на его кровати Кушнарёва выбивает Березина из колеи. Казалось бы, только вчера закатывал истерику и просил уйти, а теперь сам к нему заваливается, не потрудившись даже предупредить. Но то, что Рома не свалил, Лёшу всё-таки радует. Значит, не настолько похуй. — И давно ты тут торчишь? — тише обычного интересуется Лёша. А Рома как лежал на спине, раскинувшись поперёк на развороченном постельном белье головой ко входу, так и лежит и, кажется, даже не планирует вставать и уж тем более сваливать. Он лишь откладывает телефон в сторону, тянется слегка в спине и запрокидывает голову, так, чтобы Лёша в поле зрения попадал. И смотрит. Пристально, неотрывно, влажно. Вверх ногами смотреть на Рому в ответ очень непривычно. Взгляд сверлящий и какой-то полумёртвый. Издалека Лёша замечает: глаза у Ромы выразительнее обычного. Подходит ближе — и понимает: они покрасневшие и слегка опухшие. От слёз? Снова плакал? А Рома смотрит, не шевелясь почти, и Лёше кажется, будто он пустил на кровать непослушного кота. Поняв, что ответа так и не дождётся, Лёша делает ещё одну попытку начать разговор: — Ты что-то хотел? Рома шмыгает носом, уводя взгляд, и кладёт левую кисть на живот. — Из-за тебя вся команда подставляется. Ты её подставляешь, — начиная заводиться, говорит Лёша. — А ты валяешься тут, когда на носу квалы. — Угу. — Да ответь ты уже нормально, блядь! — повышает тон Березин. Но Рома даже бровью не ведёт. Только переводит взгляд обратно на Лёшу и снова шмыгает носом. Лёшу это уже бесит. Как и сам Рома. Хочется выставить его за дверь, прогнать, выкинуть, вышвырнуть за шкирку, чтоб больше здесь не появлялся. Но тогда он сотворит очередную хуйню. — Малой, — пытается быть спокойнее Лёша, — покинь мою комнату. Рома только отрицательно коротко мычит и поворачивает голову в сторону. — Рома. Встал. И вышел. — А ему, наверное, разрешаешь... — Чего ты добиваешься?! — Лёша правда не понимает. — А чего ты добиваешься? — Рома, блядь, прекрати вести себя, как ребёнок. Рома резко убирает руку с живота и в одно ловкое движение переворачивается спиной кверху, зарываясь лицом в одеяло. И смотрит исподлобья, как дикий зверь. Дикий, но очень ранимый. — А ты заставь. Лёша не знает что на это ответить. Вид у Ромы разбитый во всех смыслах. Рома убитый, хрупкий, и глаза у него такие же стеклянные, как он сам. — Знаешь, как я провожу последние три недели? — всё так же исподлобья спрашивает Рома. Лёша молчит, и Рома продолжает: — В ебаной бессоннице. Из-за тебя. Я не могу нормально спать и высыпаться. — И ты пришёл спать сюда? — А знаешь, почему я не могу нормально спать? — Рома игнорирует вопрос и зарывается в одеяло с носом, оставляя на виду только глаза. Взгляд у него обманчиво спокойный и очень, очень влекущий. Лёша снова молчит. — Потому что, — говорит Рома и медленно, убийственно медленно ворочается по одеялу, — я постоянно думаю о том, как ты его облизываешь. Почему он? Почему ты не облизывал так меня? — Рома, твоя ревность беспочвенна. Ты ценный игрок для команды. — Хочешь, покажу, что твой ценный игрок делает каждый вечер в своей постели? — говорит Рома, не сводя стеклянных глаз. И показательно медленно тянется рукой себе под живот. До Лёши доходит не сразу, но, как только он понимает, отчего у Ромы такой томный, провокационный взгляд, он моментально вздрагивает и давится воздухом. А Рома, кажется, уже довёл рукой, куда нужно, и теперь тягуче медленно извивается, впитывая собственные прикосновения и продолжая вжиматься лицом в упоительно мягкое одеяло. — Рома, не надо, — практически умоляет Лёша. — Заставь, — сдавленно повторяет Рома и опускает голову, вжимаясь в постель лбом. — Пока я тебе на постель не спустил. И сжимается весь так жалобно, уязвлённо, а Лёша только и может, что обречённо вздохнуть и прикрыть глаза. — Ты ведёшь себя, как блядь, — бросает он Роме. — А ты ведёшь себя, как мудак, — задушенно отвечает Кушнарёв. И резко проводит по члену, пуская по своему телу дрожь. — Не пытайся мной манипулировать, Рома. Не получится. — М, тогда стой и смотри, до чего ты меня довёл, — задыхаясь в белоснежных смятых тканях, шипит Рома. — Ром, тебе нужна помощь… — Да! И ты знаешь, как мне помочь! Березин какое-то время молчит. Тогда Рома поднимает голову, и Лёша видит, как в этих бешено горящих глазах снова проступают слёзы. — Ты пришёл сюда, чтобы тебя трахнули? Совсем поехал? — Хочешь трахать Эпилептика? Чем он лучше?! — Рома, ты болен. — ЧЕМ ОН ЛУЧШЕ? Рома вопит, и с этим воплем рвётся последняя нить лёшиного терпения. Он обходит Рому со стороны, забирается на кровать, нависая сверху и расставляя руки по бокам, и тихо, сквозь зубы спрашивает: — Что мне сделать, чтоб ты перестал вести себя, как блядь, и начал играть нормально? — Докажи, что я лучше, — сдавленно просит Рома. — Трахнув тебя? Рома, это ненормально. — Правда? — говорит Рома и снова извивается. — Потрогай меня. Он дышит так тяжело и так часто, что Лёша практически чувствует трепыхание его тела под собой. Стоит только наклониться чуть ниже, и Рома задохнётся под тяжестью чужого тела. — Потрогай и скажи, что не хочешь меня, — Лёшу поражает его самоуверенность. Он так и стоит над Ромой, на коленях, расставив руки. И почти не дышит. И тогда у Ромы от этой дурящей близости окончательно сносит барьер. — Я хочу кончать только под тобой, чтобы ты кусал меня, гладил по волосам, всаживал до упора и говорил, что я лучший. Ты можешь делать со мной, что хочешь, просто запри и трахай до онемения. Чтобы я об Эпилептике вообще не вспоминал. Я же заебал тебя. Можешь заправить мне под хвост так, чтобы я ходить нормально не мог, искусать, исцарапать, да хоть на кафеле в душевой разложить. Вот, как ты можешь мне помочь, — скулит Рома, еле сдерживая стоны и сжимая член у основания. — Вот, как ты можешь помочь нам обоим. Договаривая, Рома замолкает, тревожно дыша и не двигаясь. Лёша сжимает простынь под своими руками, жмуря глаза и стискивая зубы. «Потрогай меня», — боже, Рома, как ребёнок. Истеричный, похотливый, но такой трогательный ребёнок. Трогательный в своей искренности и прямолинейности. Лёша, наверное, тоже болен. Но отказать, когда Рома так просит, просто невозможно. Соло наклоняется ниже, замирая на половине пути, ещё раз обдумывает, стискивает пальцы на простыни сильнее. Рома уже весь такой распалённый и такой готовый. На всё. Просто наклонись до упора и возьми. Когда Лёша ложится сверху, грудной клеткой он чувствует, как неспокойно и заведённо Рома дышит. Лёша дышит почти так же. Он прижимает под собой и делает то, о чём просили: гладит по волосам. Рома от этого мурашками заходится и по постели елозит. Он же такой нежный. Как он может просить, чтобы его ебали до онемения? — Я не смогу войти в тебя без смазки, — тихо проговаривает Соло, перебирая волосы чуть выше затылка. Рома дрожащей левой рукой тянется к подушкам и где-то между складок простыни и одеяла достаёт тот самый тюбик, без которого не может уснуть уже три недели. А потом медленно отводит с ним руку назад, и Лёша замечает больших размеров глубокий укус на тыльной стороне ладони, который, судя по цвету, появился недавно. Он убирает руку с роминой головы, перехватывая кисть, и медленно начинает оглаживать укус большим пальцем. — Ты сам его себе оставил или кто-то… — Лёша не успевает договорить, так как Рома отвечает моментально. — Сам. И Лёша с тяжёлым вздохом отпускает кисть, забирая протянутый тюбик. А правой рукой тянется под Рому, за резинку белья, и накрывает там, где его рука обхватывает собственный член. Рома сжимает свою руку крепче и чувствует, как лёшины губы почти касаются шеи. Как же. Приятно. Рома в нетерпении снова ворочается, и от этой нетерпимости у Лёши начинает неистово тянуть в паху. Если Рома может быть такой занозой в жизни, насколько стервозным он будет в постели — представить невозможно. А с Лёшей эта стервозность достигнет максимума. Хрупкий, заведённый и обманчиво покорный, Рома тонет в нежных объятиях постели под тяжестью чужого тела, жадно вдыхая через рот и слегка вытягивая розовый язык, пока Соло мягко касается его кисти на члене и ласкает тёплым дыханием шею. Лёша по-прежнему не уверен, что поступает хоть сколько-нибудь правильно, но если это то, что Роме нужно для нормальной игры, он ему это даст. Рома скулит под ним и рвано дышит, проезжаясь лицом по развороченному одеялу, а когда Соло добирается губами до нежной кожи за ухом и решает укусить, Рома почти срывается на стон. Но звук бесцеремонно открывающейся двери его опережает. — Лёх, я по поводу вчераш… Ой… — первое, что они слышат, когда дверь распахивается и у входа оказывается Эпилептик. Рома чуть ли не на дыбы встаёт, и, если бы его не прижимал под собой Лёха, так бы оно, наверное, и было. Рома смотрит на Эпилептика порядка трёх секунд, всё так же скрывая пол-лица за одеялом. И во взгляде этом читается презрение, возбуждение и распустившаяся в новых красках похотливость. С оттенками собственничества и неувядающей даже сейчас, даже под объектом своего желания ревности. — Егор, выйди, пожалуйста. Мы поговорим позже, — просит Соло, отворачиваясь в противоположную от Эпилептика сторону. — П-понял, — поспешно роняет Егор, закрывая дверь, и сваливает. Как только они снова остаются одни, Рома выгибается дугой, сутулясь, и злобно шипит: — Он без тебя даже поссать не может? Лёша вопрос игнорирует. Он оставляет тюбик в стороне, приподнимается над Ромой, аккуратно слезая с кровати, подходит ко входу и запирает дверь. Рома всё это время лежит без движения и тяжело и часто дышит. — Ложись нормально, — говорит Соло, ещё не до конца осознавая реальность своих действий. — У изголовья. Рома неохотно слушается, вытаскивая из-под себя руку, и садится, подогнув ноги в коленях. Вид у него взлохмаченный и очень заебавшийся. Сказывается отсутствие нормального сна. Он какое-то время сидит, сложив руки на постель, между своих ног, и о чём-то думает. Лёшу так и тянет спросить, о чём. Но они же тут не в кружок психологической помощи записались. — Я тебе когда-нибудь нравился? — решает упростить ему задачу Рома. — Рома, я никогда на парней не заглядывался. Ложись у изголовья, — практически упрашивает Лёша. — Я не спросил тебя про каких-то парней, — говорит Рома, неотрывно смотря перед собой. — Я спросил про себя. И переводит взгляд на застывшего в дверях Березина. — Ром, я уже ответил. И Рома снова начинает злиться. — Хорошо, — нет. Роме не хорошо. Он покорно располагается на одной из подушек у изголовья и тихо ждёт, смотря куда-то себе в ноги. Когда Лёша оказывается сверху, с тюбиком в руках и проблесками здравого смысла в уголках глаз, Рома поджимает губы и смотрит на него, как обиженный ребёнок. — Что? Что опять не так, Рома? Роме всё не так. Он хочет, чтобы Лёша раздел его. Медленно и плавно. Касаясь везде, где только можно коснуться. А не нависал и смотрел, как училка математики, оставившая после уроков. Рома делает попытку прижаться, но Соло пресекает. И тогда Рома, обозлённый отказом, сильно кусает в шею. Лёша реагирует сдержанно: стискивает зубы и мягко оттягивает за затылок. — Ну почему ты так делаешь? — устало спрашивает Березин. Как же он его разбаловал. За все три года. — А почему ты ведёшь себя, как целка? Я ведь нравлюсь тебе. — Ты хотел, чтобы тебя просто трахнули, а теперь просишь ласки, как охуевший кот? Рома мотает головой, сбрасывая чужую руку, и поджимает губы. — У тебя хоть резинка есть? — будто отчитывая, спрашивает Лёша. — А что, без резинки стремаешься? Я не спидозный. — То есть нет? Рома закатывает глаза и лезет в карман. Бросает блистер рядом с собой небрежно, а потом резко роняет отвлёкшегося Березина на себя и плаксивым голосом говорит: — Хочу сверху. Лёша только впивается пальцами в постель посильнее и устало выдыхает: — Твои желания меняются каждую минуту. Ты скулил, что тебя можно выебать, как угодно, а теперь ставишь условия. А Рома только слушает с игривой блядливостью в глазах. И смотрит снизу вверх, очень влажно и самонадеянно. Как золотой ребёнок, перед которым открывается любая дверь. И сжимается весь снова, елозит под Лёхой на мягком одеяле, капризно подгибая пальцы на ногах. Просто до одурения избалованный ребёнок. Но сделать с этим уже ничего нельзя. Слишком поздно воспитывать. Рома вырос таким, каким вырос, и отчасти в этом виноват и Лёша. Тяжело вздыхая, он уступает. Снова. Уступает и тянет Рому вбок, переворачиваясь на спину и усаживая на свои бёдра. Рома какое-то время ёрзает, как на коленях Санта-Клауса, устраиваясь так, чтобы задом быть прямо на члене, и напрягается всем телом, смотря своими чёрными и влажными зрачками Лёше прямо в душу. И Лёша понимает, что Рома и в Доте такой же. Дикий, нахальный, импульсивный. Ожидать от него чего-то другого в жизни было бы глупо. Разве что, в жизни Рома не такой агрессивный, как в пабах. Но, видимо, это компенсируется его запредельной стервозностью в постели. Плавно и тягуче медленно Рома начинает скользить по члену вперёд и назад, изящно извиваясь и сминая пальцами лёшину футболку. А Лёша только и может, что глубоко вздохнуть, переведя дыхание, и увести взгляд в сторону. — Раздень меня, — слышит он приказным тоном и какое-то время молчит. — Тебе настолько не хватает внимания в жизни? — всё-таки возвращая взгляд к роминым глазам, сбито говорит Лёша. «Раздень меня», «потрогай меня». Рома в самом деле производит впечатление зависимого от внимания ребёнка. Он поджимает губы, толкаясь вдоль члена сильнее, и Лёша решает не спорить. Садится на постели, оказываясь к Роме максимально близко и слегка смещая его со своего члена, выдыхает сдержанно и тянется к краям его широкой футболки. Рома поднимает руки, помогая освободиться, и, когда футболка оказывается отброшенной, сжимается на лёшиных бёдрах сильнее. Соло пытается дышать ровнее, но Рома так близко, и запах у него такой острый, такой цветущий, что хочется вдохнуть полной грудью. — Ты можешь потрогать, — наигранно наивно говорит он Лёше. Лёша хочет потрогать, но боится себе в этом признаться. Тогда Рома делает ещё одно размашистое движение бёдрами, чуть ли не роняя Березина обратно на спину, и слегка наклоняет голову вбок, смотря игриво и до одурения похотливо. Ему ещё кошачьих ушек не хватает для полноты картины. Правда, ни один кот с ним в нахальстве не сравнится. Рома трётся, и Лёша чувствует, как его тело сдаётся. На вид кожа у Ромы, как бархат. А ещё бледная очень. Если укусить ощутимо, след, наверное, не сойдёт неделю. И Лёша сдаётся вслед за своим телом. Касается сначала кончиками пальцев, а когда становится мало — всей рукой. А Рома дрожит мелко-мелко и с упоением прикрывает глаза. Очень чувствительный. Лёша никогда этого в нём не замечал в такой степени. По одному лишь виду сейчас можно сказать, что он способен кончить только от прикосновений. Но ему будет мало. И агрессия никуда не уйдёт. Нет. Рому нужно именно трахнуть. И Лёша, держа в голове эту мысль, тянется к его шортам и тихо спрашивает: — Привстанешь? Или сам? Рома перебрасывает ногу, слезая с его бёдер, и садится на коленях сбоку; демонстративно ждёт. Лёша мысленно закатывает глаза и принимается стягивать с него шорты целиком с бельём. И старается не смотреть ниже пояса, пока Рома снова устраивается у него на бёдрах. — Подай смазку, — просит Лёша, опаляя дыханием шею, и Рома слушается. Тянется себе за спину в пол-оборота, выгибаясь в пояснице — Лёша уверен: он это специально — и прижимается к лёшиному члену задницей плотнее. Выпендрёжник. Хочет во всём быть лучшим. Когда он так выгибается, у него каждое ребро на виду. И кажется, ещё чуть-чуть — и кожу просто разорвёт. Лёша забирает протянутый тюбик, стараясь не думать о том, сколько раз Роме за эти три недели приходилось его использовать. Судя по раздраконенному виду, часто, очень часто. Рома следит за тем, как Лёша выливает гель на пальцы, и в нетерпении поджимает собственные на ногах. Березин смазки не жалеет, и Рома, глядя на это, едва заметно ухмыляется. Знал бы он, как Рома первое время пихал в себя пальцы чуть ли не на сухую, смазывая только слюной. Когда Лёша отбрасывает тюбик в сторону, он касается Ромы у поясницы, заставляя слегка прогнуться, и приставляет ко входу первый палец. — Расслабься, — зачем-то говорит он, хотя прекрасно понимает, что Рома бы и сам додумался. А Рома прогибается сильнее, приподнимая зад и расставляя ноги шире. Какой он послушный, когда хочет трахаться. Медленно, аккуратно и очень напористо лёшин палец начинает проникать в покрывшееся мурашками тело, раздвигая бархатистые стенки и вызывая у Ромы сдавленный скулёж. Лёша видит, что ему не больно. Ему мало. И тогда, недолго думая, Березин пробует ввести второй палец. На это Рома реагирует уже острее. Отворачивает голову, вдыхая сквозь стиснутые зубы, и хватается за лёшину футболку. Мягкими, успокаивающими движениями по спине и пояснице Лёше удаётся его расслабить, а когда Рома начинает дышать ровнее, ввести два пальца до упора. Березин растягивает тщательно и методично, задевая у Ромы изнутри каждый участок, а свободной рукой придерживает за поясницу, чтобы не ёрзал, как ошалелый. У Ромы тело нежное, очень чувствительное, и на каждое прикосновение оно отзывается дикой дрожью. Будто Рома вообще никогда не трахался. Он шипит, сбивчиво выдыхает и снова шипит, как дикий кот. А пальцами скребётся об измятую в нули футболку. И так пульсирует изнутри, что с каждым движением пальцев Лёша чувствует, как дёргается собственный член. А от вида вздымающейся в тяжёлых томных вздохах роминой груди и аромата его возбуждённого тела начинает кружиться голова. И, когда Лёша добавляет третий палец, трепет и лихорадочный стук роминого сердца он чувствует сквозь собственные рёбра. Лёша не знает, сколько должна длиться подготовка, но, кажется, Роме уже не больно. Во всяком случае, он больше не шипит. И по тому, как он тянется к его собственным шортам, Лёша понимает, что даже трёх пальцев Роме уже мало. Он вытаскивает их из Ромы медленно, заставляет привстать, чтобы спустить свои шорты с бельём, и замечает, как того начинает трясти в нетерпении. Рома снова комкает лёшину футболку и неотрывно смотрит, как тот высвобождает член из ткани. Березин его глаз не видит, но чувствует, как Рома хищным и победным взглядом сверлит вставший член. И поэтому Соло быстро хватает лежащую неподалёку резинку, кое-как разрывает упаковку, наскоро раскатывает по стволу и обильно смазывает лубрикантом. А затем ложится на спину, затаскивая Рому выше, и приставляет член ко входу. И моментально лишается воздуха в лёгких, как только Рома в одно движение на него опускается. Лёша откидывает голову, пытаясь не терять самообладание, а Рома делает всё, чтобы он это самообладание потерял. Изгибается, задушено и влажно дышит, скребётся ногтями по футболке и плавно ведёт бёдрами. Дорвался наконец. — Ты такой, — «красивый» хочется сказать Лёше, но говорит он почему-то другое, — грязный. Рома и бровью не ведёт, ни на секунду не отвлекаясь от скольжений по стволу. Он медленно наклоняется вперёд, почти слезая с блестящего от смазки члена, а потом резко подаётся назад, насаживаясь практически до упора и с влажным хлюпаньем. — Я такой, каким был... всегда, — сбивчиво отвечает Рома. — Просто ты не замечал. Не хотел замечать. Рома говорит, и Лёша чувствует, как в его словах звучит обида. Взрослый мальчик с душой ребёнка. Рому хочется и пожалеть, и наказать одновременно. Но жалеть Рому опасно, а наказывать — тяжело. Он хоть и просит быть с ним жёстким, глубоко внутри желает только ласки. Его хрупкое бледное тело не умеет справляться с грубостью. Это видно даже по поступкам. Сначала просит выебать хоть как, но выебать. А потом скулит и просится быть сверху. Как же Роме, наверное, тяжело с партнёрами. В попытках добиться желаемой заботы, сломленный и получивший недостаточно, он выгрызет их изнутри. — Ты не был таким три года назад, — опровергает Лёша. — Три года назад я только-только узнал тебя. И да, я был забитым девственником, — отвечает Рома и ускоряет движения. У Лёши от этого темпа чуть не вырывается стон на выдохе. Трогать Рому хочется безумно. И, как только Лёша обеими руками касается его напряжённой поясницы, Рома резко замедляется, запрокидывая голову, будто запоминая телом прикосновение, и сжимается вокруг ствола так горячо, так сильно, что Лёша не выдерживает. Его руки впиваются в нежную кожу ягодиц, крепко и судорожно, заставляя Рому сжаться и запульсировать на члене с новой силой. А потом резко тянут на себя, и, как только Рома падает на прикрытую футболкой грудь, Лёша вскидывает бёдра и с влажным звуком засаживает до упора. И Рома так вздрагивает, что чуть не прикусывает себе язык. — Так ты хотел? Чтобы до судорог, до онемения? Как взрослый мальчик? Рома открывает рот, чтобы ответить, и в этот момент Соло снова тянет его на себя, не ослабляя хватки, и всё так же резко вгоняет до упора. И Рома срывается на сдавленный стон, прогибаясь в спине и быстро опуская голову. Ещё немного — и он снова зашипит. Футболка под пальцами уже на редкость заебала, так что Рома нетерпеливо тянет её вверх и попутно пытается начать дышать нормально. Лёша помогает стянуть с себя мешающий кусок ткани и, оказываясь по поясницу обнажённым, прижимает Рому плотнее, чувствуя жар и проступивший пот на мягкой коже. Они скользят друг по другу хаотично и шумно. Лёша портит ромину кожу сильными прикосновениями, а Рома портит лёшину — многочисленными укусами, которые оставляет по его телу в обилии вязкой слюны. Березина с мокрого роминого рта ведёт, и он всё громче насаживает растраханного Рому на себя, чувствуя, как скоро кончит, а тот подскакивает в такт лёшиным движениям и с остервенением проезжается изнывающим членом по его животу, сдавленно поскуливая. Как же хорошо, что комната у Соло на третьем этаже, никто не услышит звуков шлепков по влажной коже и задушенных стонов. — Погладь меня, — сдавленно просит Рома и царапает лёшину грудь. Березин от этих слов впивается ладонями в его задницу крепче, поднимает левую руку к взмокшему затылку и послушно зарывается в нежно-голубые волосы. Когда Рома возбуждённый и заведённый, ему не хочется отказывать. Рома с упоением прикрывает глаза и удовлетворённо выдыхает. Рука оглаживает уверенно, ощутимо, и Рома в исступлении елозит по лёшиному телу, сжимая и разжимая пальцы на ногах. — У меня пёс меньше ласки требует, — с тяжёлыми вздохами говорит Лёша и сжимает руку в волосах крепче. А Рома так извивается, так трётся об него, что вот-вот и правда заскулит, подобно псине. Ещё пара таких мувов — и Лёша точно кончит. Рома будто тоже это чувствует, резко останавливаясь и сжимаясь на стволе. И Лёша сжимается вместе с ним. Он пробует сделать ещё одно движение вовнутрь, но чувствует, как Рома сопротивляется. — Что такое? — спрашивает Березин с самое ухо, перебирая голубые пряди. Рома судорожно выдыхает. — Рома, — уже с нажимом. — Ты сейчас кончишь, а потом вернёшься к своему Эпилептику, — выдавливает из себя Рома. И замолкает, стискивая челюсть. А Лёша глубоко вздыхает и говорит: — Я не могу трахать тебя вечность, Ром. Лёша говорит это на сарказме, и не думая обидеть, но Рому фраза задевает до глубины треснувшей души. Он всхлипывает, отворачивается в сторону и кусает губу. Тогда Лёша убирает кисть с головы и неуверенно тянется к его рукам, обхватывая их, переплетая пальцы со своими и привлекая его внимание. А затем медленно заводит кисти себе за голову, смотря прямо в глаза. Но Рома смотрит только на переплетённые пальцы и мелко дрожит. — Рома, посмотри на меня. Рома сглатывет, жмурится какое-то время, дёргаясь всем телом, а потом всё-таки открывает глаза и переводит взгляд на Лёшу. — Будь хорошим мальчиком, дай мне кончить. Рома поджимает губы и задирает голову, глядя в потолок. От того, как он загнанно на нём дышит, у Лёши уже яйца каменеют. Березин не сразу понимает, от чего Рому так ведёт, но, как только догоняет, повторяет на тон ниже прежнего: — Ты ведь будешь хорошим мальчиком... Рома? А Рома не выдерживает, срывается на рваный стон и растекается по чужому телу, содрогаясь. Тогда Лёша вжимается носом ему за ухо и шепчет: — Будь хорошим мальчиком. Покажи мне, что ты лучший. Стань MVP в этой постели. И Рома, тихо заскулив, вновь начинает двигаться. Быстро, резко, дико. И так сильно, что от напора, с которым прогибается кровать, у Лёши складывается впечатление, что ебут тут вовсе не Рамзеса. Рома слезает с члена практически полностью, выгибаясь в спине, подобно коту, а потом стервозно насаживается до упора, так, что у Лёши самого пальцы на ногах подгибаются. Трахается Рома, как животное. Изголодавшееся по ласке дикое животное. Когда возбуждённое до предела тело уже отзывается болью, Рома расцепляет пальцы над лёшиной головой, впивается одной рукой ему в плечо, а другой тянется к собственному члену, надрачивая так сильно и резко, что у Лёши бегут мурашки. Когда Березин чувствует, как его начинает крыть в оргазме, он обхватывает Рому за поясницу и прижимает так тесно, что тот и в самом деле начинает чувствовать боль от давления на возбуждённый член. Лёша глушит стон в его изгибе шеи, содрогаясь и наконец спуская, а Рома всхлипывает и до онемения напрягает бёдра. Они лежат так около минуты. Лёша водит рукой вдоль влажной роминой спины к затылку и наоборот, а Рома, напряжённый и дрожащий, всё ещё сжимается на члене. Он не хочет выпускать Лёшу из себя, но знает, что придётся. Рома ощущает, как тяжело Березин под ним дышит, чувствует запах их сплетённых тел и просто сгорает в своей похоти. И пока Лёша всё ещё внутри, Рома через силу пытается довести до оргазма себя, сжимая член, царапая его, почти уже дёргая от злобы и отчаяния. Но не выходит. И тогда Рома с болезненным стоном вытаскивает руку из-под себя, роняя на влажную постель, и, заходясь в истерике, начинает беспомощно скрестись пахом о лёшин живот. Березин, ощущая это, аккуратно обхватывает его дрожащие бёдра, приподнимает, медленно снимая Рому с члена, и снова слышит тихий скулеж, который больше уже походит на плач. Рома такой капризный в постели. Настолько капризный, что уже не может кончить самостоятельно. От этого щемит в лёгких. Определённо самый странный сексуальный опыт в лёшиной жизни. Переворачиваясь, Лёша мягко укладывает Рому на спину, быстро стягивает с себя презерватив и заправляет член обратно в шорты. А Рома лежит под ним, не двигаясь, с красными от проступающих слёз глазами и высоко вздымающейся грудью. И внимательно смотрит из-под опущенных ресниц. Лёша этот грустный взгляд выносить не может, поэтому быстро хватается за лежащую неподалёку смазку, так же обильно выливает на руку, а потом опускает взгляд, всё ещё пытаясь дышать ровнее после оргазма, и мягко обхватывает Рому за член посередине. Как только прохладная рука касается горячей кожи, Рома томно выдыхает и откидывает руки на подушку. Всё-таки приятнее, когда это делает кто-то другой. Он уже настолько заебался сам себе дрочить, что ничего, кроме усталости, у него это не вызывает. Лёша начинает водить рукой медленно, понемногу ускоряясь и смотря на то, как у Ромы взгляд мутнеет и губы дрожат. — Так я вряд ли кончу, — не своим от возбуждения голосом выдыхает Рома. И, предугадывая следующий вопрос, продолжает, — слишком часто делал это сам. — Насколько часто? — А как часто Эпилептик тёрся около тебя? — риторический вопрос, после которого следует обоюдное молчание. Лёша понимает, что много, и содрогается, представляя, сколько раз Рома изводил себя прикосновениями в своей комнате. — И что мне с тобой сделать, чтобы заставить кончить? Рома медленно выгибается, кусая губу, и смотрит в потолок. — Скажи что-то приятное. Погладь, обними… Поцелуй, — говорит Рома, извиваясь и толкаясь в руку. — Прижми так, чтобы я задыхался под тобой. Лёша наклоняется, заставляя Рому чуть ли не пополам согнуться, а свободной рукой тянется провести от шеи до груди и ниже, останавливаясь у напряжённого живота. Лёша чувствует, как мышцы под его ладонью трепетно сокращаются, как Рома под ним сокращается. Как загнанно дышит и дрожит всем хрупким телом. И от осознания того, что Рома так к нему привязан, скручивает в желудке. — Ты… классно трахаешься, — выдыхает Лёша. — Скажи, что я трахаюсь лучше всех, — сквозь всхлипы отвечает Рома, задрав голову и вытянув шею. И снова эти капризы. Лёше уже хочется оттрахать Рому за каждый из них по-отдельности. — Ты трахаешься лучше всех, Рома. Такой стервозный, капризный и до охуения горячий. И такой же охуенный, как и в Доте. Лёша говорит то, что Рома хочет слышать, но едва ли с этим не согласен. Рома открывает рот в немом стоне и влажно выдыхает. Лёша говорит и чувствует, как томно Рома под ним дышит. Каждой клеточкой ощущает трепет его тела. Затем мягко проводит рукой по щекам, вытирая слёзы, и наклоняется ещё ниже, чтобы крепко прижаться к линии под челюстью губами. Рома содрогается, ногами прижимая Лёшу сильнее, и начинает неспокойно ворочаться. — Я хочу так с тобой всегда, — капризно стонет он, цепляясь за лопатки. — Рома, мы не можем делать это постоянно. — Почему? — недовольно выдыхает Рома и впивается в лопатки сильнее. — Потому что это ненормально. Лёше не стоило этого говорить. Рома от его слов моментально напрягается, шипя, и цепляется за его руку своей, не давая продолжить. — Или ты трахаешься со мной, и я нормально играю, или не играю вообще. — Рома…-- — И можете себе искать нового оффлейнера, — перебивает Рома. Лёша переводит дыхание и молчит. Каждый раз, когда он хочет с Ромой по-хорошему, тот наглеет. До охуения. Ему постоянно мало, и Лёша попросту боится дать больше. — Хорошо, Рома, — устало говорит Березин. — Я тебя услышал. Мы обязательно это обсудим. Только, пожалуйста, дай себе кончить. Не мучай ни себя, ни меня. Мы поговорим о твоём участии в команде, когда придём в себя. — Прямо в этой комнате, — безапелляционно говорит Рома. Лёша раздражённо вздыхает. — Прямо в этой комнате, — повторяет он. — Когда ты кончишь, мы останемся здесь. Я никуда не уйду и буду с тобой. Как когда мы были на одной линии. Моя постель — это наша с тобой линия, Рома. Пожалуйста, расслабься и дай мне довести тебя до оргазма. Рома, удовлетворённый жаркими словами, разжимает пальцы и перемещает руку обратно Лёше на лопатку, позволяя продолжить. Тот снова наклоняется к дрожащей шее, накрывая вспотевшую кожу губами, и возвращает ласкам снизу прежний темп. Лёша понимает, что стоит Роме под ним кончить — и он не отстанет. По крайней мере, до тех пор, пока не найдёт себе новую игрушку. Но вот за три года так и не нашёл, поэтому надеяться на подобное глупо. И у Лёши остаётся два варианта: кикнуть из команды Егора и вернуть Рому на первую позицию, чтобы перестал беситься. Или… Трахать Рому каждый раз, когда он недоволен. Первый вариант слишком скотский по отношению к Егору, второй — к самому Лёше. Но он же капитан. Он должен делать для команды только самое лучшее. А Егор играет хорошо. Из потока тяжёлых мыслей Лёшу выбивают беспокойные руки, хаотично царапающие спину. — Близко? — спрашивает он, дыша Роме в ухо. А тот сглатывает шумно и лихорадочно кивает. Тогда Березин ускоряет движения рукой и чувствует, как ромины ноги сжимаются вокруг него с новой силой. Рома так скулит, когда кончает, и так загнанно ворочается по постели, что Лёша прижимает его под собой крепче, пытаясь успокоить. Рома в ответ на это тыкается лицом ему в шею и пытается укусить. Но через какое-то время действительно успокаивается, и Лёша ослабляет хватку, приподнимаясь и садясь рядом. Это невыносимо. Лёше нужно закурить. Он встаёт с постели, чем вызывает в свою сторону подозрительный взгляд, и наконец нарушает тишину: — Мне нужно закурить. И, раз ты не даёшь мне покинуть эту комнату, я буду делать это здесь. Рома смотрит в спину и молчит. А Когда Лёша поджигает сигарету, всё-таки спрашивает: — Что ты решил? Лёша вздыхает и прикрывает глаза. Он думал, он надеялся, что ему дадут больше времени. Но ответ у него, на самом деле, уже готов, и поэтому тянуть смысла нет. — Что буду делать всё, чтобы моя команда побеждала. — И? — Рома в нетерпении садится на постели. — И приводить её к победам будешь ты. И если для этого тебе требуется кончить подо мной, — Лёша замолкает и делает большую затяжку, — Я это сделаю. Я сделаю тебя MVP нашей команды. И ты всех разъебёшь. Рома за его спиной победно улыбается, с упоением прикрывая глаза и откидываясь на подушки. Да. Эпилептик, может, и ядро команды, но он никогда не получит того, что всегда было у Ромы: безграничного нахальства и места под рёбрами своего капитана.