Uncontrolled

      Келлс не боится одиночества. Вовсе нет. Он просто презирает его до глубины своей давно прогнившей души и, закусывая губу, что приносит болезненные ощущения, вдавливает педаль газа в пол. Дорога пылает и ничего не остаётся во всех этих милях, что он прорезает. Раздражает вести машину, когда тебе только что надавали по ебалу. И почему не вызвать скорую, раз так гонишь? Никто не привезет Бейкера туда, куда ему на самом деле сейчас надо.       Голова болит, а в носу мерзко щекочет, пока лицо опухает и саднит. Бывало, конечно и хуже, но последствия драки, из которой выходишь далеко не победителем всегда неприятны. — И где ты так уебался? — Насмешливо спрашивает хриплый голосок, пока нечто раздражающе черно-розовое мельтешит перед ним с аптечкой. — А не, не говори, я угадаю. Ты снова попиздился. — Он пожимает плечами и выглядит спокойно, выбешивающе радостно.       Аптечка падает на пол из его слишком неуклюжих и торопливых рук, парень негромко вскрикивает и звонко хохочет над собой. Келли закатывает глаза и запрокидывает голову, смотрит украдкой на Доминика, на то, как он достает вату, хотя об этом его совершенно не просили. Келлс выглядит убито, может даже жалко, он курит с пафосной грустью на лице, словно он герой того самого дохуя красивого и депреснявого клипа, от которого так в восторге все малолетки.       Алкоголь в стакане горький, неприятно теплый, Доминик рядом громкий, раздражающе яркий.       Что-то опять полетело на пол, следом полетел мат — у Доминика чертовски грязный рот и придурковатый хохот, наверное, в современном мире это даже нельзя считать недостатком, и не потому что работает правило: все ни без греха. Просто сейчас люди бывают куда хуже, чем этот просто не в меру шумный и матерящийся малец. Келли отдает должное его умению оставаться на эдаком нервозном позитиве, несмотря на происходящее вокруг дерьмо. Иногда он думал, что британец пока еще слишком молод, не видел жизнь, а потому такой, но… — Келлс! — Громыхнуло над ухом. Обычный человек перепугался бы от такого резкого звука, но точно не тот, кто уже не первый месяц живет вместе с Домиником. Бейкер лишь тихо выдыхает, опускает стакан, опустошенный на половину, подмечая, что его собственная кровь смешалась с алкоголем. Алые капельки медленно расходились в огненной воде, становясь практически невидимыми. Келли сдержал в себе дым, выдохнул в сторону, не желая доставлять парню неудобств, хотя давно стоило бы немного проучить его за слишком громкий голос. — Ну ты че, сюда давай! — Его теплая ладонь легла на щеку, Дом развернул пострадавшее лицо к себе и потянулся к нему ваткой. Блеск в глазах выдавал его легкое озорство на пару с серьезным беспокойством, которое не уйдет от внимания лишь того человека, которых знает Дома достаточно хорошо. Келли точно был одним из таких.       Дом подносит ватку к его лицу и Келли уже закрывает глаза, предвкушая неприятные ощущения. Знает — не избежать, спорить с Харрисоном себе дороже, не хочет, но согласен. Доминик крутит ватку в руке и на глаз оценивает повреждения. Не спешит, хотя и лицо его парня нормально так разбито, хотя и кровь течет, падая на пол, на стол и на одежду, на что уже плевать. В чем-то это зрелище даже завораживает. Чем-то это даже красиво. Он сжимает вату в своей несколько вспотевшей ладони, закидывает руку на крепкую шею Бейкера и подтягивается к нему. Всегда приходилось подтягиваться, потому что Келли редко пойдет на контакт сам. Эти случаи редки настолько, что их проявление можно считать праздником.       Доминик касается его губ, а Келли чувствует его слишком пухлые на своих. Закрытый поцелуй, губы плотно сомкнуты, Доминик покачивает головой туда-сюда, раскрывает рот, позволяет себе использовать язык. Он касается щеками островатой и колючей щетины на мужском лице, он чувствует солоноватый вкус его крови, горячее неровное дыхание, отголоски терпкого алкоголя и горького сигаретного дыма. Келли не позволяет себе открыть глаза, он быстрым движением запускает руку в растрепанные волосы на затылке Доминика, грубо сжимает их и игнорируя боль от давления на разбитые губы. От Дома несет чем-то сладким, чем-то малиновым. В то же время чем-то грустным. Черт, такой вкус вообще существует? Но Келли нравятся его полные губы, его умение целоваться еще слишком робко, наигранно уверенно, как подросток. Хотя Дом едва ли вышел из этого возраста, если судить по одним лишь паспортным данным.       Келли просто любит все эти тупые и бесящие привычки Доминика. Его ребячество, первое впечатление инфантильного идиота. Иногда он думал, что британец пока еще слишком молод, не видел жизнь, а потому такой, но… Колсон видел, как выглядит Доминик, когда ему действительно хуево. Видел и как он злится, как он бредит, как может ненавидеть себя. Он слышал, насколько умен этот парень на самом деле, насколько он разбирается в тщетности этой жизни и насколько умело из раза в раз прячет ненависть и боль за маской полного идиота. Вкус Келли — кровь, крепкий алкоголь и горькие сигареты. Вкус Дома — мармелад с кусочками ненависти, печальная малина и бесконечный бунт против всего и даже самого себя.       Нет никаких аналогий и попыток провести параллели между Домиником и своей более молодой версией. Может быть сходства найдутся, а может и нет. Колсон просто честно любит это раздражающе громкое нечто вобравшее в себя слишком много всего противоположного.       Вата впитывает кровь, летит через всю комнату и мимо урны. Доминик смеется со звонким «Блять!», наскакивает на колени Колсона и обнимает его. — Какой же из тебя хуевый врач. — Заключает в конце концов блондин и приобнимает парня, зарываясь носом в хаос на голове. Презирать одиночество проще, когда ты рядом с человеком, что знает о нем слишком много.