Забытые за Завесой

      — Демоны? — уточнила Фредерика Тревельян.       — Деймоны, — терпеливо поправил Солас.       — И это...       — Воплощение твоей души, да. Существующее отдельно, но все равно связанное с тобой незримыми узами. Теми, что древнее самой Завесы.       У Фредерики закружилась голова. В то, что рассказывал Солас, временами было сложно поверить, а в эту сказку о деймонах-душах — и впрямь невозможно. И все же глубоко внутри нее проклюнулся росточек веры, как будто Фреда знала истину с самого рождения... но лишь сейчас начинала вспоминать.       Ее глаза были полны смятения; глянув в них, Солас улыбнулся:       — Понимаю. Это было так давно, что воды времени смыли все следы. Сейчас все помнят лишь то, что эльфы из Арлатана были бессмертны, а некоторые из них — подобны духам Тени или даже богам.       — Эванурисы.       — Вот именно. Но сейчас я говорю о том, что мир не сохранил ни малейших воспоминаний о деймонах, а между тем именно они были источником бессмертия.       — Что ты имеешь в виду? — спросила Фредерика, ощутив невольную дрожь.       Казалось, Солас тщательно подбирает слова. Пока длилась пауза, Фредерика успела в тысячный, должно быть, раз обвести взглядом черты его лица, и этот зрительный слепок осел в ее памяти рядом с тысячей других.       — Когда я сотворил Завесу, то... — наконец начал Солас, — то эльфы из Арлатана остались по эту сторону. Деймоны же — их бессмертные души — оказались заперты в Тени. Их связь с ними... с нами... не нарушена, но она ослабла. Она позволяет перемещаться в Тень хотя бы во сне, но спящие понятия не имеют, что их там ждут. Их деймоны тянутся к ним, безголосые и бессильные. Я чувствую это. Во снах я ищу мою душу — Фен'Харел — и все не нахожу. Мы — единое целое, не способное воссоединиться. Поодиночке мы несовершенны.       — Солас...       Сердце Тревельян замерло, словно охваченное морозом. Она закусила губу до боли, чтобы только не всхлипнуть от жалости и потрясения.       — Теперь ты понимаешь? — сказал он самым что ни на есть доверительным тоном. — Завесы не должно существовать. Она должна исчезнуть. Я хочу все исправить.       — Но что тогда будет с остальными? — обреченно и горько спросила она. — Что же привязывает к Тени нас? Таких же людей, как я? А васготов? И почему гномы...       Ее возлюбленный эльф покачал головой:       — Души гномов существуют внутри них самих. Я и другие эванурисы веками знали, что вовсе не лириум лишил гномов связи с Тенью. Этой связи и не было никогда. Что до остальных... Я был убежден, что прочие расы ничем не похожи на нас, но я ошибался. Послушай, снятие Завесы позволит восстановить разделенное, и для моего народа это единственный шанс вернуться к своим истокам...       — Ты так думаешь, и все же...       — Но, — Солас повысил голос, и она прикусила язык, — но мне приходится думать, что Завеса схожим образом повлияла на людей и на васготов, как и на эльфов. Возможно, деймоны есть и у вас. Просто до создания Завесы они были невидимы и не могли говорить с вами. И уж точно не делали вас бессмертными.       Фредерика на секунду прикрыла глаза: это всегда помогало ей собраться с мыслями. Сейчас их было столько, что голову охватил жар.       — Получается, — с расстановкой сказала она, — мы, люди, тоже... неполноценные?       — Я считал, что проснулся в мире, полном усмиренных, — мягко напомнил Солас. — Но это было ложным впечатлением. Ритуал Усмирения гораздо страшнее. Он полностью отсекает связь с Тенью как у магов, так и у всех остальных. Они перестают притягивать демонов, но их души — возможно, деймоны — тоже отделяются от них. Это можно назвать... сепарацией. Ваша Церковь уже давно могла бы подвергнуть ритуалу каждого магического ребенка, чтобы сделать его неподвластным влиянию демонов и в то же время — лишить самой личности. Удивлен, что никому в Вал Руайо не пришла в голову эта идея.       — Солас, это... отвратительно.       — Да. Это так.       Они помолчали. И вдруг Солас приблизился к ней на шаг:       — Когда Завеса падет, с тобой... со всеми вами может произойти все, что угодно. Ваш мир уже никогда не будет прежним. Ваша цивилизация должна будет приспособиться — или исчезнуть. Но подумай: что, если бы каждый человек в Тедасе снова обрел душу? Стал... целостным?       Фредерика почувствовала его дыхание на своей щеке и едва не возненавидела себя за то, что внутри нее все сладко замерло. Ей бы его ненавидеть. Проклинать. Умолять. Что угодно. Но — и это было страшнее всего — на самом деле она хотела верить его словам. Они оба рисковали: Солас мог похоронить все, что ей дорого; Фредерика — обжечься снова, да так, чтобы проняло до костей. Чтобы в пепел обратился не только весь мир, но и она сама, и пепел этот будет развеян над водами времени.       — Я боюсь, Солас, — тихо сказала она, заглядывая ему в глаза. — Мне страшно.       Вслед за этим она обняла его, больше не добавив ничего, что могло быть хоть как-то принято за согласие. Еще никогда Тревельян не чувствовала себя такой крохотной и жалкой: все, что она знала о мире, обернулось ложью.       — Какой она была? — только и спросила она, ощутив поцелуй возле скулы.       — Фен'Харел? А ты как думаешь? — Солас бархатно усмехнулся ей на ухо.       Ответ пришел тут же.       — Волчицей. Ну конечно. Это всегда животное?       — Всегда животное. В этой форме воплощены те качества, что заложены в нас самих.       Тревельян задумчиво положила подбородок Соласу на плечо. Ее разум, чтобы справиться с потрясением, начинал обращать все в игру, в безобидную увлекательную загадку.       — Тогда мой был бы филином, — пробормотала Фреда с необычной для нее уверенностью. Отчего-то ее все еще била дрожь.       — Узнаем это... — ответил Солас, — когда все кончится.