во глубине байкальских руд храню я ледяное рвенье, и нет в душе моей сомненья: труд на байкале — тоже труд.
— Что нового слышно о вашем профессоре Мориарти? — осведомился доктор Уотсон, намазывая масло на бутерброд. — Смотрю, вы совершенно успокоились с тех пор, как он сбежал в Швейцарию. Не собираетесь отправиться за ним? Холмс, дремавший на диване, лениво открыл глаза. — Мой профессор Мориарти, Уотсон, только собирался бежать в Швейцарию. Но его остановили на границе и подыскали для него хорошее место, откуда он никогда не вернется. Так что мне совсем незачем вставать с дивана до конца жизни. Мориарти больше не опасен. — Он что же, все-таки погиб при падении в Рейхенбахский водопад? — Профессор Мориарти не настолько глуп, чтобы погибнуть в каком-то водопаде, — наставительно произнес Холмс. — Разумеется, он выжил. Но, к счастью для нас, несмотря на нелегкие отношения с Российской империей, кое о чем нашей королеве удалось договориться с их царем. Его сослали в Сибирь, там тоже снега, как и в Швейцарии. Уотсон ахнул. Он, разумеется, слышал о бескрайних просторах Сибири, этой заснеженной страны диких медведей и московитов, совсем не похожих на джентльменов. Королева Виктория, как и другие европейские монархи, нередко обращала взоры туда в поисках мест для ссылки английских злодеев и преступников, дабы они сгинули там, среди бескрайних льдов и диких нравов. — О да, я опасался, что он поднимется вновь из бурлящего водопада, но из Сибири? Ха! Теперь я могу быть спокойным и уехать в Сассекс разводить пчел. Я навел справки об условиях содержания; условия варварские, поделом ему. Ни уединения, ни красивой комнаты, ни Греза, его там ждут унижения и тяжелая физическая работа. — Почему-то это так ужасно звучит, Холмс… — Потому что, дорогой Уотсон, это так и есть. Ученый с мировым именем, европейская известность, блестящее образование, превосходный ум. И все это сгинет в снегах Сибири. Кстати, он прислал мне письмо. — И что же он пишет? Проклинает вас и грозит раздавить ледником? Холмс покачал головой. — В том-то и дело, что нет. Я думал, он натравит на меня своих приспешников и попробует убить, но никто за мной не следит и не пытается закончить его последнее дело. А пишет он вот что: «Дорогой Холмс! Искренне благодарю вас за то, что уговорили королеву сослать меня в Сибирь. Здесь, на Байкале, самый красивый лед во всем мире, где бы я еще увидел такую красоту? Я всю жизнь прожил в погоне за богатствами, составлял злодейские планы и занимался математикой, но лишь здесь познал настоящую жизнь. Спасибо вам». Вот же удивительный человек! Пытается заставить меня поверить, что ему там хорошо. Не верю, что он принял свою судьбу, он обязательно попробует сбежать. Но из Сибири сбежать нельзя.***
В страшном сибирском холоде Мориарти чувствовал себя как рыба в воде. Он был хладнокровным человеком во всех смыслах этого слова. В его лондонской квартире зимой никогда не топили, он предпочитал холодную пищу и холодный чай. В Александровской центральной каторжной тюрьме, куда его определили, были некоторые неудобства, связанные с этим. Первое время приходилось спать в натопленной камере и принимать горячую пищу. Когда Мориарти только узнал о том, что казнь через повешение заменена ссылкой на континент, он был несколько огорчен. Его, ученого математика с мировой известностью отправляли на каторгу, а это означало, что он будет теперь до конца жизни работать на заводе, или строить дороги, или копать землю, или добывать уголь, и его блестящий ум ему совсем не понадобится! Это было все равно что забивать гвозди телескопом. Таких выдающихся преступников, как он, следовало убивать или представлять к делу, где они могли бы принести пользу. Так он и написал в письме к королеве, но она была непреклонна. Однако на деле все оказалось не так плохо, как он успел вообразить во время пути к месту ссылки. Ему, как иностранному арестанту, предоставили выбор: работать на заводе или шить сапоги. Он выбрал второе и с удивлением обнаружил, что шить сапоги весьма примечательное времяпрепровождение, увлекательное и разгружающее мозг. В знак уважения к его прошлому или же по личной просьбе королевы Виктории для него была отведена отдельная камера, а с другими заключенными он имел возможность беседовать лишь во время приема пищи. Ему разрешили читать книги из библиотеки, оставшейся от военного госпиталя, и писать письма в Англию. Никто не унижал его человеческое достоинство, напротив, с ним обращались почтительно. Сам по себе Александровский централ отличался относительно мягким режимом, имя Мориарти было известно даже в такой глуши, но дело было не только в этом. Мориарти не стыдился применять свои великолепные умственные способности и в таких условиях. После того, как с помощью хитроумного приспособления он извел в тюрьме клопов и стал вести кружок по математике и астрономии, жизнь его и вовсе наладилась. Новоявленные студенты обожали его: некоторые из них признавались, что копили денег на учебу в Лондоне, после того как прочитали в Санкт-Петербургской библиотеке все его книги. А кто-то даже пытался спорить с ним о «Динамике астероидов», что привело его в неописуемый восторг. В Европе никто не сумел написать об этом труде отзыва, а в глубине байкальских руд ссыльными политическими его работа была оценена по достоинству и получила свою долю конструктивной критики. Но больше всего Мориарти дивился байкальскому льду. Ему разрешалось совершать прогулки и любоваться им, поскольку он всегда перевыполнял норму пошива сапог. Впервые он увидел лед в первую зиму, когда наконец подготовил побег и предвкушал свободу. Это была его первая и последняя попытка побега. Бирюзовые глыбы льда среди усыпанной белым снегом поверхности озера произвели на него неизгладимое впечатление. Он просто стоял, сраженный красотой природы, и не мог пошевелиться. Где-то там, на другом берегу, его ждали его картины, его подельники, его свобода, его месть, но все это казалось неважным перед лицом красот бытия.***
С января по начало мая Мориарти селился рядом с озером. Все знали, что он никуда не сбежит, и к нему даже не приставляли охрану. Он только и делал, что целыми днями бродил вдоль берега, если лед был не слишком крепким, или по самому льду. Ночами он предавался размышлениям и писал книгу о видах льда. Однажды в конце апреля к нему приехал долгожданный посетитель. Холмс выглядел очень плохо, но казался жизнерадостным. Мориарти хватило одного взгляда, чтобы понять, как ему не хватает в Лондоне преступлений. Но Холмс хорошо держался и убеждал себя в том, что пчеловодство — это его. Они бродили по льду несколько дней, а у Мориарти даже мысли не возникло, что он может легко избавиться от Холмса. Лед сделал его сентиментальным. Холмс был частью прошлой жизни, жизни, полной интеллектуальных наслаждений и преступлений. Скромный тюремный сапожник и исследователь льдов Байкала с мировой известностью был далек от сведения счетов. — Вы правы, здесь лучше, чем в Сассексе, — промолвил Холмс. — Приезжайте следующей зимой, — сказал Мориарти. — Увидите ледяные холмы, полые внутри. Очень красиво. — Приеду, — пообещал Холмс. — Я собрался провести зиму в Швейцарии, но здесь намного лучше. — В Швейцарии? — переспросил Мориарти. — Я когда-то хотел там жить, но больше не имею такого намерения. А вы-то почему не хотите? Здесь вы уже были, а там — там же тоже снега. — Там тоже снега, — задумчиво повторил Холмс.