weltschmerz

они кипят во мне от злости что мой предмет любви меня не приглашает в гости уже два дня не видел я предмета на третий кончу жизнь из пистолета. — даниил хармс

***

Маттиас едет туда сразу после аэропорта. Это час до города плюс сорок минут по оживленным даже ночью улицам прямиком на Манхэттен. Такие заведения обычно располагаются где подальше, хотя бы в Бронксе их пруд пруди, но те рангом пониже, да и качеством послабее. Их в основном держат местные семьи и банды, и Маттиасу там показываться как-то не по статусу. Не то чтобы его выгонят с работы или лишат наследства, если узнают — ничего зазорного ведь в этом всем нет, если вдуматься, — но папины конкуренты не упустят возможности разжевать очередную сплетню про сынулю нью-йоркского адвоката. «Лорелей» же находится в самом чистом и ухоженном районе Нижнего Манхэттена, в красивом двухэтажном здании, светящимся неоном. На логотипе — роза, очень похожая на ту, что стояла под куполом в замке Чудовища из старого-старого диснеевского мультика, который Маттиас смотрел в детстве, пока няня читала рядом «Джейн Эйр» и потягивала зеленый чай с жасмином. Парковка небольшая, но зато удобная, к тому же есть места для vip-клиентов. Маттиас завсегдатай тут уже как два года, поэтому у него даже свое особое место имеется. Он тормозит «Шевроле» рядом с чьим-то «Кадиллаком» и какое-то время сидит на месте, сжимая в руках руль. Сердце начинает колотиться быстрее, будто он бежит стометровку, и взгляд сам собой придирчиво всматривается в отражение в зеркальце заднего вида. В уложенные волосы на макушке, аккуратно выбритые виски, бледное лицо, плотно сжатые губы, глаза с расширенными в темноте зрачками. Маттиас стирает несуществующие пылинки с лица и плеч, приглаживает и без того идеальный серый костюм, хотя не то чтобы его внешний вид в принципе важен. Ему будет плевать, потому что перед его лицом каждый день таких костюмов — пруд пруди. Но Маттиас все равно педантично застегивает все пуговицы белой рубашки и проводит пятерней по волосам. Хочется думать, что ему понравится. Что он выделит и запомнит. Маттиас морщится от этих мыслей и берет с пассажирского кресла пакет с логотипом лондонского бутика. В «Лорелей» как обычно много посетителей. Маттиаса встречает хостесс, милая беловолосая девушка с короткой стрижкой. Высокие каблуки, сетчатые чулки, полупрозрачная черная юбка до середины крупного округлого бедра, плотно обтягивающий тело красный топ. Маттиас ее знает — это Соль, и Соль его тоже прекрасно помнит. Она заводит будничную пустую беседу, пока ведет его к ресепшену. — Обожаю Лондон, — щебечет она, цокая каблучками тяжелых алых полуботиночек. — Мечтаю там побывать. — Да, там красиво, — соглашается Маттиас. — Правда, грязно. — Ах, ну главное же атмосфера! — выдыхает Соль, бросив взгляд через плечо. Маттиас кивает, не утруждая себя ответом. Соль ведь все равно, что он ответит. На ресепшене его встречает Аустрос. Сегодня у нее светлые волосы и яркий, темный макияж. Маттиас тоже не впервые ее видит. Он вежливо улыбается, нервно постукивая пальцами по лакированной стойке, и бросает взгляд на большие часы с тонкими стрелками. — Рада приветствовать вас в «Лорелей», мистер Харальдссон! Очень приятно, что вы к нам заглянули. Ваш последний сеанс был две недели назад. Сегодня у вас есть особые пожелания? Или как обычно? — с идеальной искусственной улыбкой воркует Аустрос. Маттиас прочищает горло. — Как обычно, — говорит чуть хрипло. — Клеменс… Он сегодня свободен? В этот момент сердце его замедляется, как в ожидании, хоть Маттиас никак и не показывает, что взволнован. Аустрос наклоняется к монитору своего терминала. — Да, он сегодня работает в третьем зале, — улыбается Аустрос. — Зарезервировать его для вас? Маттиас кивает. — Да, пожалуйста. Аустрос оформляет заказ. — Как обычно, три часа за пятьсот сорок долларов. Желаете оплатить сейчас или по окончанию сеанса? — Сейчас. Аустрос кивает, протягивает ему руку, и Маттиас подносит свой айфон к ее запястью. — Оплачено! — возвещает она. — Пожалуйста, проходите. Клеменс будет вас ждать. Маттиас коротко благодарит ее, хотя в этом тоже, по сути, нет смысла, — это просто дело воспитания — и идет через широкие автоматические двери. На входе его проверяют секьюрити, два высоких, широкоплечих мужчины в черных строгих костюмах, и смотрят содержимое пакета. Затем пропускают дальше, и Маттиас идет мимо незнакомых, безликих людей, мимо шестов, на которых крутятся модели на любой вкус и цвет. На них Маттиас особо не обращает внимания. Клеменс — как и говорила Аустрос — в третьем зале. Когда Маттиас заходит, он мгновенно выхватывает его взглядом из толпы посетителей — и далеко не из-за алых волос, ярких, как пожар. Здесь людей меньше, потому что за посещение этого сектора нужно доплачивать, но у Маттиаса же vip-статус. Он смотрит, и на миг его сердце замерзает в самой глотке. Клеменс танцует на шесте. На нем черные кожаные стринги, ремешки на ногах, короткий черный жакет, распахнутый в приглашении, ошейник и прекрасные красные каблуки. Он грязно улыбается публике, обвив изящно шест, и выгибается в спине. Маттиас наблюдает за ним не больше минуты — словно исподтишка, как маленький мальчик, — но затем яркое, горячее чувство толкает его к самой сцене. Он приближается, и Клеменс видит его практически сразу. На миг его лицо делается абсолютно безэмоциональным и пустым, а в следующую секунду появляется развязная, кошачья улыбка, и он подмигивает Маттиасу, в последний раз крутанувшись на шесте. Когда он спускается и подходит ближе, Маттиас неосознанно выпрямляет плечи и спину, словно на приеме у королевы. Он жадно ощупывает взглядом его лицо — Клеменс ни капли не изменился с их последней встречи, разве что волосы покрасил, но, скорее всего, это потому, что Аустрос передала, что Маттиас его забронировал. Маттиас всегда любил его красные волосы, кирпичные тени, медные брови. В сочетании с белым лицом и алыми губами это смотрелось превосходно. Хотя, впрочем, глупо было бы сказать, что Маттиаса особенно волновал его внешний вид. Маттиас любил в нем все. — Привет, — здоровается он. Клеменс улыбается, подходит — даже с учетом высоких каблуков он все равно гораздо ниже — и приподнимается на цыпочках, чтобы обнять Маттиаса за шею и поцеловать его в щеку. — Привет, Матти, — воркует Клеменс, смотря из-под полуопущенных ресниц. В фиолетовых полутенях зала он кажется невероятно юным, и Маттиас почему-то чувствует щемящую, щекотную нежность, когда обнимает его в ответ. Клеменс шепчет ему на ухо: — Я соскучился. А ты? Маттиас кивает. Отстранившись, он смотрит в его лицо. — Очень, — скупо, но искренне признается он. Сердце дергается, как чокнутое. Клеменс зазывающе улыбается и поворачивается, плавно берет его за руку и ведет прочь, в приватные комнаты. Маттиас послушно следует за ним, и от ощущения его прохладной, маленькой ладони в своей что-то в нем скрипит и пульсирует, хотя ему казалось, что уже нечему. Все же он ходит сюда два года. Каждые три дня — как по часам. Автоматические двери разъезжаются, и они занимают небольшую, но довольно просторную и чистую комнату с широким диваном посередине, плазмой, журнальным столиком и двумя пультами на нем. Клеменс тут же обнимает, и Маттиас стискивает его в ответ на этот раз куда крепче, чем в зале. Красные волосы щекочут щеку, Маттиас чувствует их сладкий, свежий аромат. Он знает, что Клеменс пахнет так, как Маттиасу хочется, ведь он клиент. Он платит, и поэтому Клеменс будет делать все, что он скажет. От этих мыслей Маттиаса почему-то тошнит, и он предпочитает их игнорировать. — Как там Лондон? — интересуется Клеменс, отойдя к дивану. Он снимает свой черный жакет и остается в одних лишь стрингах и ремешках. Маттиас не отказывает себе в удовольствии проследить плавные изгибы его округлой задницы и соблазнительных бедер. — Все тот же, — отмахивается он. Лондон как Лондон. — Сыро и туманно. И повсюду мусор. Он скидывает пальто и вешает его на крючок в стене. Льется теплый приглушенный свет, похожий на свечение тех маленьких торшеров, которые стояли в его комнате, когда он был ребенком. Это не случайно — интерьер подбирается индивидуально под каждого vip-клиента. Как и все остальное. Любой каприз за ваши деньги. Клеменс вальяжно плюхается на мягкий диван и откидывается на спинку. — Ммм, видел Гарри Поттера? — спрашивает он. Маттиас усмехается. — Опоздал на Хогвартс-экспресс, так что нет. — Он вспоминает о том, что в руках все еще сжимает пакет. — Я привез тебе кое-что. Конечно, в этом нет никакого смысла. Клеменсу ничего не нужно. Ему вообще на все плевать, и то, что он сейчас делает, — изображает расслабленную позу, неформальный, полушутливый тон, эту очаровательную кошачью ухмылку — это все только сценарий, написанный специально под Маттиаса. Потому что Маттиас — клиент, а значит, главный. Но он хочет. Хочет сделать ему подарок. Хочет обнять его при встрече или поцеловать в щеку. Это очень естественное чувство, и Маттиас долго себя в этом убеждал — и до сих пор убеждает. Может, это и глупо, но жить в этой иллюзии — прекраснее всего. — Думал, тебе понравится, — говорит Маттиас и достает из пакета черную свободную футболку с гербом Слизерина. Он купил ее специально для Клеменса, в Лондоне, в брендовом, крутом магазине, и стоила эта футболка целое маленькое состояние. — Вот черт! — восклицает Клеменс. Он восторженно берет ее в руки и тут же надевает. В широкой, большой ему футболке, доходящей до середины бедра, он выглядит очень домашним. Словно они не в «Лорелей», а дома. Словно это не приватная комната, стилизованная под гостиную, а самый что ни на есть обыкновенный дом. Словно Клеменс правда соскучился и в самом деле рад подарку. Большей чуши и представить нельзя, но Маттиас уже представил. Может, он дурак, каких еще поискать. — Ну как? — произносит Маттиас совершенно по-идиотски, ведь, конечно же, Клеменс скажет, что невероятно. Потому что так необходимо по правилам. — Спрашиваешь! — предсказуемо отзывается тот. Клеменс не любит «Гарри Поттера» — ему все равно, но он рад, потому что Маттиасу «Гарри Поттер» нравится. Его серо-голубые глаза сияют, словно он правда восхищен, и он улыбается, крутится перед Маттиасом на своих роскошных каблуках, и это прекраснее всего, что Маттиас когда-либо видел. Это странно — он никогда не был обделен красивыми вещами или людьми. Родившись в семье довольно успешного авторитетного нью-йоркского адвоката, Маттиас с детства был окружен красотой, много где бывал и много что видел. И никогда он подумать не мог, что в двадцать пять лет окажется в помпезном секс-клубе типа «Лорелей», и танцовщик с шеста — обычная, развратная блядь — в подаренной широкой лондонской футболке будет самым завораживающим зрелищем в его жизни, и без того полной разнообразия. Смешнее быть не может. — Нравлюсь? — соблазнительно спрашивает Клеменс, поправляя ремешок на тонкой шее. Маттиас стискивает челюсти почти до хруста, потому что да. — Очень нравишься. Правдивее вещей он в жизни не произносил. Клеменс хихикает, подходит, красиво покачивая бедрами, — больше преставления ради — и кладет руки с фиолетовыми накрашенными ногтями Маттиасу на плечи. Маттиас смотрит ему в глаза, наклоняясь, и не закрывает их, когда они наконец-то целуются. У Клеменса мягкие, тонкие губы, влажный, горячий язык, острые зубы, слюна с привкусом карамели — потому что Маттиас обожает карамель. Он отстраняется, ведет раскрытыми губами по его подбородку, линии челюсти, прижимается к белой шее, задевая ошейник. — Не уходи так надолго, — шепчет Клеменс, пока Маттиас целует стык его плеча и шеи, его маленькие ключицы, выглядывающие в вырезе футболки. Это ерунда. Клеменсу плевать, сколько Маттиаса не было. Он говорит это, потому что Маттиас хочет это услышать. Так всегда было. Он всегда знает, что сказать, где подсластить, где надавить. Это похоже на повторяющийся сон — словно кусочек из чьей-то жизни, из жизни, которой у них никогда не будет. Один вечер из отношений, которых не существует. Маттиас приходит к нему в семь тридцать, заранее забронировав у оператора. Клеменс изображает радость, улыбается, целует, говорит, что скучал. Ведет в их комнату, они целуются вновь, потом на том самом диване разговаривают ни о чем — и хоть Маттиас человек немногословный, рассказывает в основном он, ведь Клеменсу нечего рассказать. Клеменс делает вид, что помнит начало какой-нибудь истории — например, того дела, которое Маттиас сейчас ведет вместе с отцом — и слушает с невероятно живой экспрессией. Маттиас заказывает ужин, потому что зачастую не успевает перекусить по дороге в «Лорелей». Потом они могут, например, сыграть в приставку или вместе посмотреть телевизор, после чего Маттиас берет Клеменса, долго и иногда не по одному разу, а Клеменс невероятно безукоризненно отыгрывает наслаждение — выгибается, высоко и нежно стонет, закусывает губу, просит трахать его быстрее и жестче. И Маттиас в такие минуты осознает, как ужасно, болезненно влюблен, и у него все пылает в черепной коробке, в клетке ребер, и на бледных щеках проступает жгучий румянец. — Не уйду, — обещает Маттиас. Он правда не хотел уезжать, но вынужден был — по работе. И скучал он так сильно, что едва вынес этот Лондон с его вечным дождем и туманом, и слякотью под ногами. Когда-то он жил в Англии, учился в интернациональной школе, и впервые в жизни поездка в Лондон далась ему так тяжело. Он знает, Клеменс не скучал без него. Но притворяться, будто скучал, невыразимо приятно. — Без тебя словно все… как во сне, — шепотом говорит Клеменс, гладя его шею. У него немного затуманенный взгляд, словно ответно влюбленный. Ложь. — А когда я с тобой, все так ясно. Маттиас гадает, сколько еще человек сегодня слышали это от него. Клеменс тянет его к дивану, плавно и красиво на своих каблуках. Они пропускают стадию с приставкой или телевизором, и Маттиас очень уверенным, отточенным движением снимает его ремешковые черные стринги, ведет рукой по округлой, мягкой ягодице. Трахает его жадно и очень влюбленно, не отводя глаз от его лица ни на секунду. В оранжевом теплом свечении ненастоящих торшеров маленькое колечко голубоватого диода на левом виске Клеменса выглядит сюрреалестично, будто это сон. Маттиас до тупой ярости ненавидит этот проклятый диод, но все равно целует его. Все потому, что он омерзительно абсурдно, совершенно глупо влюблен в секс-андроида из дорогого, престижного клуба. Абсолютно идиотская ситуация, смешнее не придумал бы никакой комик с Бродвея. Это в каком-то роде нечестно, ведь Клеменс не выглядит как андроид, но в этом весь смысл. Вряд ли родители Маттиаса полагали, что в 2051 году их единственный сын, разменяв двадцать пять, будет тратить все свое жалование на игры в счастливую семейную жизнь с секс-ботом. Даже сказать — звучит смешно: ведь этого в любом случае, во всех из вариантов, никогда не будет. Пиноккио не станет живым мальчиком, даже от поцелуя истинной любви. И ладно бы Маттиас был уродом, или психом, или калекой — когда с другими людьми шансов мало, — но он абсолютно здоров и хорош собою и горько влюблен в секс-куклу из будущего. Прекрасную, сексуальную куклу с очаровательным смехом и звонким, мягким голосом. Потом, сидя на диване, с Клеменсом, одетым в слизеринскую футболку на голое тело, на своих коленях, Маттиас зачем-то вспоминает, как увидел его впервые два года назад на шесте и как невероятно он танцевал. Как позднее волшебно он отыгрывал страсть, похоть, яркое желание, как искренне он стонал, оседлав Маттиаса в первый раз. Он был единственным представителем своей модели во всем клубе, но Маттиас и без того сразу понял, что он особенный. Когда они встретились, у Клеменса были огненные, алые волосы и кровавая помада на губах, и этот образ Маттиас больше никем перебить не смог. Чувство образовалось очень резко, очень стремительно, а Маттиас никогда не был влюбчивым человеком. В какой-то момент он обнаружил себя с ним в vip-комнате пятнадцатый раз за месяц. Он потратил огромное состояние на эту любовь, но, к несчастью, деньги были последним, о чем он заботился. — Придешь послезавтра? — спрашивает Клеменс, массируя его плечи. Маттиас смотрит на него, на то, как он игриво хлопает ресницами, как покачивается слегка на его бедрах, будто в попытках снова распалить. Маттиас придет, но это неважно, ведь Клеменс не вспомнит этого вечера. Секс-андроидам чистят память каждые пять часов, а информацию о клиенте и особенностях поведения с отдельными людьми закачивают в программу заранее операторы. Алгоритм лишь подстраивается под каждого следующего посетителя. С Маттиасом Клеменс — раскрепощенный, игривый мальчик-стриптизер, с кем-нибудь другим — скромный школьник или студент, для кого-то — саб или медбрат в эротичном костюмчике. Фабрика фантазий посреди огромного города. Но Маттиас все равно отвечает: — Конечно, приду. Он ласково гладит его бедра. Клеменс тянется вперед, чтобы поцеловать его. Затем его глаза вдруг стекленеют, хитрое выражение пропадает с лица. — Сеанс окончен. Для продления внесите оплату через терминал. Маттиас поджимает губы, но ничего не говорит. Клеменс ждет его у выхода, словно мраморная статуя, пока Маттиас одевается. На душе пусто и холодно, и гадко, будто его выкинули на сырую, темную улицу из уютного дома с камином в теплой гостиной. Они расходятся в разные стороны. Клеменс идет на чистку, а затем отправится обратно к шестам. Скорее всего, его уже кто-то забронировал. Выходя из зала, Маттиас успевает заметить, как персонал снимает с Клеменса его футболку. Очистка длится минуты три в специальном помещении — Маттиас специально ждет, — после чего Клеменс выходит при полном параде, вновь на каблуках, только теперь у него длинные платиновые волосы с выбритыми висками, крупные серьги в ушах и темный макияж. Последнее, что Маттиас видит, — это как Клеменс подходит к высокому парню со щетиной и точно так же встает на цыпочки, чтобы поцеловать его. В груди вновь что-то мерзко, хрустяще крошится, как лед или разбитое стекло. На языке проступает горечь. Маттиас уходит, забронировав заранее сеанс на послезавтра.