Ты смеешься так звонко над тем, что остался один. Дождь хлестал по щекам, бил ветер стекла витрин. А я слышал, как внутри тебя бился хрусталь. Пожалуйста, перестань. Пожалуйста, перестань.
В пещере темно. Дальше собственного носа не видно. Лань Ванцзи надеется, что темнота убережет их, спрячет ото всех в колыбельной разбивающихся о скалы каплей. Вэй Ина он усадил на холодный камень и руки его не отпускает тех пор. Он не отпускает его от себя с тех пор, как подхватил в Безночном Городе на Бичэнь, устремляясь прочь, сам едва держась на ногах, едва ли чувствуя духовные силы, почти полностью опустошенный. Слишком много раз он позволял ему самому выбирать, уйти или остаться, слишком много раз отступал сам и позволял событиям идти своим чередом, не вмешиваясь. И вот, где они оказались теперь. На языке расползаются металлом невысказанные мольбы о прощении, ненужные теперь сожаления. Кровь течет с уголка губы, которую он закусил в бессильной злобе на себя. Не сумел уберечь. Не смог спасти. Ладонь Вэй Ина теплая, когда он держится за нее, передавая остаток духовных сил. Вэй Ин в его руках дышит. Но когда Лань Ванцзи заглядывает в его лицо, освещенное тусклой лазурью, то видит лицо мертвеца. Вэй Ин умер в тот же миг, как оборвалась жизнь человека, который был ему дороже всех, которого он меньше всего хотел даже ранить случайно, которого оберегал всегда, как самое ценное сокровище. Когда тело, облаченное в белые траурные одежды, пронзил клинок, окропив багряными каплями уже потемневшую от пролитой крови землю, когда голова завалилась на бок неестественно, как у куклы, когда Цзян Яньли испустила последний вздох, так и не успев сказать, что собиралась, и в застекляневших глазах навсегда замерло темное небо, пока тело охладевало. Это было последней каплей. Это добило и так поврежденный рассудок. Вэй Ин смеется, сотрясая звоном стены темной пещеры, и Лань Ванцзи вздрагивает, не сводя с него глаз, стискивая ладонь сильнее. Внутри все дрожит и сжимается от боли. Лань Чжань так давно не слышал звука его смеха, что многое готов был вынести, чтобы услышать вновь. Даже если бы Вэй Ин потешался над ним, как прежде, когда они были детьми, не знающими боли и потерь, перед которыми открыт был целый мир и жизнь. Пусть он смеялся бы, вновь и вновь вгоняя Лань Чжаня в краску, снова и снова давя на больные точки, будто бы издеваясь, заставляя злиться. Даже если бы Лань Чжаню больно было от его шуток, явно беззлобных, но оттого особенно жестоких, ранящих, как тогда, в угодьях Феникса, в вопросах о поцелуях. Лань Ванцзи хотел бы услышать его смех снова. Но только не такой. Полный неправильного веселья, разливающийся хриплым бульканьем, будто легкие переполнились кровью. Смех человека, совершенно разбитого на мелкие осколки, словно хрупкая ваза из хрусталя, втоптанная в землю, безвозвратно утерянная. Совсем неживой смех. А на губах Вэй Ина растянулась широкая улыбка. Жестокая и горькая, какой не было даже у Старейшины Илина, лишенного сожалений. ― Их нет, ― говорит он, и губы его дрожат, дергаются уголки рта, словно улыбка приклеилась намертво. От нее Лань Ванцзи становится страшно, но еще ужасающей оказывается слышать его голос. ― Никого больше нет. Я их всех убил. Я! Они все мертвы по моей вине, ― взгляд Вэй Ина направлен в его сторону, но он смотрит не на него. Он пусто глядит сквозь Лань Ванцзи, будто за его спиной может видеть призраков, осуждающе на него смотрящих. Безночный Город затопило кровью не одной тысячи человек, но Ванцзи знает, что Вэй Ин говорит вовсе не о них. Он гладит тыльную сторону ладони, всей перепачканной в крови, своей и чужой, липкой, грязной, потемневшей и уже сходящей кое-где корками. Лань Чжаню хочется целовать его руки, целовать столько, сколько потребуется, чтобы Вэй Ин хоть немного пришел в себя, чтобы увидеть хоть каплю осознанности в почерневших от темноты глазах, чтобы хоть какую-то часть его боли похоронить внутри себя. Он бы забрал ее полностью, без остатка, но Вэй Ин не отдаст. Эта боль – все, что от него осталось, все, что еще реально и не исчезло в никуда, и она пожирает изнутри, множась мерзкими паразитами, разъедая еще теплую плоть. Вэй Ин уже умер, но продолжает увядать в темноте пещеры в Илине, пока Ванцзи насильно его удерживает, не выпуская ладоней, переливая по капле свою силу в его тело, продлевая мучения. В глазах щиплет от непролитых слез, а в горле умирает душащий всхлип. ― Дорогие мне люди, ― говорит Вэй Ин немного щурясь, улыбка, в последний раз дрогнув, рассыпается, являя усталость и горе, ― те, кого я люблю и хочу защитить, страдают из-за меня. Гибнут из-за меня и моих ошибок. Ради меня. Как будто я этого стою, ― голос его негромкий, почти что шепот, словно разодрана уже грудь, являя душу, растерзанную едва ли не на частицы, словно делясь тайной, что за груз нес он внутри всю свою жизнь. Лань Ванцзи смотрит на неторопливо порхающие ресницы, на глубокие тени под глазами, затаив дыхание. Ему хочется сказать: ты стоишь, ты стоишь всего. Ему хочется признаться, что он сам за него умрет, но вместо этого кусает губы с запекшейся кровью. Вэй Ин прикрывает глаза ладонью, и уголки рта снова дергаются вверх в больном подобии улыбки: ― Госпожа Юй всегда говорила, что от меня не будет никогда ничего хорошего. Лучше бы это я умер. С меня не убудет, все равно я едва ли кому-то нужен, такой бесполезный. Всем от этого стало бы только лучше. ― Неправда, ― вырывается, полное глухой ярости, из груди с хрипом раньше, чем он успевает подумать. Вэй Ин отнимает руку от лица, снова сморит в его сторону, будто впервые видя. В его глазах блестит тускло белоснежная лобная лента ордена Гусу Лань и сияние Ци. Ладонь, в которую вцепился Ванцзи, дергается, будто в попытке вырваться, но такой слабой, что от хватки освободиться не удается. ― Почему ты меня до сих пор не убил, Лань Чжань? ― обращается Вэй Ин к нему, ослабляя руку, больше не пытаясь дернуться. Он говорит его имя, но у Ванцзи чувство, что он все равно его присутствия не видит, не ощущает, словно наедине со своими иллюзиями. ― Или тоже думаешь, что смерть – слишком легкая участь для чудовища, вроде меня? Слова Вэй Ина режут не хуже его меча, которого он давно не носил при себе. Лань Ванцзи ничего не говорит. Вэй Ин продолжает: ― Как считаешь, ― делает паузу, ― сколько раз я должен быть линчеван, чтобы хоть на шаг приблизиться к искуплению? Лань Чжань дрожит и глотает слезы. Все слова, которые он долго не мог найти, которые держал в себе, произнести вслух, вдруг являются сами по себе, слог за слогом: ― Я не дам им убить тебя. Вэй Ин усмехается: ― Что, хочешь разобраться со мной сам? ― Нет! ― Вэй Ин чуть дергается от его тона. Лань Чжань не ожидал от себя крика, громкого, почти отчаянного. Он сглатывает, скользя пальцами по ребру ладони, гладит осторожно, едва прикасаясь подушечками. ― Я… я тебя защищу. Вэй Ин смеется громко: ― Меня? ― в глазах нет улыбки, на лице – только ее подобие, и брови сведены немного жалостливо, как когда его руки тянулись поднять маленького А-Юаня, лопочущего чепуху. Так улыбаются детям и просто глупым, наивным людям. Вэй Ин качает головой. ― Ты, верно, ошибся стороной. Это другим стоит держаться от меня подальше. Я рушу все, к чему прикасаюсь. От меня не будет покоя. Монстров не защищают, Лань Чжань. От них защищают других. Лань Ванцзи мотает головой, поджимая губы, тревожа едва затянувшиеся ранки, заглядывает ему в лицо, просит, беря недолгие паузы: ― Перестань. Пожалуйста. Ты не монстр. Ты… Вэй Ин, ― он делает шумный вдох, ― ты никогда им не был для меня. Не важно, считают ли так другие или веришь в это ты сам, я никогда не поверю. Я знаю, что ты не. Я буду стоять на этом до последнего. Кем бы ты ни стал, я останусь. Мне все равно, обернешься ли ты чудовищем, останешься ли один – я буду здесь, чтобы защитить тебя. Я не позволю другим причинить тебе боль. Я буду на твоей стороне. Я не отступлюсь и не уйду. Больше нет. Ему, кажется, удалось ненадолго пробудить его разум, коснуться души, затронув правильную струну, когда позвал его по имени, потому что Вэй Ин смотрит на него пристально нечитаемым взглядом, а потом спрашивает: ― Почему? Ты ведь всегда меня терпеть не мог, Лань Чжань, ― пожимает плечами. ― Ты же меня ненавидишь. С самой первой встречи, наверное, ненавидишь. Люди думали – да и я тоже думал, чего таить, – что ты будешь первым, кто нанесет мне роковой удар. Ванцзи хлопает глазами немного растерянно, немного расстроено. Его сердце обливалось кровью, еще когда Вэй Ин впервые сказал об этой «ненависти», собираясь сойтись с ним в последней схватке в Безночном Городе. Он в самом деле так думал? Сколько усилий пришлось приложить Лань Чжаню, чтобы Вэй Ин поверил, что он в самом деле его так сильно ненавидит? Ненавидит вообще? Ему стыдно. Хочется вернуться назад и избить себя палками за недостойное поведение. За то, что стыдился собственных чувств. За то, что отталкивал от себя Вэй Ина. За глупые страхи, что Вэй Ин узнает о его чувствах, что посмеется над ним, что узнают все, и Ванцзи никогда не смыть с себя такой ужасный позор. Позор? А разве не позор то, что в итоге он отступался от человека, которого любил, не встал на его сторону открыто, позволяя себе лишь малость: вставить пару слов в защиту, никем не услышанных? Ужасный? Они на войне едва не погибли, Вэй Ин и вовсе оказался там, откуда обычно не возвращаются, что может быть еще страшней? Потерять снова, теперь уже наверняка? Он не может этого допустить. ― Я не дам тебе умереть, ― он смотрит на их руки и слабое свечение вокруг них. ― Меньше всего на свете я хочу твоей смерти. Я вовсе не ненавижу тебя, Вэй Ин. Мои чувства к тебе… они никогда такими не были. Я хочу, чтобы ты жил. ― Почему? ― снова допытывается ответа Вэй Ин. Глаза его не блестят озорством, он не носится вокруг него, не скачет, донимая. В юности Лань Чжаню хотелось, чтобы Вэй Ин замолчал хотя бы на минуту, чтобы вел себя так, как сейчас, – спокойно. Он корит и проклинает себя за такие желания. Для Вэй Ина это не естественное состояние. Его спокойствие – мертвенное. Лань Ванцзи гладит его руку и долго молчит.Все в этом мире так странно, с каждым днем тебе все холодней. Ушедший взглядом в себя, ты прячешься от людей. А память твоя – на сердце якорь. Но только не вздумай плакать, только не вздумай плакать.
― Потому что я знаю тебя. Ты хороший, Вэй Ин. Такой хороший, ― не выдерживает, прижимается трепетно и крепко губами к перебитым костяшкам, к теплой коже, почерневшей от крови. Вэй Ин не реагирует никак, смотрит в ответ пустым взглядом, когда Лань Чжань поднимает глаза, не отводя от лица его руки. ― У тебя доброе сердце. Не было плохих намерений. Ты всегда стараешься поступать по совести. Готов пожертвовать собой ради других. Я знаю. Я наблюдал за тобой долго. Я никогда тебя не ненавидел. И с самой первой встречи… я тебя любил. Всегда любил. Лань Чжань тянется к его лицу неосознанно, замирая у самой щеки, словно себя одергивая. Но дороги назад уже нет. Ничего уже нет. Пальцы касаются бледной кожи едва-едва, скользя нерешительно и бережно, словно Вэй Ин в его руках может осыпаться пылью, после себя не оставив ничего. Его совсем слабое дыхание мажет по запястью. ― Ты невыносимый человек. Делаешь глупости, бросаешься словами, словно они не значат ничего. Любить тебя больно. Невыносимо. Но нельзя иначе, нельзя не любить. Ты замечательный. Ты нравишься мне, Вэй Ин. Так сильно нравишься. Я поглощен тобою. Люблю тебя, хочу тебя. Не могу без тебя. Я хотел бы всю жизнь с тобой ходить на Ночную охоту. Не хочу никого, кроме тебя. Никто не сможет заменить тебя. Не может никого быть, кроме тебя. Мне никого кроме тебя не надо. Так как я могу… желать тебе смерти? Вэй Ин… Обнимает его лицо обеими руками, поднимаясь с колен, так, что их глаза друг напротив друга. Вэй Ин не видит его. Вэй Ин его не слышит. Лань Ванцзи знает это. Наверное, поэтому говорить легче. Он надеется до него достучаться, хотя шанс есть едва ли. Он для Вэй Ина не значит ничего. Вэй Ин знал только то, что Лань Чжань его ненавидит. Никакие слова этого не исправят. Для них теперь слишком поздно. ― Вэй Ин. Все, что я сказал тебе, – правда. Вэй Ин на него даже не смотрит. Он даже сейчас не здесь. Но следующие его слова оглушают: ― Уйди. Но Лань Ванцзи не собирается отступаться. Он теперь не уйдет, даже если Вэй Ин будет гнать. Даже если не позволит остаться рядом. Пока он не окажется в безопасности, на своей гиблой горе, Ванцзи даже и не подумает его послушаться. ― Нет, ― отвечает ему твердо, снова беря за руку, сжимая бережно, гладит. Садится рядом на камень, утягивает ладонь к себе на колени. Вэй Ин смотрит в темноту пещеры, в то же самое место недалеко от ног, куда и смотрел все время. И снова темно и тихо, только капли все так же отстукивают колыбельную песнь. ― Уйди, ― повторяют снова, уже с большей яростью, только глухой, сдохшей, как измученный зверь после тщетных попыток спастись. ― Проваливай! Убирайся прочь! ― Я не уйду, ― посылая в тело поток энергии, которая не помогает. Вэй Ину становится только хуже. Тьма, должно быть, так сильно его поглотила, что теперь бесполезно пытаться что-то сделать. Ванцзи знает, что силам Вэй Ина был нанесен значительный урон. Если его частое игнорирование правил приличий и появление без меча на публике еще можно было поначалу списать на дурной характер, но отказ от него, даже когда на кону стояли жизни людей, уже не мог быть следствием его заносчивости и самоуверенности. ― Я тоже ошибался. Я приму все, что выпадет на твою долю. Тебе не нужно проходить через все это одному. Больше нет.Память твоя – на сердце якорь… Но ведь я буду рядом.
― Я останусь с тобой, ― говорит. ― Исчезни! ― бездумной мантрой ему в ответ, как крик в пустоту, в полном отчаянии, желании оградиться. Ванцзи сжимает его ладонь крепче. ― Я буду рядом, ― непоколебимо, зная, что услышит в ответ. Каждое слово, приказывающее убраться с глаз, оставить в покое, полное усталой ненависти, бьет по нему сильнее любого удара мечом. Сердце кровит, и в груди скукоживается мертвенно, безжизненно, а Лань Чжань не отпускает ладонь, отдавая последние силы, все то, что у него еще осталось, что-то, чем он еще может быть полезен. Бесполезный. Какой прок в его чувствах, если он не делал ничего? Лань Чжань думает, что заслужил. Он гладит кожу ладони – осязая каждую шероховатость на подушечках, ногтем и трением отколупывая корки запекшейся крови – и знает, что виноват. Он заслуживает этой ненависти Вэй Ина, заслуживает только такого отношения, после всего, чего не сделал. Он выбрал остаться в стороне, а когда сделал шаг – уже было поздно. ― Отвали. Убирайся. Оставь меня в покое. Не может он уйти. Не сейчас, когда Вэй Ина все ищут. Не теперь, когда открылся, вывернул душу, выложив все, что болело на душе годами, когда признался и скрывать свои желания, искать оправдания действиям не было смысла. Впору было бы усмехнуться собственным мыслям, слушая на протяжении многих часов повторяющиеся слова. ― Пожалуйста, перестань. Я говорил тебе, что не уйду. Голос его прорезался, словно он говорил от всего сердца впервые в жизни. Много и долго, пытаясь удержать Вэй Ина в сознании, пытаясь не упасть без чувств самому. Где слова эти были раньше? Пожалуйста, перестань подвергать себя опасности. Пожалуйста, перестань собой жертвовать ради других. Пожалуйста, перестань ступать по темному пути. ― Сгинь. ― Пожалуйста, перестань, ― умоляет он снова и снова, не зная точно, о чем просит. Пожалуйста, вернись со мной в Гусу. Пожалуйста, позволь тебе помочь. Пожалуйста, позволь защитить. Позволь быть рядом. Пожалуйста. Пожалуйста, позволь тебя спасти. ― Оставь меня одного. ― Пожалуйста, перестань. Пожалуйста, перестань взваливать на свои плечи непосильную ношу. Пожалуйста, перестань проходить через все это в одиночку. Пожалуйста, перестань уничтожать себя изнутри. ― Как только вернутся силы, ― говорит он, когда второй день, проведенный в пещере, на исходе, ― я доставлю тебя на Луаньцзан. В горле встает ком. Вэй Ин на его слова никак не реагирует. ― Если пожелаешь, никогда к тебе не приближусь снова, ― голос в конце дрожит, а смелости посмотреть в лицо не находится. ― Только сейчас… позволь мне тебя защитить. Позволь мне… …быть рядом. Не срывается с губ. Ответ Вэй Ина остается прежним: ― Убирайся. Ванцзи никуда не уходит.Даже когда перебьется хрусталь, когда догорят все краски заката. Пожалуйста, перестань, Ведь я буду рядом.