Не любовь

Это не любовь. Никогда ей не было. Страсть? Вероятно. Ненависть? Ещё как. Но не любовь, даже не близко. Пожалуй, это было полной её противоположностью. Марк всегда смотрел с нескрываемой во взгляде обидой, почти детской, солёной такой и язык вяжущей, а Мануэль отвечал звериным оскалом и огнями в расширенных как у наркомана зрачках. «Знай своё место, » — говорили они своим стеклянным блеском, и всё становилось понятно без слов: Марк — второй номер, на поле и вне его, и изменится это только с полным исчезновением Нойера из его жизни. Смешно и одновременно больно — этого не случится никогда. Можно уехать в другой город, сменить страну, континент, но от себя сбежать не получится. Тер Штеген прочно подсел на капитана сборной Германии, и безболезненно слезть с этой зависимости, продырявившей всю кожу иглой, уже не получится. Наркоманом тут был только Марк, по собственной вине и бесповоротной глупости. — Ты чего застыл? Приведение увидел, малыш? — очередная насмешка, окатывает не хуже холодной воды, и по позвоночнику пробегает липкая дрожь: «почему я опять это делаю?». Марк поднимает голову и натыкается на привычную уже ухмылку. Злит, но не настолько, чтобы уйти и захлопнуть за собой дверь. Да и куда? Номер-то у них один на двоих, спасибо Лёву за его гениальные мысли о сплоченности команды. Гнев зарождается где-то в животе и расплавленным железом поднимается вверх, под ребра, наполняет лёгкие и глотку, но наружу так и не вырывается. Ничего нового. Он продолжает стоять на коленях перед своим личным демоном, готовый отдать всего себя без остатка. Ты и так имеешь всё, Ману, но вот тебе очередной кусочек меня, не подавись, пожалуйста, и не трогай сердце. Чужая ладонь проходится по коротким жестким волосам и надавливает на затылок, призывая к действию. Хочется отстраниться и хорошенько двинуть кулаком по этой самодовольной роже, но Марк делать этого не будет. Не потому что кишка тонка, не потому что боится последствий, а из-за того, что и сам всё прекрасно понимает: без новой дозы уже не получается существовать. У них не симбиоз, потому что Мануэля всё устраивает, и он просто получает дополнительные бонусы, а для тер Штегена это способ не сойти с ума. Единственно доступный на данный момент. — Не строй из себя девственника, Марк, я же знаю, какой блядью ты можешь быть. Давай ты не будешь выделываться, — в голосе различаются нотки раздражения, желания, власти, — и мы ляжем спать по графику. В этом был весь Нойер: расчетливый, живущий по четкому плану, ненавидящий непредвиденные ситуации и всегда готовый к любой херне. Может, именно поэтому он основной выбор тренерского штаба? А самому Марку просто не хватает яиц? Судя по всему, раз сейчас именно он стоит на коленях в сантиметрах от чужого члена, а не наоборот. Снова давление, в тишине комнаты слышно, как Ману шумно сглатывает и недовольно фыркает, и Марк-Андре наконец повинуется. Проводит смоченным слюной языком по всей длине, улавливая резкий вздох и ощущая, как ладонь сжимается на задней стороне шеи, облизывает набухшую головку и обхватывает её губами, несколько раз степенно посасывая. Он знает, как сделать приятно, научился этому за годы, но сегодня ему не дают проявить свои навыки. Нойер, удерживая чужую голову в одном положении, нетерпеливо толкается сам, видимо, уставший от ожидания, а Марк только и делает, что покорно раскрывает рот шире и расслабляет глотку. Наверное, слова того интервью всё ещё не забыты, и это прямой на них ответ. «Как ты можешь быть основным вратарем, если сейчас я имею тебя, как захочу, а ты ничего не можешь этому противопоставить?». — Вот для чего тебе нужен твой рот, мой милый Марк, а не для перепалок со мной через медиа, — Ману рычит, выходит немного и толкается глубже, почти до основания, оттягивает упругую щёку, давит на язык и не встречает совсем никакого возмущения или сопротивления. Тер Штеген борется с выступающими на глазах слезами, хватается пальцами за бедра Мануэля и ждет. Он бы соврал, если бы сказал, что его не возбуждает происходящее: собственная эрекция давит на джинсы, отправляя вибрации удовольствия по телу от каждого малейшего трения с тканью, от хриплого властного голоса и упирающейся в стенку горла головку. Это не здоровое возбуждение, но и мазохизмом тоже не назовешь. Получение удовольствия от взаимной ненависти — вот, как это можно обозвать. Нойер кончает со стоном, бесцеремонно в глотку, даже не спрашивая разрешения, и Марк сглатывает, устало откидываясь и опираясь руками о пол позади себя. Дыхание восстанавливается медленно, на языке всё ещё чувствуется привкус спермы, собственная слюна вперемешку с чужим семенем стекает по подбородку и капает на футболку. Опять придется стирать. — Хороший мальчик, — надменный смех не вызывает ничего, кроме сжавшихся кулаков, а вот руки на плечах и резкое движение, вынуждающее сесть к Мануэлю на колени, посылает по телу волну мурашек. Вновь наливающийся кровью чужой член, успевший привстать — видимо, от потрепанного вида Марка, — упирается в бедро. Ману улыбается нагло и тянет тер Штегена к себе за подбородок, целует грубо и жестко, кусая губы. Они часто целовались, но навряд ли хотя бы один из этих поцелуев можно назвать настоящим. В них не было чувств и эмоций, только голод и животная страсть, ничего больше. Так же, как не было чувств и между ними в целом — одна лишь пропасть в несколько лет и статусе для Германии. Правда ведь? Именно этот смысл вкладывается каждый чертов раз? Марк стонет приглушённо в чужие губы и упирается ладонями в мощную грудь, но отстраниться не получается: на месте его удерживают сильные руки на спине и пояснице. — Как думаешь, сможешь принять меня без длительной подготовки? После вчерашнего я почти в этом уверен, — это риторический вопрос, можно ощутить по тому, как моментально пальцы Мануэля скользят вниз по позвоночнику и проводят пару раз между ягодицами. Воздух в легких становится горячим. При помощи нехитрых махинаций тер Штеген оказывается опрокинутым спиной на кровать, придавленный весом чужого накаченного тела. Ману ловким движением стягивает с него джинсы вместе с нижним бельем и футболку, после избавляясь от остатков своей одежды. Ладонь тут же сжимает напряженный член, и Марк рефлекторно выгибается на матрасе, требуя больше внимания к своей персоне. — Нетерпеливый какой, — прохладные пальцы скользят вверх по животу, оглаживают линию челюсти и искусанные красные губы, надавливают немного, чтобы проникнуть внутрь и смочить кожу: влажный язык скользит по фалангам, размазывая слюну, и до ушей доходит довольный, одобрительный смешок: — Молодец. Завтра очередная тренировка, в очередной раз Лёв посмотрит на команду голкиперов с выражением а-ля «вы и сами всё понимаете» и скажет, что в следующем матче в раме снова будет стоять Мануэль-мать-его-Нойер, двухметровый красавец, герой Германии и любимчик миллионов, а Марк вновь вынужден будет кивнуть и через силу улыбнуться, принимая правила игры. Ведь пока что не его время, не его место. Его место — под Ману, в прямом и переносном смысле. Но сейчас это не важно. Завтра, вчера, — всё не имеет значения, важны только скользкие прикосновения и щекочущее область шеи жаркое дыхание. Мануэль, несмотря на собственные слова, подготавливает его не меньше обычного, что само по себе было странно, даже если не брать в расчет мнимую обиду на слова в давно уже забытом всеми интервью. Впрочем, жаловаться не приходилось: лучше так, чем всё утро проходить с болями в пояснице и ловить на себе косые взгляды на общекомандном завтраке, когда приходится с дискомфортом садиться на твердый стул. Чужие пальцы растягивают его достаточно, прежде чем пару раз надавить на простату, что мгновенно вызывает учащенное дыхание и сорвавшийся с губ стон. Больно и хорошо на контрасте, как и всегда. Ману вообще был до жути противоречивый: то брал жёстко и быстро, то аккуратно, бережно почти, чтобы не причинить лишнего вреда; то говорил, как Марк его раздражает своим этим желанием стать первым номером, то смотрел на таким долгим, задумчивым взглядом в коротко стриженный затылок, когда думал, что тер Штеген не видит. Не видит, это точно, но чувствует. Тяжестью внизу живота глаза на спине ощущает. Наверное, это было своеобразной игрой: подпускать ближе и впечатывать лицом в холодную стену. Потому что между ними не любовь, а нечто совершенно иное. — Не закрывай глаза, Марк, — шепот на ухо и немедленный толчок, вырывающий очередной рваный выдох из легких. Марк-Андре глаза не закрывает, хотя хочет, чтобы почувствовать больше, всё и сразу. Смотрит в эти ледяные глаза и не понимает, что в них видит. Мануэля Нойера очень сложно читать, он весь сплошная головоломка, и не понятно, какой в итоге детали не хватит в конце сборки. Как-то раз, кажется, вечность назад, Ману смотрел на него без насмешки. Тогда тер Штеген пропустил глупый мяч в какой-то игре, где ему доверили место в воротах. В тот вечер не было привычных перепалок и бурного секса, только грустная улыбка и теплая ладонь на плече. Это было странным воспоминанием, и Марк решил списать такое поведение на банальные проявления совести. Нойер двигается осторожно поначалу, позволяет вновь привыкнуть к ощущениям и привыкает сам к уже знакомой, но каждый раз как будто новой тесноте. Губами выводит узоры по пульсирующей на шее артерии, выцеловывает бледные плечи и грудь, пару раз проводит языком по виску, слизывая стекающие капли пота. Толчки становятся быстрее через какое-то время, а стоны уже не получается сдерживать, и Марк только выгибается, двигает бёдрами навстречу, сжимает в ладонях чужие бока до красных отметин. И веки не закрывает. Ману обхватывает его член, начиная двигать рукой в такт толчкам, и этого становится слишком много. Оргазм накрывает тер Штегена туманной пеленой перед глазами, и Нойер кончает вслед, громко рыкнув и почти упав на Марка сверху, но все же удержав себя и рухнув сбоку на матрас. — Ты как? — спустя пару минут звучит вопрос, и в ответ получается только слабо кивнуть головой. Он в порядке, как обычно. Ничего нового быть не могло. Когда получается немного восстановить дыхание и восприятие реальности, тер Штеген встает и делает пару неуклюжих шагов до своей постели, падая на нее мешком и тут же закрывая глаза. Хочется просто уснуть, не думая ни о чем. Завтра случится завтра, а происходящее все равно не исправить. Может, лучше смириться? Оставить это и жить по сценарию? Ведь так гораздо удобнее: следовать какому-то плану Мануэля и не сходить с тропинки. — Я люблю тебя, Марк, — слишком громко в ночной тишине звучат эти слова. Слишком громко в голове Марка рушатся все его убеждения.