***
Я не мог остаться в доме Каспбраков ни под каким предлогом, как бы мы изначально не договаривались с Эдди. Ночевать под крышей, где есть миссис К, которая подобно привидению следует везде за мной, высматривает, куда это я иду, уж не в спальню ли к её сыночку, невыносимо. А спорить или, тем более, ругаться с ней, когда она в таком состоянии, мне не улыбалось совсем. Мотель был для меня подходящим вариантом, и меня это особо не парило. В конце концов, мы же не навсегда приехали и скоро вернёмся в Нью-Йорк. Но Эдди посмотрел на меня слишком уж перепуганными глазами, когда я сказал ему, что забронировал себе номер. И что с ним ночевать не смогу остаться. У них даже гостевой комнаты нет, а спать в спальне Каспбрака его мамаша разрешит только через её труп. Когда они вернулись с больницы, Эдди был сам не свой. Он не вдавался в подробности, ходил, как воды в рот набрал, и меня распирало от беспокойства – что сказали врачи? Миссис К наоборот на удивление была слишком активна. Трещала без умолку, и если бы я не знал, что у неё может быть такой серьёзный диагноз, подумал бы, что она даже рада, что всё так. Она не отходила от Эдди ни на шаг, и та забота, которую он проявлял по отношению к ней, безумно её радовала. Чуть ли не на седьмом небе от счастья была она, судя по выражению её лица. И любую свободную минутку пыталась уделить ему. Мне было не по себе от своего ощущения, но меня немного подташнивало от подобного лицемерия. Почему только сейчас она кудахчет над ним? Где была её любовь и забота раньше? Когда он подыхал в Нью-Йорке от одиночества и потерянности, без гроша в кармане, живя в отвратительном клоповнике? Но свои мысли высказывать было слишком опасно, у меня уже развилась лёгкая паранойя, будто Соня в любой момент выскочит из-за угла. Да и что я ему скажу? Твоя мамаша использует свою болезнь, чтобы привязать тебя к себе, Эдди? Что за бред. Но всё больше и больше эта жестокая идея переставала казаться такой нелепой. Эдди вызвался проводить меня до гостиницы, и внутри сердце радостно подскочило. Наконец, можно поговорить с ним с глазу на глаз. — Ты молчишь весь вечер. Всё слишком плохо, да? Открываю дверь своим ключом и тут же вешаю табличку «не беспокоить». Хотя бы эти пару минут хочу урвать с ним наедине спокойно. Каспбрак проходит внутрь и по-свойски садится на скрипучую кровать. Апартаменты не шикарные, но мне вообще похуй. Хотя раньше я бы даже за деньги не остался ночевать в подобном месте. — Просто думаю о том, что будет дальше. Вне зависимости от диагноза. — А что дальше? Эдди смотрит, как я снимаю куртку, неряшливо бросаю её на стоящий неподалёку стул, и мне становится немного некомфортно от его взгляда. Такого внимательного, пронзающего насквозь. Будто он дыру в груди прожечь хочет и заглянуть внутрь меня, разузнать, что творится в душе. — Я думал, что мы приедем и уедем. Что ничего серьёзного не случится, — говорит. Присаживаюсь рядом с ним и решаюсь взять за руку. Стараюсь успокаивающе гладить по прохладной коже, и в то же самое время успокоить собственный внутренний тремор. — Ты нервничаешь раньше времени. Даже при худшем раскладе, она ляжет на лечение. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей. Я сам не ведаю, что несу, насколько реалистично то, что срывается с моих губ, ведь всё может быть совершенно иначе. Бывает, что помочь уже невозможно. Что подобные заболевания обнаруживаются слишком поздно. Но думать о худшем не самая лучшая альтернатива в данный момент. Хоть какое-то подобие веры мне хочется внушить Эдди. — Меня пугает одна вещь, — сжимает сильнее мои ладони Каспбрак и опускает глаза, смотрит на наши сцеплённые пальцы. — Если у неё и правда обнаружат что-то, есть ли моя вина в этом? Мне кажется, что я столько крови у неё выпил, что это любого подкосит. Блять, что и требовалось доказать. Отлично сработано, миссис К. Чувство вины включено на максимум. — Боже, Эдди, перестань. Рак не появляется из-за ссор с сыновьями. Ты не имеешь к этому никакого отношения. — Сейчас я начинаю обдумывать всё, что я наговорил ей за всё время, и это охуеть, сколько говна. Зачем я вообще поступал так? — То же самое можно спросить и у неё. Зачем мы вообще говорим гадости близким? Потому что нам больно, и мы хотим сделать больно в ответ. Ты не должен винить себя за это. — Разве? — поднимает глаза и отнимает руки. — Ты бы на моём месте смог бы так легко отпустить эту ситуацию? Замираю и с минуту молча смотрю на него. На уставшее, посеревшее лицо, пустые, лишённые всякого блеска глаза. Мне так надоело видеть его таким. И так надоело это чувство беспомощности. — Если бы я точно знал, что не причастен, то не навешивал бы зря на себя вину. Я бы триста раз подумал, не манипуляция ли это. Эдди рядом напрягается, и я не до конца осознаю, что слетает с моих губ. — Что ты имеешь в виду? — Я ничего не утверждаю. Просто играть на чувстве вины – самый беспроигрышный вариант. Особенно с семьёй. Так всегда было. Словами не описать, какой сволочью я ощущаю себя, но не могу придушить в себе это ощущение. Наигранность, лживость в каждом жесте миссис Каспбрак, и, хоть убейся, доверять ей не получается. — Поверить не могу, что ты это сказал. Эдди встаёт с кровати, пружина под ним жалостно скрипит, и мне уже долбануть себя хочется. Надо было держать свои мысли при себе. Но как тут уже объяснишь, что я защитить его хочу, и острые, колкие слова сказаны не для того, чтобы причинить вред. — Почему она позвонила тебе только, когда заболела? Почему раньше от неё не было ни слуху, ни духу? Тебе не кажется эгоистичным держать тебя рядом и так настойчиво отказываться от её переезда в Нью-Йорк? Вспоминаю, как вечером случайно услышал, как наотрез Соня отказывалась ехать проходить обследования в Нью-Йорк. Аргументы, что там доктора лучше и оборудование современнее, ничуть её не трогало. Только в Дерри и точка. А где она, там должен быть и Эдди. — А тебе не кажется эгоистичным бросить её здесь одну и свалить, будто я не имею к этому никакого отношения? — Ты имеешь в виду сейчас или раньше? До меня лишь секундой спустя доходит, что я сказал. И как перечеркнул все сказанные ранее успокаивающие слова. Я ведь не то имел в виду, но в который раз за вечер убеждаюсь, что каждый раз, как я открываю рот – я только усугубляю ситуацию. Обвинять его хоть в чём-то – последнее, что я стремился сделать. — Я не могу больше так поступать с ней, Ричи, — спустя долгую минуту молчания и внимательного, немигающего взора роняет Эдди. — Мне нужно перестать думать только о себе. Она всё, что у меня есть, а я веду себя, как грёбанный идиот. И ради чего? Я даже несчастлив в Нью-Йорке. Этот город, кажется, ставит своей целью сожрать меня с потрохами, и иногда я уже не знаю, чего ради я так карабкаюсь наверх. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю, не смотри на меня так, — голос Каспбрака надламливается, но он продолжает, своими словами словно гвозди в гроб загоняет: — Ты тоже несчастлив там. Не думай, что я этого не замечаю. На автомате я тут же открываю рот, чтобы начать противоречить. Но сказать, что это ложь и ничего подобного я не ощущаю, так и не получается. Губы просто не сложатся, чтобы сказать ему такое враньё. — Я действительно не могу сказать, что охуенно счастлив там. Но с тобой это никак не связано. — В ответ на это у Эдди губы растягиваются в доброй, ласковой улыбке, и уже по ней одной, я осознаю наше будущее. — Кажется, я уже понял, что ты решил. Что будет дальше. Мне не хочется спрашивать, а как же универ? Он ведь так бредил, чтобы поступить туда. Как же наша квартира, кошка, которую настоял оставить именно Эдди? Как я должен выживать без него в этой засасывающей воронке? Внезапно без Эдди возвращение обратно теряет всякий смысл. Я понимаю, что Дерри, Нью-Йорк – лишь оболочка, просто одна более блеклая, сухая, а другая разноцветная, заманивающая своим блеском и яркостью. Но внутри под этой обёрткой у каждой – пустота. Плацебо, которое мы принимаем и знаем, что нас наёбывают. И всё равно глотаем горькие пилюли скорее по привычке, от безысходности. — Ты не должен оставаться со мной и тухнуть здесь по моей вине. — Кажется, слово «вина» прозвучало непозволительно часто в этот вечер. — И Ричи. Я не жалею вообще ни о чём. Эдди думает, что мне так легче будет, что своей фразой он подбодрит меня, но удивительно – это была самая жестокая вещь, сказанная за весь вечер.***
I never found love in the city, I just sat in self-pity and cried in the car
The 1975 - A Change Of Heart
По дороге домой я думал о странных вещах. В голову лезло всякое, лишь бы отвлечься от того, что на самом деле разрывало меня на куски. То, с каким тяжелым сердцем мне пришлось вернуться в одиночестве, трудно описать словами. В такие моменты проще показать наглядно - долбануть со всей силы кулаком в грудь, прямо в солнечное сплетение, чтобы резкая боль пронзила до кончиков пальцев, и воздух начал кончаться. Испуганно открываешь рот в попытке глотнуть такого необходимого кислорода, но глотку сжимает, будто черти душат, но, тем не менее, ты почему-то не задыхаешься. Каждую минуту борешься с этим пожирающим изнутри чувством и тянешь, тянешь эту лямку дальше. Любых слов будет недостаточно. Да оно и не стоит того. Взглядом я выхватывал любое движение, пусть даже мало-мальское событие рядышком, чтобы задержаться на нём мысленно, не позволить себе раскиснуть, раствориться в своей агонии и вообще потерять связь с реальностью. Рядом со мной в самолете сидела маленькая девочка, которая жутко боялась лететь, и мне не хотелось "утешать" её тем фактом, что по статистике её скорее машина собьёт на её миленьком розовом велосипеде, чем она попадет в авиакатастрофу. Я прислушивался к своему внутреннему состоянию и, на удивление, не чувствовал ничего. Ни намёка на страх. Погрузившись в свои мысли, я и не заметил, как мы уже взлетели. Я уже больше года живу в Нью-Йорке. Больше года брожу по извилистым, кишащим людьми улочкам, забитым паркам и барам. В Нью-Йорке куда ни плюнь люди. Странные, злые, искренние, дружелюбные, влюблённые, разбитые. На любой вкус. Но могу ли я уже назвать себя Нью-Йорковцем? Принадлежу ли я на самом деле этому месту? Впустило ли оно меня в свои шипастые объятия, после которых непонятно - то ли приласкали, то ли безжалостно распяли. Может это всё я, моя собственная вина, дурная привычка, из-за которой я не позволяю себе осесть, привыкнуть. Прорасти во что-то корнями. Или в кого-то. Перестать талдычить себе о том, что навсегда ничего не бывает. Разве? Но боль-то повсюду. Всегда. Она вечна. Испокон веков разбрасывает свои загребущие руки, так или иначе, добирается до каждого. Она была до нас и будет после ещё долгое, долгое время. Значит, что-то вечное всё же есть? Я удивительно спокойно поднялся по лестнице в (нашу) квартиру. Немного непривычно будет поначалу снова жить одному, снова привыкать к тишине стен. Несмотря на то, что Эдди всегда был на удивление тихим соседом, редко надолго задерживался в квартире, скорее просто ночевал в ней, его присутствие вносило свой важный вклад. Добавляло кирпичики в шаткий фундамент, во что-то отдалённо напоминающее дом. Что-то, что мне не хочется называть уютом, спокойствием, но именно этим он и являлся для меня. И без него так кошмарно тускло. Как же всего один человек способен сделать погоду во всей атмосфере, задать квартире определённое настроение, вдохнуть в неё что-то необъяснимо трогательное, живое. Я всеми правдами и неправдами избегал жить в одиночестве, даже на убогую общагу был согласен, но в итоге всё равно остался один, несмотря на все жалкие потуги. Иронично, что пиздец. И даже коти нет, Билл привезет Лиз только завтра, что особенно удручает. Кажется, это является последней каплей в океане моего самобичевания. Вообще, сука, никого. Даже тараканов Эдди потравил, блять. Всю дорогу домой я только и ищу повод, чтобы пожалеть себя, когда на деле хочу нажраться вусмерть и перестать уже чувствовать себя так хреново. Это жалко, тотально убого, но каждый вздох, каждое долбанное моргание глаз разливается безнадегой, дурацкой потерянностью, за которой ни проблеска, ни полосочки света. В тот вечер я нарушаю обещание, данное себе, и напиваюсь, как последний законченный алкаш, трясущимися руками откупоривая бутылку за бутылкой. Мне и обидно за себя, ведь столько недель держался, и противно в то же самое время. Но я корю себя за слабость недолго. Вымотанный, до чертиков уставший, с пустым желудком - мне понадобилось совсем немного, чтобы приглушить этот мир, впасть в блаженное ощущение забытья и отрубиться, как младенец, на диване гостиной. Забыв даже переодеться по-человечески.