Каиновы дети

Джеки открывает глаза и тут же снова закрывает их. Недавно виденные картинки, что-то со дна подсознания, еще горят на сетчатке, неуловимые, необъяснимые. Не разжимая век, она тянется до прикроватной тумбочке в поисках сигаретной пачки. Вытягивает сигарету, но не решается закурить. Мнет в пальцах, чувствуя, как тонкая бумага рвется от неосторожных прикосновений. Джеки необходимо успокоиться, но это дается ей тяжело. Последнее время плохие сны донимают её слишком часто, чего раньше никогда не бывало. А теперь она могла проснуться посреди ночи с тем, чтобы обнаружить под подушкой окровавленный топор, а затем плавно перейти из этого реалистичного сна в другой, не менее реалистичный. За шесть или семь часов она запоминала около трех из них — и этого было вполне достаточно, чтобы волосы на затылке слегка шевелились, а кожу неприятно стягивало. В детстве мама показывала ей семейные фотографии — и, конечно, Джеки всегда настаивала на том, чтобы увидеть своего печально известного дядю. Мама, казалось, даже обижалась за её любовь к кровавым историям, но отказать не могла. И тогда Джеки получала желаемое, рассматривая вполне обычную на вид американскую семью. Торранс-старший, у которого она и позаимствовала это прозвище, добродушно глядел со снимка, хотя глаза его все равно казались застывшими и будто бы стеклянными. Мать неодобрительно отзывалась о нем, как о законченном алкоголике, но никогда не вдавалась в подробности мрачной истории. Довольно было и того, что Джеки удалось выведать из полицейских хроник. Когда она сменила имя, казавшееся ей нелепым, родители возмутились: «Ты хочешь быть на него похожей?» Джеки только отмахивалась и посмеивалась над их праведным гневом. Откуда, в сущности, ей было знать, что спустя пару лет кошмары будут преследовать её по пятам? — Всё этот чертов город, — вслух произнесла Джеки и вернула сигарету обратно в пачку. — Все дело в нем. Ей каким-то невиданным образом удавалось все это время избегать гибели, хотя здесь для этого были созданы все условия. Волей-неволей человек в Касл-Роке был обречен стать либо свидетелем, либо участником убийства, так что, в конце концов, настал и её черед. Она лишь защитила Генри, воспользовавшись первым подвернувшимся под руку оружием. Но все же было в этом что-то, что беспокоило Джеки. Как будто в этот день нечто внутри нее стало иным, раскрылось, но не так, как того можно было пожелать. Она иронизировала над самой собой, старалась отвлечься, забыть о нахлынувших эмоциях. Нет, Касл-Рок ничего от нее получит и не возьмет над ней власть. Джеки достаточно сильная, чтобы справиться с этим в одиночку. В три часа ночи, когда красные цифры на будильнике выглядят особенно зловеще, она включает в ванной свет. Рядом с ней, опустив по бокам руки, — мужчина с фотографии, неотрывно вперивший в нее свой взгляд. Джеки леденеет, непроизвольно стискивая руки в кулаки. Тело деревенеет. Она способна только смотреть на него в ответ, стараясь убедить себя, что все это ей только кажется. Мужчина не двигается, не моргает, оставась статичным, и Джеки решает повернуться, чтобы мираж окончательно развеялся — и в последнюю секунду Джек Торранс обхватывает её одной рукой и произносит шепотом, продолжая смотреть на нее в зеркале: — Ты ведь знаешь, почему я это сделал? Город меня заставил.Джеки не раз сталкивалась с этой формулировкой, когда речь шла о Касл-Роке. В случае со своим дядей она могла решить, что это был отель. Но иногда Джеки задумывалась: что, если людям в действительности не нужен особый повод для злодейства? Со времен древа познания им известна эта большая разница, но разве она хотя бы раз останавливала их? В своей жестокости человек давно превзошел любое другое существо. И, думая об этом, Джеки становилось страшно. По-настоящему страшно. Изворотливость и хитрость человеческого ума сделала убийство себе подобных возможным и в случае войны даже легальным. Беспощадность породила психопатов, многие из которых выглядели вполне нормально, пока не была затронута нужная струна. О её существовании сомневаться не приходилось. В Джеки она дрожала, готовясь лопнуть от напряжения. Но, может быть, ей это только казалось. Джек Торранс — на всякой отражающей поверхности, словно она в шутку трижды произнесла его имя перед зеркалом. Вот и сейчас Джеки не может заставить себя подняться с кровати: всегда есть шанс наткнуться на очередное его изображение. И неизменный вопрос: «Ты ведь знаешь, почему я это сделал?». Ей бы надо бросить все и бежать из этого места, не оглядываясь назад. Гнать машину, пока Касл-Рок не останется далеко позади, предварительно оставив Молли прощальную записку: «Прости, меня донимает покойный родственник и расстройство сна. Буду не скоро. Никогда». Но тут же перед Джеки встает резонный довод, что ехать ей, в сущности, некуда и не к кому. Пока это не похоже на осознание того, что ей просто не хочется уезжать, но для начала неплохое оправдание. Здесь она, по крайней мере, на своем месте, с головой погруженная в реальные истории того, как человеческая свирепость достигает своего апогея. Джеки умывается, не смотря в зеркало, но все равно чувствует холодящее присутствие кого-то или чего-то в одной с ней комнате. Нащупывает полотенце, опускает в него лицо и так выходит, не выключая свет. «Боишься меня?» — доносится ей вслед, но Джеки не останавливается и хлопает дверью. Сердце колотится как обезумевшее. Она садится на постель, взъерошивает волосы и выдыхает. Всего лишь дурной сон, очередной кошмар, стоящий на грани с реальностью — ничего больше. Возьми себя в руки, Джеки. На всякий случай она тянется к подушке, чтобы удостовериться, что никакого орудия убийства там нет. Но что если однажды Джеки найдет его? Что тогда? — Бред, — самоуверенно заявляет она вслух, чтобы приободриться. В следующий раз она спокойно скажет ему: «Ты был заперт там, словно плененное хищное животное, и всего лишь дал волю природной склонности к насилию. Вот почему». «Но разве я не мог выбраться, если бы захотел, всеми возможными способами? — ответит он. — Быть может, я просто не хотел? Совсем как ты». «Это неправда!», — воскликнет она. «Тогда почему ты все еще в Касл-Роке, дорогуша? Что мешает тебе?». И тогда собственные доводы покажутся Джеки менее убедительными. Касл-Рок — благодатная почва для зла, цветущего здесь необычайно пышно. Она просто не может это пропустить. Тем более, что Генри Дивер снова в городе. А несчастья, как известно, следуют за ним по пятам. Птицы градом сыпались на землю, лесные пожары свирепствовали как никогда, люди сходили с ума и резали не то что друг друга — собственных отпрысков. Точно предвестник десяти казней египетских, Дивер появился из ниоткуда с тем, чтобы потрясти Касл-Рок до самого основания. В который раз. Глас Божий, глубоко в лесной чаще, повелел ему пойти и убить отца своего. Но Джеки догадывается, что это лишь проклятая кровь шумела в ушах, создавая гул и необычайное волнение во всем его существе. Знает, что единственный голос, который услышал Генри, был его собственный. Как и в случае с её дядей. Он грезил о моменте расплаты  — и отель лишь подтолкнул его ближе, к той бездонной пропасти, откуда не было пути назад. Джеки потребуется выпить не одну чашку кофе, чтобы взбодриться. Она слишком вымотана за последние дни, толком не высыпаясь и не отдыхая. Пожалуй, она медленно сходит с ума — и в этом мало удивительного: ведь родители полагали, что Джеки принимает его облик вместе с именем. Позволяет ему прожить вторую жизнь задаром, во сне и наяву. Посмотришь на руки — совсем чужие. Чьи они? И чья на них кровь? Джеки мысленно спрашивает об этом себя, потом, когда не находит подходящего ответа, смотрит в темные глаза мертвеца. «Ты мне скажи», — ухмыляется Джек. Она рассматривает свои ладони, пальцы. Ни пятнышка. Все это, как и ожидалось, плод взбудораженного сознания. Джеки встает, поднимает с пола куртку. Слегка нервным жестом поправляет волосы. «Катись к дьяволу», — мысленно посылает она Джека. «И это так ты обращаешься с родным дядей? — притворно изумляется тот. — «Теперь я часть тебя. Придется отправиться в преисподнюю вместе». «Если я уже не там». В своих снах Джеки видела места, где никогда не была. Пересекая их вдоль и поперек, она все глубже проваливалась в ощущение непередаваемого ужаса, сдавливающего грудь. У нее были ключи от всех дверей, и за каждой за них таилось что-то, о чем она и помыслить не могла. В причудливо выглядящем баре ей предлагают выпить яд — за счет заведения. Джек, сидящий рядом, едва смотрит на нее, поглощенный своими мыслями. У него абсолютно безумный вид и выглядит он помятым. Джеки смотрит на костяшки пальцев дяди — и плоть, прорывающаяся наружу, вызывает в ней тошноту. Здесь все из плоти и костей. Все это чертово царство насилия в её голове. — Так ты нашла ответ на вопрос? — произносит Джек, прежде чем осушить стакан до дна. Она молча оглядывается кругом, видя лишь бесплотные тени, скользящие по потолку. Если прислушаться, можно понять, что движутся они с тем же звуком, с каким гремит в жилах кровь. Джеки закрывает глаза, открывает их снова. Отрава соблазнительно плещется в бокале. Выпей меня и от иллюзий ночи перейди к дневным. — Дайан, моя Дайан, — он поворачивается к ней, и звук собственного имени заставляет её вздрогнуть. — Как долго можно сомневаться? Здесь, внутри, зверь, ждущий, когда его ненасытная утроба будет наполнена. Ты ничего не можешь ему противопоставить, однажды убив кого-нибудь. Джеки недобро щурит глаза. — А если попытаюсь? — с вызовом спросила она. Джек пожимает плечами. Его стакан снова был наполнен до краев. — Тогда тебе придется сжечь Касл-Рок дотла. И даже в этом случае никто не гарантирует, что зверь успокоится, — он бросает взгляд на стойку. — Почему ты не пьешь отраву? Лучшей не сыскать ни в одном другом штате. Джеки заводит машину и старается лишь украдкой глянуть в зеркало заднего вида. Знает, что он будет там, держа зверя на привязи. Пока что. Джек Торранс не прочь разделить с ней это бремя. Каким все же могущественным может быть одно только имя. По нему сразу можно узнать его род. Джеки включает радио и выкручивает громкость на полную. — Ну что, дядя, готов услышать, что хочет сказать тебе Бог? — бросает она за спину. И в неистовстве нажимает на педаль газа. Сегодня Джеки Торранс расквитается с городом за все.