Персонажи

      Было темно, когда пришли эти люди. Пришли и из тёплой и сухой прихожей вытащили меня под дождь прям как был – в майке и домашних тапочках. Сунули что-то в руку, дали инструкции – и ушли. Вот такой вот краткий цикл. Кстати, инструкции были инструкциями с большой-большой натяжкой: ты знаешь, что делать. А я ведь, правда, знал. И черта с два теперь отвертишься.       В агентстве персонажей, которых не вписали в сюжет, не предупреждали, что все будет именно так. Говорили – поставьте галочку, мы вам позвоним, хорошего дня. А люди, дождь и праща с камнем, значит, были напечатаны мелким шрифтом? Зрение у меня отличное с детства – не было там ничего. Но поди ж ты. Я теперь был Давидом.       Никогда не задумывались о том, почему герои не знают о своём предназначении с самого начала? Да потому что ни один самый наидурной дурак не подписался бы на это самостоятельно. А так – потихонечку, пока опциональный герой в состоянии шока хлопает глазами, его принаряжают и, культурно подтолкнув под зад, выпихивают к приключениям, будь они неладны. Вот и со мной – так. В следующий раз буду внимательней читать договоры.       Кстати, мне разрешили подняться в квартиру и взять куртку. Но чести это тем людям, конечно, не делает – переобуться не дали.       Я очень удивился, что не во всех летних кафе стулья на ночь затаскивают внутрь. Мой Голиаф сидел под тем, что раньше было зонтиком, на том, что раньше было стулом. Раньше – до того, как пошёл дождь. Голиаф пытался поджечь напрочь промокшую сигарету, старался, закрывал лицо ладонью и щёлкал зажигалкой, но ничегошеньки у него не выходило. Я его понимал, очень-очень хорошо. Когда он отнял руки, я смог его рассмотреть: ну, мужик как мужик, лет, может, под тридцать пять, небритый, невыспавшийся. Наверное, потому он мне и показался очень приятным – родная душа, как-никак.       У Голиафа, по-видимому, тоже были инструкции – такого же, соответственно, характера. Он потом рассказал мне: пришли, вытащили, проводили, сказали сидеть и ждать. Очень в их стиле.       Он склонил голову набок – этот жест показался мне почему-то настолько знакомым, что закололо где-то под мокрой майкой, как будто я видел это не одну тысячу раз – и спросил: – Ну чего, убивать меня будешь?       Стою, смотрю, думаю: – Видимо, буду.       Праща с камнем неприятно так зудели в карманах. А Голиаф ждал, все так же наклонив голову. Он, кажется, тоже очень хотел, чтобы все это побыстрее закончилось и чтобы мы поскорее разошлись по домам – до следующего раза.       А потом я передумал. В конце концов, сколько раз я действовал по сюжету? Надоело, уволиться не могу – так хоть развлекусь хорошенько. – Как думаешь, – смотрю на Голиафа, зеркально наклонясь. – Любят они эксперименты? – Понятия не имею. Но мне интересно, если это имеет значение.       Отлично, только это сейчас значение и имело. Я вытащил из карманов пращу и камень и выбросил их в лужу – Голиаф улыбнулся и по-доброму так заблестел глазами. Потом я сложил пальцы пистолетом и приставил к его груди: – Пиф-паф, ты мёртв. – Давно бы так.       Он подвинулся, освобождая мне краешек того, что раньше было стулом. – Куришь? – Как с такой жизнью не закуришь. – Может, у тебя и сигареты тогда есть?       Я пошарился в карманах штанов – пижамных, потому что у тех людей все ещё не было ни стыда ни совести. Нашёл, одну взял сам, одну протянул – уже не Голиафу, а кто он там сейчас. – Тебя зовут-то как? – Фабрицио, – он жестом остановил меня, не успел я открыть рот. – Тебя я помню, не в первый раз вместе работаем.       Работаем – хорошо сказано.       Дождь все ещё шёл, но воспринимался теперь как-то иначе – положительно, что ли. Потому что куртка высохла, а плечо у Голиафа-Фабрицио было крепким, удобно на такое опираться.       В финалах обычно пишут, как герой наслаждается спокойствием. Вот я и наслаждался, Фабри, кажется, тоже. Потому что с нашей работой обычно на такое рассчитывать не приходится.