Я была одна

Сегодня, по-настоящему холодный день, в мою дверь, что редко встречает гостей, постучали резкими звуками. Неожиданность застала меня: я не испугалась, но удивление было слишком заметно на моем лице. Босыми ногами я тихо потопала к двери, чтобы не издать лишних звуков в случае, если мне совсем не захочется открывать ее. Аккуратно коснувшись до глазка, я, словно боясь, приближалась лицом к нему. Сквозь искривленное стекло я увидела Тебя. Моя спина повторно испытала все ножи, что так крепко вонзились в нее ранее. Ты достал ими до всех моих позвонков, Ты дотронулся острием до моей грудной клетки неосознанно и неторопливо. Ты перебирал все мои органы, убивая их, но сердце решил всё-таки оставить, но в каком состоянии — сломленном и еле дышащем хоть какой-то надеждой. Я впервые ощутила, как это — не смочь пошевелиться, стоя, как вкопанная, и испытывая невероятную дрожь и слабость. Меня тошнило, как в Нашу первую встречу — я волновалась. Ты постучал вновь, и я нашла в себе силы открыть. «Юридически — куда хочешь идти можно, но фактически — сдвинуться нет никакой возможности» — это первое, что пришло в мою голову. Ты любил Маяковского, Фета, Бродского, и я заучивала их, чтобы потом цитировать, как Ты это делал: восторженными глазами, влюбленным тоном читал мне их стихи о любви. И мне тогда казалось, что Ты будешь смотреть на меня таким же взглядом, если я буду знать каждый стих твоих любимых поэтов. Но ты не смотрел на меня так, зато точно глазел на другую такими же глазами, хотя она не знала, кто такой Фет, не могла бы прочесть тебе ни один стих Маяковского, и точно бы не обсудила с тобой Бродского. Но Ты же знаешь, я не виню тебя: Ты не был обязан это делать. Дверь распахнулась, пуская в квартиру слабый зимний холод, что исходил от тебя. Ты всё так же пах сигаретами, которые я ненавидела, но терпела, ведь я «не имею никакого права осуждать тебя за твои привычки». — Привет, — простым словом ты ввел меня в транс, где передо мною прошли сотни твоих «приветов» и чувство дежавю выворачивало меня, — я скучал. — Привет, — слабо ответила я, зная, что Ты лжешь, но что я могла поделать? — Могу пройти? — низким голосом произнес Ты, буквально дотрагиваясь до каждого моего нерва. — Да, конечно, — отходя от порога, я ответила тебе и смущалась, опуская глаза. Ты самодовольно зашел вовнутрь: прошел на кухню, кладя торт по акции на стол, ринулся в мою комнату, на балкон. Ты даже не смотрел на меня, а я разглядывала тебя полностью: весь спектр твоих легких воспалений, родинка на щеке, совсем маленькая родинка под губой и тяжелый взгляд, Ты выглядел раздосадованным. И я догадывалась, почему, но я так не хотела этого слышать. Принятие того, чего я больше всего боялась, казалось мне просто невозможным. — Прости за бардак, я давно тут не прибиралась, — указывая на разбросанные вещи, сказала я. Тогда ты поднял глаза, и мы встретились взглядами. Ты был серьезно чем-то обеспокоен, и это вызывало у меня смятение, жжение внутри моего тела, словно я сейчас сломаюсь, исчезну и развалюсь на мелкие частицы, и весь хаос, что был в моей голове, выльется наружу, и я превращусь в стул — на моем лице не было бы ни одной эмоции, я была бы неподвижна. — Всё хорошо, не переживай, — усевшись на скамейке от кухонного фурнитура, Ты с мягкой улыбкой успокоил меня. — Как твои дела? — Всё идет своим чередом… — Помню тебя такой веселой, — прервал меня Ты, — ты так лучезарно улыбалась, всегда могла меня поддержать, надеюсь, ты не потеряла это свойство. — Не знаю, — ухмыльнулась я, смотря, уже не помню, куда, ведь мне было важно лишь твое присутствие, — а сам как? Что нового? — Она ушла от меня. И за эти короткие четыре слова я потеряла дар речи. Я забыла, что это такое — говорить. Забыла, что такое чувствовать. Мое тело было на месте: органы, кости, мышцы — всё осталось при мне, но самой меня не было. Я испарилась, исчезла, ушла, сюда можно приписать все глаголы, что означают прекращение или уход, я не могу сказать точно. Мое горло было сдавлено, и боль разрасталась по всему периметру. Мне казалось, если ты подставишь мне нож к нему, я бы не боялась и не испытывала бы ничего. Это было намного хуже. Мое сердце, как тогда, покрылось шипами вовнутрь, отказываясь работать. Я думала, что я умру, не выдержав всего этого. Ты резко встал, начал похлопывать себя, шарился в карманах. — Прости, сейчас приду, — быстро бросил Ты, выбегая в сторону вешалки. Я лишь молча сидела, пребывая в некотором ступоре. Всё обострилось: я еле сдерживалась, чтобы не зарыдать и не броситься в бега от тебя, покидая собственную квартиру. Но Ты вернулся быстро, не дав мне и возможности. Держа в руках фиолетовую пачку сигарет, ты слабо улыбнулся. — Без них не обойдется. — Дай одну, — попросила я, при этом ни разу не выкурив ни одну сигарету в своей жизни. Твои сигареты были самыми противными, их приторный сильный запах оставался в каждом уголке, где Ты курил — Ты сам ими пах, это был запах, по которому я тебя распознавала. — Ты же не куришь? — услышав это, я легко улыбнулась. — Всё меняется, — я вырвала из-под твоих пальцев сигарету, сунув ее в рот и зажимая ее губами. Ты заплакал, и я полагаю, из-за разбитого сердца. Как я в свое время, верно? Я хотела прогнать тебя прочь, выгнать из своего дома, но твой вид: абсолютно пустой и жалкий — как я могла, со своим больным тобою сердцем, просто так выгнать тебя? Ты рассказывал о том, что между вами было, как ты гладил ее по рукам, и какие холодные у нее руки, как ты заправлял ее гладкие волосы ей за ушко, как притрагивался к ее носу в прошлые выходные, когда на улице было очень холодно. Знала бы она, что я бы отдала за пару таких моментов с тобой, как минимум раньше. А она, совершенно наглым образом, поглотила твое сердце за бесплатно. А я, пожертвовав собственным состоянием и собственным сердцем, сижу и слушаю твои рассказы про любовь, о которой я мечтала: о твоей любви ко мне, такой же светлой и искренней. Мой нос не позволял себе мерзнуть при других: ему не хотелось, чтобы кто-то, кроме тебя касался его. Мои руки готовы были согреть тебя, но твои рукопожатия холоднее льда. А мои волосы готовы были стать самыми гладкими волосами на свете. Но что я могла возразить тебе? Я была на твоем месте, и я знаю, что это. Обвинить тебя в твоем бесчувствии ко мне — это низость, возможно, логичная, но я не смогла этого сделать. Насильно мил не будешь, так ведь? Мы сидели: оба с разбитыми сердцами. Она — тебе, ты — мне. И я, осознавая всё, что происходило, зарыдала, но не смела смотреть в твою сторону. Ты опустил голову на мое маленькое для нее плечо. Я чувствовала твой жалостливый взгляд, я знаю, ты понял, почему у меня пошли слезы. Ты точно это понял. — Я сочувствую, что ты со мной когда-то связалась, но помочь тебе я ничем не могу, — тяжело выдыхая, сказал ты. И я знала, что ты не смог бы мне помочь. Ты и не должен был мне помогать, и я это понимаю. Это так больно, но этого не изменить. Осознание всего этого — самое тяжелое, что я могла чувствовать. Но ведь ты тоже это осознавал тогда, как минимум, был на пути к этому. Ей не нужны были твои стихи. Зачем ей твой Маяковский, которого ты во мне не замечал? Зачем ей твой Фет, который не раз звучал из моих уст? Зачем ей твой Бродский, которого я сама полюбила? Скажи мне, каково это — жить с дырой в сердце? Каково это — чувствовать беспомощность? Каково это — осознавать? Я бы точно задала тебе эти вопросы, но я же знала ответ на каждый из них. В дыме от сигарет, в твоей бесконечной болтовне о ней я почувствовала облегчение. Тебя больше не было со мной. Ты сидел рядом, мы были предельно близки, но я была одна. И, раньше мечтая о твоей компании, а таком сближении: сидеть вот так, соприкасаясь коленями, зная, что твоя голова на моем плече, но сейчас - я не чувствовала тебя. Больше не чувствовала. Под шум деревьев из открытого окна, под дым твоих любимых сигарет — в твоем запахе и в твоем присутствии — отныне, я была одна.