Возвращение

Хуже ухабистых дорог был застоявшийся запах пота, еды и бензина. Вздохнешь поглубже – и загибаешься пополам, удерживая кашель, тошноту и отвращение. Всеволод держался из последних сил, но влага предательски выступила на лбу, змейками покатилась по жирной, блестящей коже. Игорь заметил это и, как всегда, засмеялся – громко, мерзко, по-гиеньему. – Чё, Севушка, плохо, что ли? Погоди-погоди, скоро приедем. А я говорил тебе, говорил, что жрать перед поездкой – не лучшая идея. Всеволод стиснул зубы, прикладываясь головой к переднему кожаному сиденью. Тошнота застряла в горле, словно ворох листьев в канаве, который не сбить обычным водным потоком. Еда была не при чём – Всеволод не завтракал. Что-то другое, что-то инстинктивное, первобытное давило на желудок и грудь. И ещё боль. Спазмы, подобно лампочкам в музыкальном автомате, вспыхивали в мозгу. Врач предупреждал: память восстанавливается медленно и мучительно; потерпите, больной. Затрясло – подъезжали к лесу. Как только машина остановилась, Всеволод первым вывалился наружу, тяжело дыша. Кто-то хлопнул его по спине – воздух мелкими осколками застрял в легких. – Ну, Севушка, лучше? Надеюсь, во время похода не заблюешь нам ботинки? – Игорь, харэ издеваться над человеком! Лучше помоги с рюкзаками. Саша, ворча, плюясь ругательствами, разгружал машину. Сумки мертвыми тушами висели у него на руках. Лиза же, выпорхнув на природу, сладко потянулась ввысь, точно умоляя солнце забрать её к себе. Оголился плоский живот с аккуратным пупком. Всеволод стыдливо отвернулся. – Потом отдохнешь, Лизок! – кричал Саша, оттаскивая вещи к дереву. – Займись машиной. Лиза улыбнулась и тряхнула летними волосами. И будто сразу на всю округу повеяло ромашками, мокрой травой и шишками. В груди приятно кольнуло, словно от теплого воспоминания. Она осторожно припарковала тучный автомобиль и подлетела ‒ счастливо, воздушно ‒ к хмурому Саше. Нежно коснулась губами небритой щеки. Короткие, но худые пальцы браслетами охватили жилистые руки. Всеволод смущенно отвел глаза ‒ слишком интимно, слишком не-для-него. ‒ Готовы? ‒ спросил вмиг повеселевший Саша. ‒ Каждый берет по рюкзаку и в путь. Сева, если станет плохо, сразу говори. ‒ Главное не потеряйся по пути. Ножки-то у тебя коротенькие, а тело ‒ большое. Да ещё память… ‒ Игорь с цоканьем покачал головой. ‒ Игорь, сранный мудак, захлопни рот! Зачем тебя только взяли, а? ‒ сердитый возглас затерялся среди крон деревьев. Гиений смех взорвался в воздухе. Лес пел ‒ птицы, то ли дрозды, то ли клесты, галдели между собой; ветер игриво шептал непристойности листве; хитрые нимфы, скрывающиеся в густой зелени, искусно имитировали глухие голоса зверей; ветви, сброшенные наземь, хрустели, как суставы больного старика. Всеволод, крепко держась за лямки рюкзака, ошеломленно осматривался. Эти звуки… Голову снова зажевала боль. Скривился, но на внутренней стороне век замельтешили движущиеся краски, превращающиеся в фигуры ‒ голые сучья, похожие на обрубки рук покойников; девушки, бледные, исхудалые, с космами утопленниц и чёрная, зыбкая топь. Голодная, жадно зовущая к себе. Трава защекотала пухлую щеку. В глазах стало горячо, будто к ним поднесли пылающий уголёк. ‒ Эй, амнестик, ты чего разлегся? Живот-таки перевесил? Всеволод молчал. В ушах трещал белый шум. Обеспокоенные Саша и Лиза помогли подняться и отряхнуться. Хотелось поблагодарить: не только за выручку здесь и в больнице, но и за доверие, дружелюбие, по сути, к незнакомцу. Ласковые слова пригрелись во рту, но язык закаменел и распух, точно кусок оленины. Итог ‒ наружу вывалился мягкий ворох бессмыслицы. Ощущение чего-то странного не покидало Всеволода до первого привала. Казалось, что трески, шорохи, хлопанья, кваканья сливались в мелодично-тоскливое: «Все-е-е-е-е-волод». И сердце щемило от знакомой боли, и тропы вели в другую сторону, и едва уловимые тени призывно танцевали, и воздух густел сыростью и ядреным дурманом. Галлюцинации? Память так восстанавливается? Никаких мыслей. По всем правилам развели костерок, подготовили утварь. Лиза достала из рюкзака на закуску бутерброды, приготовленные собственноручно. Помидоры, сыр, салат и тонкий слой масла. Вонзаешь в них зубы, ‒ и любовь облипает рот. Всеволод тихонько застонал от наслаждения и поднял глаза. Игорь громко, театрально рассказывал про курьезные случаи с ним в главной роли; Саша тонкогубо улыбался, но брови оставались нахмуренными; Лиза же положила белокурую головку на согнутую руку, методично жевала губу и глядела в никуда, в пустоту, вовнутрь себя. Обед удался ‒ горячий чай, мясо, молочная шоколадка. Желудок не тяготел, не ввалился к кишечнику, но и не ныл жалобно, безутешно. Ноги же не подкашивались, не ломались спичками, а бодро несли груз тела к следующему привалу. Солнце на цыпочках ушло за горизонт, и на бескрайнее небо вылили чернила. В холодной пустоте небес плыл молочный месяц, а звезды редко поблескивали, словно покрылись слоем пыли. Ребята прошли достаточно много, чтобы почувствовать ‒ устали. Благо, ночь была теплой, ‒ лагерь разбили быстро. Устраиваясь в спальном мешке, Всеволод не мог сомкнуть глаз. Необъяснимое напряжение ртутью текло под кожей. Сбивалось дыхание. Потели ладони. Пекло сердце. Наконец ‒ темнота. ‒ Все-е-е-е-е-волод. Все-е-е-е-е-волод. Обман разума, предостерегал доктор, обман разума. ‒ Все-е-е-е-е-волод. Горький девичьей голос, будто живой туман, окутывал неподвижное тело. Воздух застоялся в груди, а пот струился из всех пор, словно из тела хлынул дождь. Всеволод нервно выбрался из спальника, точно ящерица из яйца. Распахнул полог палатки, вглядываясь, ощупывая взглядом безмолвную тьму. Вдруг ‒ раз! ‒ заискрился перед носом огонёк ‒ маленький, нежный, дружелюбный. А за ним ещё один, и ещё, и ещё! Проморгался ‒ огни не исчезли. Висели пылью, не собираясь опускаться. А что, если они ядовитые или взрываются? Но внутренний инстинкт мягко подсказал ‒ безопасные. Рука медленно, дрожа, как при лихорадке, дотронулась до светящегося шара. Не обожгло, током не ударило, лишь защекотало пальцы. Всеволод дернулся и ступил на полшага назад. Горький девичьей голос вновь пропел: «Все-е-е-е-е-волод», и огоньки поплыли по ночи, создавая тропу. Нервозность растянула губы в кривую улыбку. Нет-нет, это точно галлюцинации, не может быть сомнений. Зрительные, слуховые, тактильные, весь набор. Иллюзии поврежденного мозга. Всеволод, продолжая улыбаться и кивать, соглашаясь мысленно с самим собой, спрятался в палатку и нырнул в спальный мешок. Не было сна, не было отдыха ‒ только звенящая, крошившая голову тишина. Поднялся Всеволод поздно, усталый, грустный, со свинцовым сознанием. Уселся на заранее подготовленный для него стул. Запустил мясистые пальцы в жидкие волосёнки. ‒ О, спящая красавица глазки открыла! ‒ ехидно прокомментировал Игорь, откусывая сочный бок зеленого яблока. Хруст противно отозвался в ушах. ‒ Выспался, надеюсь? Нам выдвигаться уже пора, только тебя и ждём. Действительно, только его и ждали: палатки собраны и убраны в массивные рюкзаки; костер давно потушен; посуда сложена в мешок; Саша с Лизой, облокотившись друг об друга, выжидали. Нетерпение не просто сквозило в воздухе ‒ оно его электризовало. Всеволод промямлил пьяным от недосыпа языком извинения и наспех сгреб вещи. Все свободно выдохнули. В молочной мути утреннего неба скользило солнце, похожее на луну. Отбрасывало трезвый серый цвет на деревья, превращая их в потрескавшиеся кости. И листва обратилась в разорванные в клочья легкие, жалобно вздыхающие от дуновения ветра. Никто будто не замечал изменений. Шагали весело, переговариваясь друг с другом: изредка покрикивал Саша, по-гиеньему смеялся Игорь, и счастливой птичкой щебетала Лиза. Нога в ногу, рука в руке. Всеволод отставал. Предчувствие, холодное, как само отчаяние, неотступно преследовало Всеволода с привала. Забиралось неприметным пауком под куртку, аккуратно ввинчивалось в кожу, по крови плыло до сердца, которое покрылось коркой льда. Органы копошились, меняясь местами. Вновь тошнота листьями забила горло, а в мозгу повыскакивали гнойники боли. Поход давался тяжелее и тяжелее: колени постоянно подгибались, будто суставы размягчались с каждым шагом; дыхание сбивалось в груди; перед глазами мерцало. Не выдержав, Всеволод остановился и прижался к дереву-скелету. ‒ Сева, все нормально? Тебе помочь? Может, воды дать? ‒ жилистые руки забрались в рюкзак. Всеволод замотал головой, мол, всё хорошо, не волнуйтесь. ‒ Уверен? ‒ беспокойное чириканье птички. Кивок. ‒ Тогда догонишь нас, а? ‒ вклинился Игорь. ‒ Если чё, позовешь. Кивок. Оборачивались, медлили, топтались на одном месте, но покинули. Спины, позорно сгорбленные, скрылись за зеленым покровом. Всеволод измученно прикрыл глаза. Вместо беззвучия ‒ шёпоты, шорохи, шелесты, шуршания, которые раздавались громче, громче и громче. Соленая влага резанула ресницы и щеки. Всхлипывание раздалось в пустоту. И точно по незримому приказу лесного царя заиграла свирель, флейта, бубен и снова послышался горький девичьей голос. Но он не пел, а плакал – надрывно и тоскливо. – Все-е-е-е-волод! Это не правда, это марево безумия. Нет-нет-нет. Сделав вдох, Всеволод открыл налитые кровью глаза. Ярко ‒ огоньки закружили перед взором и образовали дорогу. Истеричный смешок вылетел птицею из груди. Надоело! Пусть всё летит в бездну! Всеволод встал и пошел по тропе огней. Музыка усиливалась, ровно, как и плач. Замелькали бледные, как шампиньоны, руки; травяные волосы; обнаженные тела. Всеволод побежал, существа побежали за ним. Но тут огоньки погасли. Болото. Истлевшие ветви сосен легонько касались поросшей мхом глади; затхлость овладевала носом, а зыбкая хмарь укрывала порванной вуалью трясину. И Всеволоду было хорошо. Не страшно, не противно, не тревожно, ‒ уютно. Как дома. Перестала гореть голова и тяжелеть дыхание. Облегчение, свобода заполнили тело, очистили от апатии и угнетенности. Бульк-бульк. Бульк-бульк. Вначале появились темные волосы в тине, затем ‒ большие-большие хвойные глаза и острые скулы, после – костлявые плечи и грудь, облепленная мокрыми прядями. Девушка доброжелательно протянула хрупкую руку. Всеволод заколебался. Но музыка, окружившая его, голоса, очаровательная улыбка незнакомки заставили спуститься в болото и взяться за теплую ладонь. Вниз-вниз-вниз, под мутную поверхность. Ощущение, словно вернулся в лоно матери. Нежная вода лизала кожу, а девушка бесшумно смеялась. К ней присоединилась две сестры, точные копии друг друга. Они плавали вокруг Всеволода, заключали его в хоровод. Наконец, одна подплыла ближе, и её шепот коснулся сознания: – Добро пожаловать домой, хозяин.