ash is our purest form

      И снова дождь тяжело барабанит по карнизу, пока Джухён скуривает сигарету до самого фильтра. Щелчок пальца, и слабо тлеющий огонёк шипит, угасая в луже на бетоне. Из открытого окна конкретно льётся на балкон, но мало ли кого волнуют промокшие босые ноги. Зажигалка очень символично решает сдохнуть именно сейчас – Джухён стирает палец о металлическое колёсико почти в кровь, до саднящего кожу ожога, однако помимо пары искорок получает целое нихуя. Он перерывает карманы накинутой поверх голой спины куртки, но не находит ничего интересного: затертые потрепанные бумажки – билеты в кино, кажется; вскрытая упаковка жвачки, блистер таблеток от головной боли. Куртка чужая, балкон тоже. Из своего у Джухёна здесь только вагон накопившихся за плечами сомнений и страхов. Он практически не чувствует себя нужным кому-то или уверенным в завтрашнем дне. Продюсерского гонорара едва хватает на оплату бесконечных счетов, цифры просмотров на его релизах отказывается стремительно расти, а жизнь без него несётся далеко вперёд на запредельной скорости. В этой гонке ему никогда не победить. К черту мечты о популярности и больших деньгах, кому они сдались, если свободно дышится теперь исключительно с высоким процентом алкоголя в крови и копотью в лёгких? У Джухёна фактически нет дома, планов на будущее или чего-то ещё из тех вещей, что помогают просыпаться по утрам здоровым людям. Надежды, ну хоть какой-нибудь, тоже нет. – Ты совсем о себе не заботишься... хён.       Чонук качает головой. Осуждает? Сочувствует? Его ладонь такая тёплая, что греет даже сквозь куртку. Чонук просто кладёт её на спину между лопаток, очевидно ожидая более вразумительный ответ, чем насмешливое "допустим". Джухён не знает, как объяснить, что смеётся над собой, безнадёжно и горько. Как не стать причиной чужой паранойи. Их встречи всё больше напоминают общение эмоциональных инвалидов. Только кого-то искалечил страх, а кого-то – чрезмерные амбиции.       Росчерк пламени в промозглой темноте. Блики от дрожащего огонька пляшут по смуглой коже Джухёна, которая отчего-то выглядит влажной и нереально глянцевой. Чонук не выдерживает – трогает, сжимая зажжённую сигарету в зубах. Пальцы мелко дрожат, но не от холода, а от странной, щемящей до боли в груди нежности. Ни объяснить её причину, ни обратить в слова не получается. Очень уж часто он начал испытывать это непонятное чувство, когда даже самые близкие, казалось бы, люди не могут понять его правильно. И как же пиздецки одиноко осознавать это. Чонуку хочется разодрать себе грудную клетку до костей – может быть, так Джухён увидит, что творится внутри него. Может быть, тогда он, наконец, поймёт. – Надо уже вытащить куда-нибудь твою задницу, пока она не приросла к стулу в студии, – о необходимости проветрить запылившуюся голову Чонук тактично не упоминает. Джухён разрушает себя на его глазах, и смотреть на это тоже больно, потому что сам ведь не лучше. – Прямо посреди ночи и под дождь? – Джухён скептически обозревает тяжёлого на подъем друга, который временами ленится дойти до продуктового магазина в соседнем доме и заказывает еду с курьером, – ты же прикалываешься? – Впервые я предложил романтично прогуляться под одним зонтом, а ты отказываешься.       Чонук готовится к долгим уговорам с применением пыток, однако телефон разрывается от звонков за пределами балкона, поэтому он быстро тушит окурок о перила и скрывается в своём царстве тепла и света, оставляя Джухёна наедине с плачущей по приближающейся смерти природой. Иронично, что до новой весны, на самом деле, недолго, а его беспробудный ноябрь, кажется, не закончится никогда. За дверью раздаётся шуршание и приглушённое мяуканье – Бомгу настойчиво интересуется, что интересного происходит там снаружи, а вдруг бесплатный корм или халявные снэки. – Тебе сюда нельзя, уж извини, – уголки губ Джухёна чуть трогает улыбка, и он вдруг понимает, что не помнит, насколько давно от души радовался чему-то. Как будто это было ещё в прошлой жизни. Сложилось бы иначе, получай он столько же любви и внимания, как этот перекормленный ленивый кошак?       Пачка заканчивается раньше, чем терпение Чонука, который ждёт, развалившись по кровати и докапываясь до сидящего в изголовье Бомгу. "И не надоедает ему", – вздыхает Джухён, привыкший наблюдать диковатый для него культ поклонения кошачьим каждый грёбаный раз. – Гулять пойдём? – интересуется он нарочито бодро, а голос предательски хрипит. – Что-то не хочется, – Чонук не врёт, просто недоговаривает, что хочется ему накидаться чем-нибудь до потери сознания, пока его не выебут, не важно, где и как. На трезвую голову смелости не хватает. – Тогда я сам за сигаретами сгоняю, – Джухён устало трёт глаза – в тёплой квартире его начинает клонить в сон, – Чонук-а. – Да? – тот реагирует чуть более раздражённо, чем хотел, потому что никому очевидно не интересно, что он лежит тут весь красивый и почти раздетый. – Я скоро вернусь.       Джухён улыбается ужасной извиняющейся улыбкой, прежде чем закрыть за собой дверь, и Чонук снова чувствует себя невыносимо одиноким. Даже зная о том, что где-то его ждут и любят. Даже зная о том, что не прав.       До утра он просыпается в холодной постели от ужасающего грохота и наблюдает сквозь разводы на стекле, как ярким факелом полыхает машина у соседнего подъезда. Дорогая тачка, похоже – он щурит опухшие со сна глаза. Стоит с пол минуты у окна и ложится обратно, не обращая внимания на адские звуки, с которыми взрываются железные внутренности. Бомгу беспокойно поджимает уши, и Чонук обнимает его обеими руками, зарываясь носом в короткую белую шерсть. Приближающийся вой сирены режет мир вокруг и внутри него на мелкие кусочки.