А.Н.Н.А.

Николай снова подходит к зеркалу и ненавидит себя, свою душу и своё тело. Николай плачет, когда вспоминает каждое унижение, каждое слово, летящее вслед. Ведь «жирный» — второе имя этого маленького светловолосого паренька. Хочется стукнуть в зеркало кулаком, но тогда оно разобьётся и руки снова будут в крови. Это ведь не первое разбитое зеркало, правда? Не первый порез, не первый удар, не первое признание в ненависти. Сложно быть толстым в этом мире «худых и красивых людей». И сколько бы не было мыслей по типу «прими себя», «люби себя», «не обращай внимание».... Они всё равно никчёмны, ведь где-то в башке засел идеал с худыми ногами, руками и острыми скулами. Идеал своего собственного тела, которое стоит слишком дорого. И Гоголь готов платить, готов выкинуть всю еду, готов жрать витамины и пить одну воду. Ведь ему нравится видеть отвес на весах. Похудение порабощает. Масса тела с каждым днём меньше, голодные обмороки всё чаще, организм требует еды. Самой обыкновенной. Хотя бы чёртово яблоко, чтобы немного насытиться. Чтобы чувствовать себя живым, а не придерживаться определённого ритма поступления жидкости в свой собственный организм. Если тело — храм, то почему нужно уродовать его лишними кило? Храм — не помойка, жир — не счастье. И Николаю не нравится иметь грудь больше, чем у своих одноклассниц. Ведь он всё же парень, уже достаточно взрослый и интересующийся серьёзными отношениями. Это сложно. Дико сложно, дико страшно, но приносит удовольствие, ведь появляются первые минус десять килограмм. Но разве этого мало? Да. Нужно больше? Конечно. Нужны кости? Да. Хочешь подохнуть от голода? Как выйдет. Николай, если честно, уже еле держится на ногах. У него темнеет в глазах, подкашиваются ноги, он пропускает школу, потому что не может до неё даже добраться. Падает в обморок, когда родителей дома нет. Потери сознания теперь уже становятся регулярными, счётчик весов не ползёт вниз, ведь.... Куда бы ещё меньше? А меньше можно всегда. Или всё же... Меньше.можно.всегда. У Николая болит желудок, он не может смотреть на еду. В Николая всё чаще пихают пищу, но он уже научился бесшумно блевать. Когда мать возвращается с работы, Гоголь нагло врёт, что съел целую тарелку супа с мясом и овощами. И никто искренне не понимает, почему разжирел кот за последнюю неделю. Но Коля знает, но молчит, ведь рассказать о лжи равно сдаться. Ведь мать и отец не оценят и снова заставят есть. Николай подходит к весам и с каждым днём видит всё меньшие цифры.... 40, 39,38,37. Но в зеркале видит того самого щекастого пацана с большим брюхом. 36, 35... Обморок. Сначала на минуту, потом на две, он падает посреди кухни и бьётся плечом об острый угол. Но встать не может. Сил нет. Он умирает. Ждёт ссаную скорую, дрожит и умирает. Но всё ещё мечтает похудеть. Скинуть хотя бы до тридца..... А говорит это он или его мания? А что это вообще и почему он в палате?! А что происходит вокруг и почему ему тычут иглу в вену? Почему мама плачет? Почему отец скатывается по стене на пол, схватившись за голову? Хочется плакать, но... Не получается. Он слишком обезвожен. И слишком мал. Во всех, блять, отношениях. Но он не раб системы, а раб собственного мозга, раб себя самого, раб отражения в зеркале, раб красивых костей, раб диет и слабительных. У него всё ещё нет друзей, у него нет жира, у него есть только мама и папа. И они единственные могут его вытащить. И единственные могут спасти. Ведь его самая лучшая подруга воткнула ему в спину нож. Ведь Анна обманывала, когда шептала на ухо о красоте худобы, о свободе и беге по лугам. Она создавала ему образ худобы и беззаботности, рисовала образ чистого синего неба, солнца, поля с кучей колосков, образ ветра в волосах... Она говорила, что они будут вместе и всего этого добьются, но... Гоголь получает лишь питание через иглы, бессонницу и бесконечные муки от врача ко врачу. Анна не сказка, Анна самая страшная романтизированная ложь. Анна это слишком распиаренное блядство. Николая переводят в палату к одному мальчику, примерно его возраста. И примерно с такой же проблемой. Первое время они молчат и даже не переглядываются, лежат, погружаясь в проблемы. Но после Гоголь слышит голос. Нет, не Анны, а того самого мальчика, который встаёт с кровати и, пошатываясь, подходит ближе. Садится к нему на койку и просто сидит. — Она тебя тоже обманула? — он очень слабо улыбается и проводит ладонью по волосам Николая, что похожи на солому. А ведь когда-то они были прекрасными и шелковистыми, лежали волнами на толст..живых плечах. — Все вокруг говорили мне, что я недостаточно красив, ведь им не нравились мои пухлые щёки. А я был наивным дураком, потому теперь и нахожусь вместе с тобой в психиатрической клинике. Он встаёт и идёт к окну. Свет окутывает его силуэт и прозрачную белую футболку до колен. Она на этом сраном свету почти прозрачная. Тот мальчик в курсе, потому просто снимает с себя эту чёртову майку, показывая насколько краси...мерзки эти кости. — Тебе кажется это красивым, потому что ты не можешь принять то, что с собой сделал. Что она с тобой сделала, — он улыбается как-то мягко, убито, но при этом настолько легко. — Я нахожусь здесь уже девять месяцев и могу сказать точно, что врачи тебя не спасут. Ничто не спасёт. — Зачем раздеваешься? — голос дрожит, всё тело в ступоре. Только глаза «ползут» по виду живого скелета перед ним. — Я просто показываю, к чему ты себя привёл. Ведь только это осознание сможет спасти, хах. Только принятие того, что ты стал лишь ужаснее и изуродовал себя, — Николай может лишь смотреть на свои руки с изломанными ногтями и синяками, покрывающими ладони. Он поднимается и ползёт к силуэту мальчика, который только что открыл ему глаза на всё. Анна — сука. А Гоголь из последних сил подползает к своему спасению. Гоголь из последних сил падает на эти кости напротив и чувствует пальцами каждый сустав. — У тебя изрезаны руки. — За эти девять месяцев я не раз пытался покончить с этой мукой, — Николай и не в курсе, что отвечать. Он лишь знает, что теперь они проводят каждый день и ночь вместе, говорят о мире и звёздах. И Николай просто начинает ненавидеть людей. Всех. Кроме того самого мальчика. Которому на деле аж восемнадцать лет. Его имя Фёдор и он потрясно читает вслух. Свои собственные произведения, написанные в этой клинике из последних сил. Коля, как Фёдор его называет, постепенно идёт на поправку. Сложно? Да. Возможно? Несомненно. Чисты ли его мозги? Практически. Стоило ли тогда лгать? Одним утром Николай просыпается и не видит Фёдора. Не видит даже его койки. Не понимает, что происходит, плачет. Нет, впадает в непонятную истерику, ведь снова одиноко. Гоголь уже здоров. Врач сообщает, что он выписан, но обязан ходить периодически в психиатрическую клинику. Тот игнорирует тысячи вопросов о мальчике с тёмными волосами и потрясающего цвета глазами. Его как будто не было. «Мы не имеем права раскрывать информацию о наших пациентах». Николай просто выходит на улицу. И понимает, что его не ждут. Ни родители, ни друзья — тут пусто. Хотя... Где-то в траве он находит взглядом тот-самый-силуэт. И просто подходит ближе. Фёдор спокойно поглаживает крысу по голове, держа её в ладони. — Зачем ты поймал её? — Она сама пришла, — Достоевский всё так же слабо улыбается. — Такая же холодная и голодная как мы полгода назад. И ищущая спасения. Пойдём ко мне? Если мне не изменяет память, то у меня была квартира неподалёку отсюда. — Ты рассказывал недавно, — Николай садится рядом на траве и кладёт голову на плечо Достоевского. — Знаешь, я даже не верю, что эта мука закончилась... — Закончилась? Ахахах, — Фёдор правда смеётся. — О, нет, чувак. Анна здесь, внутри. И здесь надолго. Главное не поддаться снова и не оказаться во всей этой пизде.... Но не об этом, идём домой?