Маяковский, ты помрёшь, когда это увидишь!

Это лето выдалось удивительно прекрасным. Июльские лучи солнца днями напролёт радовали своими тёплыми касаниями людей не только в Константиново, но и по всей России. Даже на холодном севере свободно росли цветы, и погода ничуть не отличалась от ясности погоды на юге. Природа, будто юная девушка расцветала, и, заводя свои танцы, завлекала в них всех обычно серых на жизнь и скупых на эмоции людей. Она кружилась и извивалась во всех уголках русских земель, одаривая своими деяниями всё живое и неживое, сгоревшее и даже то, что ещё можно поджечь. Её глазами было небо, со своей синевой и безоблачностью, со своей бескрайностью и чуткостью цвета. Её губами были цветы, что обычно покрывают все окраины и уголки нашей Родины, красные, ярко жёлтые, все они были одним её воплощением. Её телом были поля и реки, озёра, все, что своей живостью приковывает взгляд даже самого бесчувственного и падкого на мысли человека. И уж если, это лето не тронуло за живое людскую душу, то можно сделать вполне логический вывод, что и нет у того человека души. С полудня до вечера, солнце играло со стёклами деревенских домов, дабы придать их потускневшему блеску хоть какую-то краску, в виде бликов, бегающих с одной оконной рамы на другую, в народе называемых солнечными зайчиками. Трава, цвета чисто зелёного казалось, отражала свет, дарованный природой и солнцем. Воздух, очевидно чистый вдали от города, попадая в легкие, очищал их от скопившейся ещё в городе гадости. Пыльные дороги подле домов, даже те казались новее и чище. В любое время и столетье славится Россия своими дорогами, точно также как и природными красотами. Коих не отнять ни одним натиском человечьим, ни войной, ни голодом, ни даже внутренней проблемой страны, которая была так далека от крика о помощи, от слёз её. Увидев хоть раз сие шедевры русские, вы ни за что на свете, не сможете уехать и бросить настоящую душу России, среди всей этой грязи и жестокости. Конечно, когда твоя жизнь крутится вокруг шумного города и вечных литературных вечеров, с докучающим издательством, со временем начинаешь забывать, что такое бескрайние поля и солнечные лучи при закате. Маяковский, человек по натуре своей мало близкий к природе и её прелестям, человек, которому ближе столичные дожди и серые дорогие костюмы, сменившие яркую жёлтую кофту. Что уж говорить о просторах Константиново. Для Володи, название села близ Рязани, возможно ещё несколько месяцев назад ничего не говорило и не значило. Оно значило для него ровно столько же, сколько и любое другое не знакомое ему и не интересующее его село в России, коих было раньше очень много. А уж и думать, что проведёт там некое количество дней в компании имажиниста Всея Руси, возможности не представлялось. Хотя бы потому, что ситуация казалась бездарно бутафорной, настолько же, насколько крестьянская рубашка, носимая плечами Есенина в начале карьеры. Владимир Владимирович и вовсе особых планов на лето не строил, так как всё зависело от Лили Юрьевны, которая тоже на удивление не торопилась строить планы. Поэтому летняя жизнь Маяковского была неприлично скучная для футуриста и неприлично обычная для среднестатистического жителя союза. Стихи писались как на заводе - пачками, с агитациями грядущих выборов, но значения для его души и сердца не имели. Сам он считал, что такую ерунду (в плане написания) как агитационные стихи, он может написать хоть за обедом, хоть опаздывая на важную встречу. Партия за них платила неплохо, но эти деньги были неоправданными в его труде, собственно, поэтому особой радости также не приносили. Маяковский никогда не привязывался к местам, будь то город или какое-то значимое кафе. Ему, было откровенно всё равно, будет столицей Ленинград или Москва. Самара или Воронеж. Жить он будет в доме или в квартире. Он даже к Багдади, к селу, в котором провёл добрую половину детства, даже по тем местам он не скучал и тепла душевного страдания не испытывал, мысленно возвращаясь обратно. Он скучал по детству и отцу, но по рекам, озёрам, красотам Руси, которые восхваляет изо всех утюгов Есенин - нет. Может это зависит от воспитания, а может от чего-либо другого. От того, и стихи о природе, свойственные классикам литературы и новоиспечённым имажинистам, были ему смешны и нелепы. Есенин же, супротив мнению Володи, без фальши любил место, в котором ему было суждено родиться. Ему нравились золотые поля и леса. Деревянные дома, сделанные на старый лад. Люди, живущие там с широкой душой и добродушным видом. Деревья, с золотой кроной по осени. Иначе говоря, всё то, что Маяковскому было скучно и безразлично. Ему были нужны чувства и эмоции, на них, по его мнению, и крутилась вся жизнь, в то время как природа была до этого, так и будет, она безмятежна и тем и была безбожно скучна. -Володя, ты просто не был там! Именно поэтому ты так и говоришь! Если бы ты только видел какое там небо…- с упованием Серёжа вспоминал как бегал босиком по траве и играл в казаки разбойники, будучи мальчишкой, как проводил вечера на своём заветном месте, расписывая своим мелким почерком листы. -Есенин, ты думаешь, я неба голубого не видел? Или быть может ржаные поля? Я, если ты не знал, за пределами столицы тоже бываю,- футурист скептично курит сигарету, наполняя её серым, табачным дымом комнату. -Нет, Володенька ( это словно он говорит с хитрой улыбкой, после которой Маяковский нервно кашляет) небо голубое ты может и видел, как и поля ржаные. Но поверь же мне, наконец, такого неба как в Рязани ты нигде не увидишь, потому что там оно особенное, - после этого Есенин откинулся на спинку кресла и уставился в потолок, обдумывая мысли и воспоминания известные лишь ему. -Эх, какой, ты, балалаечник всё-таки смешной. Небо везде одинаковое, а вот фантазия у тебя отменная,- на этих словах Маяковский встаёт из-за стола и идёт к портфелю, дабы достать какую-то папку. Серёжа продолжает мерить взглядом белёный потолок. -Нет, нет, Володя. Ты просто по природе своей не чувствуешь те вещи и красоты, которые чувствую и вижу я. Тяжело быть бревном бесчувственным,- тут Маяковский нервно сглатывает и смотрит на задумавшегося Есенина. -Я значит бревно бесчувственное? -А как тебя ещё назвать? Ты ж главную красоту русскую не замечаешь и в расчёт не берёшь,- футурист подходит к поэту и недовольно смотрит: -Ну, всё, Есенин, ты у меня сейчас за такие слова огребёшь! -Что же?- лукаво смотрит на футуриста. -Я бы на твоём месте особо не обольщался,- блондин только и успел недоумевающе посмотреть, как Маяковский принялся с суровым, спокойным лицом щекотать поэта. -Маяковский прекращай…. Ахааха…. Хватит!- но футурист не останавливал свою пытку и только сильнее нависал на кудрявым поэтом, не переставая щекотит его, так, что тот забился в угол и пытался, как мог отмахиваться от него, шепча всякие ругательства в вперемешку с непрекращающимся смехом. -Я тебя сейчас укушу!- Есенин кусает Маяковского за левую руку, так как тот держит его руки, не давая отпираться. -Ай!- Володя отскакивает. -Зря я тебе рассказал про щекотку… будешь теперь докучать,- он выдохнул и прикрыл глаза. -Мда, Есенин, тяжело быть чувствительным бревном, я прав?- самодовольно улыбается и с чувством победы подаёт горе-поэту руку, дабы тот встал уже, наконец, с пола. -Нет, Маяковский, ты знаешь где-то в глубине души что за мной, правда. Мне кажется, что тебе просто стоит побывать в Константиново. Поехали?- Серёжа весело улыбается, его живые голубые глаза с мольбой смотрят на футуриста. «Ей богу, как маленький ребёнок» - думается в этот момент Маяковскому. -С ума сошёл? А что я скажу…- Есенин глядит на Володю злобно, недобро, будто прожечь хочет. -Хотя бы на пару дней! Всё лучше, чем в столичной квартире тухнуть,- нервно шагает из стороны в сторону от мысли о Брик. -Деревенщина, ты сам то хоть понимаешь, как твои родные на это отреагируют? -И как они интересно отреагируют? Неужели я не могу пригласить своего доброго друга к себе на Родину, на пару дней? Так и скажу, что ты, в столице солнца не видишь и дрянь всякую ешь, моя мать за тебя возьмётся так и знай!- поэт наставительно поднимает бровь и с энтузиазмом достаёт повидавший виды чемодан из шкафа. -Это угроза?- с насмешливой улыбкой Володя изучает бегающего из угла в угол, в поисках нужных вещей имажиниста. -Нет, Маяковский, пока что это предупреждение,- он задорно подмигивает и возвращается к своему чемодану. ***************************************************************************** Есенин поезда не любил. Смотреть в окно занятие увлекательное, но когда ты не можешь размять ноги, высказать свои мысли, так как соседи могут всё услышать - напрягает. Маяковскому было хорошо, лежит на койке и читает какую-то книгу, даже не пуская взгляды в сторону золотой головы. От этой скуки он ежеминутно вздыхал, и утомлённо оперев голову на локоть, смотрел на берёзы в окне. Собрались они очень оперативно, буквально меньше чем за час. Володя особенно не усердствовал над сборами сумок, так как всегда любил ездить без лишнего груза. Есенин же, после того как собрал чемодан, со скоростью света взметнулся, собрался и приказным тоном за несколько секунд вынудил Володю покинуть квартиру, дабы сходить в ближайший магазин за «гостинцами, с пустыми-то руками не поедем же». Матери был куплен Платок и какие-то французские духи, что, по мнению Есенина, было вычурно для обычной деревенской старушки, но футурист посчитал, что у каждой женщины должны быть дорогие духи, и не важно деревенская она старушка или же светская львица. Затем по настоянию Есенина были выбраны презенты каким-то тётям Шурам и Тамарам, дяде Лёше из соседнего дома: -Отличный дядька, надо купить ему хорошей водки и папирос, а то кроме самогона своего ничего не видел - заключает имажинист с умным видом. -Так и спаиваются мужики в деревнях – страдальчески вздыхает футурист от пытки ходьбы по магазинам. Купив всё необходимое, поэты отправились на вокзал, за покупкой билетов. Повезло им особенно удачно, ведь подходящие билеты были на этот же день, стоило только забрать чемоданы и в течение часа в быстром темпе приехать на вокзал. Вся затея с Константиново была для Маяковского крайне смешна. Поначалу, он думал, что Есенин и вовсе шутит или передумает в последний момент. Однако когда билеты были куплены, а чемоданы собраны, только тогда Володя понял, что имажинист твёрд в намерениях, и провести два дня в селе близ Рязани ему придётся по-настоящему. Конечно, увидеть новые просторы, место, где родился известный поэт России, довольно интересная мысль, но не когда это происходит так спонтанно, даже без предупреждения близких. Хотя, Маяковскому всё же понравилась такая спонтанная перемена места, ибо таких быстрых и резких решений в его жизни было не так уж и много. -Эх. -Нечего вздыхать, сам всё это затеял,- не отрываясь от Мёртвых Душ Гоголя, говорит он. -А я и не вздыхаю! Сиди и читай дальше свою книгу.- Серёжа пьёт чай из стакана и смотрит в упор на бескрайние леса, цепи которых тянутся всю поездку. Маяковский засмеялся. -Неужто Гоголь что-то смешное пишет?- скептично попивая чай, Есенин смотрит на Володю так, будто рублём ударяет. -Ты просто обижаться не умеешь, от того и смешно. Если тебе не хватает внимания, то в соседнем купе обитают студентки, можешь там своей золотой головой посветить,- поэт переворачивает страницу книги. -А что, Маяковский, опыт имеешь?- заинтересовался имажинист -Нет, о твоей жизни наслышан,- чуть пожав плечами, сказал Володя. -Я лучше спать лягу, больше пользы будет Так и ехал поезд, везущий поэтов в Рязань, в далёкое село Константиново. ***************************************************************************** Когда они приехали, было уже около шести часов вечера. Само собой Есенин никого не предупреждал о внезапном приезде «Так гораздо интереснее, только представь, как удивится мама, когда меня увидит». До отчего дома они шли пешком по золотым Рязанским полям. Колосья блестели и отливали светом, будто настоящие драгоценности в шкатулке императрицы. Дуновение ветра то и дело колыхало их своим прикосновением, от этого они лишь больше переливались нежно жёлтым свечением. Небо, как и говорил Серёжа, было чисто и умиротворённо, на нём не было и намёка на тучи или же какую-то смуту. Стоит ли говорить о воздухе, чья свежесть так и парила над ними? Есенин шёл медленно, как птица, которая летать не может из-за сломанного крыла, именно так можно было описать и его состояние, и его походку. Он временами останавливался и, запрокинув голову, назад смотрел на небо, что чем дальше, тем синее оно было. Серёжа шумно вдыхал рязанский воздух, словно не веря своему приезду на Родину. Его глаза наполнялись слезами, горячими и тоскливыми, норовившими вырваться в любой момент. То ли от ностальгии окатившей его, то ли от собственного сентиментализма. Володя не знал, но решил не спрашивать, не то время. Он лишь приобнял его одной рукой, как бы успокаивая и возвращая обратно из далёких размышлений. Тёплый летний ветер дул им в лица, стирая с кожи щёк слёзы имажиниста. Шли они молча. Каждый думал о своём. ***************************************************************************** Калитка была привычно для жителей деревней открыта. Все друг друга знали, скрывать было нечего, да и бояться, что украдут что-либо тоже, ведь нет какого-то изысканного богатства и убранства в домах деревенских. Куры да коровы - вот всё богатство. Но это в денежной мере. Самым главным богатством любого деревенского человека – это чистая и открытая навстречу любому человеку душа, это природа, дарованная ему вокруг, это тепло печи, которую топит мать, это запах сена и, в конце концов, застольные песни. Ни одна драгоценность не стоит того умиротворения, того чудесного покаяния и танца души, которое может дать жизнь вдали от гонки за призрачными благами городов. <i> Скрип калитки был знаком ему и эхом ударялся о сознание поэта. Пролетели стрелами воспоминания о детстве, пришло осознание, что эта калитка помнит каждый день его жизни, вплоть до отъезда в столицу. Что она точно также скрипела десять лет назад, и будет также скрипеть ещё уйму лет. Что это место будет жить всегда, даже тогда когда его не будет. В этом было что-то загадочное, но при этом жутко прекрасное и чудесное. Будто ты связан с прошлым и грядущим будущим, пусть и через калитку. Когда они перешли через калитку вовнутрь участка, то из дома сразу выбежала матушка, со словами: -А я то думала, мне старой кляче привиделось - её глаза горели счастьем, она будто помолодела на несколько десятков лет. Её губы расплылись в радушной улыбке. Она не сводила взгляда с золотых волос Серёжи, похоже, они были для неё неким маяком, который сообщал, что ей это всё не кажется. И поэтому быстрым шагом приближаясь к сыну, она всё больше и больше расцветала. -Матушка, ну какая ты кляча? Ты у меня ещё фору любой молоденькой столичной девчонке дашь!- он радостно обнимает мать, так крепко, как будто в последний раз. Мать подмечает это, но не хочет портить момент. Маяковский неловко тупит взгляд. -Маменька, вы же не против, если мы с моим другом Володей немного погостим у вас?- он выпускает мать из объятий и смотрит сверху вниз на Володю, немного смущаясь своим же словам. -Конечно-конечно, Серёжа, что за глупости? Я всегда рада тебе и твоим друзьям - она глядит на Володю с любопытством, свойственным простым деревенским людям, которые зачастую не умеют скрывать чувства. - Володенька, не стесняйся, будь у нас как дома,- она дружелюбно улыбнулась ему. -Хорошо, Татьяна Фёдоровна -Зови меня просто тётя Таня. ***************************************************************************** В доме у Есениных было очень уютно и по-домашнему. Такая теплота, буквально не хотела отпускать куда-то за пределы дома. Обстановка была скромная, но Володе показалось, что он чувствует себя в этом доме гораздо лучше, чем в каком-нибудь дорогом отеле Европы или в богато обставленном доме какого-нибудь политика, у коих часто он бывал. Хозяйка же дома, тётя Таня, была души светлым человеком. Она знала, казалось, всё и об этом всём могла вести беседу непринуждённо и по-дружески открыто. Что особенно нравилось Маяковскому, так это то, что литературными делами она мало интересовалась и из поэтов кроме своего сына никого не знала. Следовательно, фамилия "Маяковский" для неё ничего не значила, а это в сложившейся ситуации было очень кстати. -Да… Было время, да и мы тогда молодыми были,- Татьяна Фёдоровна рассказывала о своей молодости и о том как жилось раньше, в старые времена. Рассказывала о маленьком Серёже, каким забавным он был и как допоздна гулял с деревенскими ребятами. Говорила о дочерях, о муже. Слушать её рассказы было интересно и как-то захватывающе. Быть может, потому что для Маяковского это была не знакомая часть жизни. И утомилась она рассказывать свои истории из жизни, утих их с Есениным смех, только-только, когда на часах пробило восемь. Матушка Серёжи затихла и ушла в свои мысли, Маяковскому показалось, что этим они с её поэтом сыном похожи. За окном тем временем свистели кузнечики, а солнце ещё не успело пока что зайти. -Володенька, будь добр, сходи, пожалуйста, в гостиную за подносом,- попросила она футуриста, сидящего у дверей. Он коротко кивнул и вышел. Половицы заскрипели. -Мама, обещайте, что никому не расскажите о том, что мы приезжали, даже сёстрам,- тихо сказал Серёжа и одним глотком опустошил стакан с морсом. -Серёженька, ты же знаешь, что я умею хранить тайны. Обещаю. ***************************************************************************** Володя не знал, куда настырная рука Есенина тащит его. Под предлогом «Тебе понравится» он тянул его (потому что вёл не очень подходит)на какое-то особенное место, которое должно было подтвердить слова поэта о красоте русской природы и прочих прелестях Рязани. Матушка Серёжи отправилась в комнату отдыхать, а Серёжа ничего не сказав (видимо это было у него в привычке) сразу же вытащил Маяковского на улицу и быстрым шагом направился к тому самому месту. Его слова все сводились к «Там такая красота!» «Маяковский, ты помрешь, когда это увидишь!» «Если ты это не оценишь, то я никогда тебе это не прощу». Шли они через всю деревню, и не встретилось им ни одного человека. Может, время позднее было, а может, удача случилась. Всю эту недолгую прогулку до места, Есенин смеялся как мальчишка и то и дело поглядывал озорно на футуриста. Мелькали деревья и дома сделанные из них же. Великая Ока виднелась в промежутках крон, а воздух под вечер холодел и своей лёгкой прохладой приятно щекотал кожу. Маяковский видел лишь голубые глаза Серёжи и зелёную листву вокруг. Добежав, Есенин резко остановился и, отдышавшись, выпрямился и посмотрел вдаль на разливы реки, отражающие желтизну солнца. -Пришли,- он рысцой побежал к скамейке возле высокой берёзы. Это место открывало вид на все чудеса реки и неба. Скамейка была ветхой и повидавшей виды, но было ощущение, что и их она ещё переживёт. Они сели на неё и оба молчаливо уставились в даль, чувствуя, как лучи солнца теплом ударяются о тень исконно русского дерева, а в воздухе витает запах травы и полевых цветов. Даже свист кузнечиков прекратился, а может, утих, встретившись с живописью, которую творила природа. -Это то самое место, про которое ты говорил?- всё ещё скептично, не желая сдаваться, спросил поэт. -Оно самое. Но нужно уметь смотреть, а ты как раз смотришь неправильно,- Есенин буквально повернул руками голову Володи в нужную сторону и приказал смотреть прямо. Сначала тот хотел возмутиться, но когда он увидел тот вид, что предстал перед его лицом, говорить больше не смог. Прекрасный закат разливался на небе, подобно лаве из вулкана. От светло-жёлтого к ало-красному, переливы будто рисовались кистью невидимого художника, художника, чья чуткость цвета и прекрасного выше, чуткости любого другого человека. Солнце опускалось ниже, а то место, на котором оно присутствовало раньше, то место темнело непривычно быстро, этот цвет противоречил светлому. Одна из птиц пролетела в небе, это лишь придало шарма картине, которая оказалась явью. Маяковский живо наблюдал за изменениями природы и кажется, начинал понимать то, о чём говорил его товарищ. -Теперь ты осознаёшь, что природа русская гораздо выше каких-либо чувств, банально потому, что именно она вершит эти самые твои чувства, - это было сказано в тишину, Володя обернулся. Теперь он изучал лицо Серёжи, понимая, что имажинист тоже является её творением, причём возможно одним из лучших, тех творений, что бесспорно могут переплюнуть любые существующие закаты. И Маяковский это как никогда понимал. Серёжа улыбался ярко и счастливо. Так, как улыбаются в лучшие моменты жизни. Володя, вечно скептичный, ищущий логику, не мог найти её во всем происходящем, и это было не нужно. Он чувствовал тепло его улыбки, чувствовал нутром, она была горячее солнца в Рязани, светлее свечения золотых полей и Оки. Пока он всё это анализировал и думал, Серёжа просто улыбался. Он ни о чём не думал, ему было просто хорошо. А остальное ему казалось не важным, по крайней мере, не сегодня, не сейчас. -Это…Ты прав…- на это заключение Есенин засмеялся. А солнце тем временем стремительно опускалось в реку, желая утопить своё тепло в ней и отдать бразды правления ночи. Они сидели молча. Смотрели оба в одну точку, но думали уже не о закате. Кузнечики всё-таки засвистели. -Почему ты тогда плакал?- смотря на остатки искр Оки, футурист закурил сигарету. -Мне казалось, что я больше сюда никогда не приеду,- грустно, но абсолютно спокойно заключает поэт. -Отчего же так? -Не знаю, мне просто так чувствовалось. Знаешь, так бывает, живёшь себе, живёшь. Вроде бы спокойно, не нуждаешься не в чём, можно сказать счастлив. А потом просыпаешься на другой день, и жить не хочется, потому что внутри всё мёрзнет и колышется. И ощущение такое чёткое, словно и живёшь ты, на птичьих правах, картонная твоя жизнь и сам ты картонный. Дунет на тебя ветер какой по-сильнее и упадёшь ты, без права на то чтобы встать. Вот такое у меня чувство. Оно меня не покидало уже много дней, пока я сюда не приехал, пока я с тобой сюда не приехал,- он глядит на Володю грустно, глазами, в темноте немного потемневшими, улыбается едва. Маяковский понимает о чём говорит поэт, такое чувство и у него бывало, да чего уж там, нет такого человека на свете, который не испытывал бы такие ощущения. Он опускает глаза вниз, затем, немного помолчав, целует Есенина. Спокойно и нежно, так как-то легко и просто, может даже по-мальчишески, но при этом обадривающе. Серёжа внутри замирает от неожиданности, пусть ему и нравится такой подход. -Маме понравился подарок. Правда мне что-то подсказывает, что духи твои она Сашке сбагрит,- они оба ухмыльнулись и устремили взгляды куда-то вдаль, Маяковский дымил сигаретой, а Есенин, прикусив губу, думал о чем-то далёком, о том, что находится далеко не в Рязани, и даже не в столице. Кузнечики свистели свои песни в Константиново и тогда, когда два поэта сидели на скамейке, повидавшей несчитано много видов и людей, они и сейчас свистят. И свистеть они будут всегда, покуда жива природа русская. Поэты сидели так до позднего вечера, в глухом молчании смотря уже на потемневшее небо, медленно расцветавшее звёздами. Они уехали вечером следующего дня, наблюдая за пылающим закатом из окна вагона. Татьяна Фёдоровна никому не рассказала об их приезде, она сдержала своё слово.