В темном лесу хранится много тайн

Самый прекрасный лес тогда, когда год практически пересекает весенний рубеж и дожди наконец-то отступают. Тогда становится стабильнее, без погодных качелей, всюду зелено и пахнуще, всё цветет; яркий салатный и темный зеленый сплетаются вместе, переплетаются в венках и над ручьями, в чужих волосах. Солнце светит ярко, разгоняя тучи, благодарит орошивший землю дождь и начинает прогревать всех проснувшихся существ, которые всё блуждали повсюду чумные в полудреме. Отовсюду слышны завывания ветреных детей: Купала скоро придет, ждите тепла. В тени леса, что окружает поляну, сидит молодой чугайстер, подставляя под солнечные лучи только стопы, мнет ими травинки и смотри на веселье своих собратьев. Чонгуку нравится наблюдать. На тихой поляне в глубине леса некогда зеркальная гладь озера покрывается кругами без устали: все местные русалки повылазили в такой прекрасный день на поверхность, радуются долгожданному теплу, подставляют свою зеленоватую кожу под веснушчатые поцелуи Даждьбога (любит тот их баловать, видит редко потому что). Мавки вокруг озера скачут, плетут венки и пускают их в воду, своим подружкам, смеются так задорно, хихикают и призывают мелкую живность на праздник жизни; их босые ноги не оставляют следов. У глупых людей сейчас голова забита сборами урожая, кошением травы и выгулом скота. Глупые, глупые люди, так много о природе не знают. Лесные же обитатели вовсю празднуют окончание сезона дождей; радуются, словно дети малые, песни поют и пляшут. Скоро придет лето — жаркое и пекучее, обжигающее. На самом деле, это один из тех редких дней, когда никто никого не пытается убить, заманить и сожрать (живут они, конечно, в мире, но злые духи есть злые духи; себя не перекроишь). У всех сегодня затишье — празднуют начало летнего периода, как в последний раз. Чонгук, вот, тоже празднует. Ну или пытается. (скорее второе) Потому что как он вообще может что-то праздновать, если его любовь уделяет всё внимание своим премерзким сестрам, а не ему. Чем они лучше? Да ничем! Красивые чертовки, конечно, но… Чонгук смотрит на Юнги и только. На самом деле, плевать ему на праздник, плевать на бродящих вокруг леса людей, на заблудший скот плевать тоже; на всё и всех плевать, кроме — такого редкого зрелища — счастливого Юнги. Чонгук знает, что его лесная русалка наконец-то отогрелась и радуется теплу не только его рук. Всю зиму и аж до середины весны мерз, бедняжка. Лишь когда пролески полностью отцвели, его бледные холодные пальцы начали согреваться. Дитя природы, что с него взять. Мавки скачут вокруг озера, кидают русалкам цветы; от счастливого попискивания даже водяной вылез посмотреть, чем там заняты его дочери. Удивительно, как еще лесовик не ворвался на поляну, чтобы всем надавать по бледным ягодицам — мол, ишь, красотки, скачут тут, соблазнять-то кто будет прохожих всяких, кто, вон скока народцу заплутать успело, а вы тут пляшете, ишь! а ты чего расселся, небось на невесту свою пялишься, да, чонгук? ну и чугайстер из тебя, конешно, предки бы твои обхохотались! жрать их тебе надо, а не стопы исцеловывать! — а потом бы свалил, куда глаза глядят. Вот вроде бы старый уже настолько, что стариком обозвать, всё равно что сделать комплимент, а скачет, как те девчинки на Ивана Купала через костры прыгают. — Тоже мне, хозяин леса, — фыркает себе под нос Чонгук и надеется, что этой фразой не призовет сюда старика. Не то чтобы он боится — сам страшнее чуть ли не каждого существа в этом лесу, опаснее как минимум, — но видеть его не хочется совсем; как присядет на уши — не снимешь. Был уже как-то случай, спасибо, хватило нотаций на всю оставшуюся жизнь. А впрочем… Стоили те нотации всего, думает Чонгук, когда взгляд его снова падает на Юнги. Тот сидит на прогретой земле, выглядит мягко и так, будто это он тут богиня весны, а не какая-то там Лэля. Красивая богиня, Чонгук её как-то видел, но до его мавки ей всё равно далеко. Будто чувствуя чужие мысли, Юнги поворачивает лицом к лесу, и у Чонгука дыхание спирает так, что аж в груди всё болеть начинает. На белом полотне лица ярко блестят слезящиеся от веселья и теплых лучей широко распахнутые глаза, малиновый оттенок приобрели щеки и самый кончик носа, а мягкие губы — такие полные и красные, будто наливные, краснющие на боках яблочки. Плечи, шея и грудь, да и всё тело, кажется, целиком приобрело легкое покраснение, напитавшись солнечных лучей после долгих темных туч и такой же долгой холодной зимней спячки. Сколь бы сильно Чонгук не ненавидел всех остальных обитателей леса, а русалки эти вместе с мавками постарались-таки на славу: восхитительный венок из, казалось бы, сотен полевых цветов на голове Юнги делает его еще более прекрасным. Маленькие цветочки то тут, то там выглядывают из пышного венка; множество травок от резких движений красиво отпадает на его плечи и путается в прядках, вызывая у Чонгука не только остановку дыхания, но и сердца. А постепенно затухающий ярко-желтый свет, углубившиеся тени на чужом лице, играющие на округлых щеках усталые солнечные лучики — полностью уничтожают его желание жить без этого вида. Всё так и кричит в нем: я расцвел, словно цветок, напитался солнца и любви всех богов и богинь, люби же меня скорее и сильнее, ну же, ну! А молодой чугайстер и рад. Ему это за честь и за великую радость. Юнги, кажется, видит всю эту гамму влюбленности на чужом лице, а потому улыбается сладко-сладко, что-то говорит своим мерзким сестричкам, которые противно так хихикают, да встает с насиженного места и идет в сторону леса; солнце уже готово склониться к земле и закончить праздник жизни лесных существ. — Ты сидел здесь весь день, не скучно? Юнги ступает по земле тихо и плавно, люди от такой красоты сходят с ума, а Чонгук уже сошел, поэтому просто тянет к теплому, нагретому солнечными лучами телу ладони. — Я смотрел на тебя, любовь моя, мне было восхитительно. — Фу, боже! Чонгук! Ты такой слащавый, прекрати. И вопреки всему — Юнги сам лезет в его объятия, удобно устраивая на плече собственную голову, зарываясь пальцами под вырез рубахи. Ему тепло, уютно и любо. А в мифическом браке иначе и быть не должно. Чонгук его любит, а он любит Чонгука; в этом истина их счастья. — Пойдем домой, Чонгук, — разомлевший от тепла родного тела после целодневной пляски шепчет Юнги. Сам Чонгук думает не долго, тут же поднимается с дорогой ношей на руках и шепчет в волосы, щекочась о травинки, торчащие из венка: — Пойдем.