Трещины

По натянутым нервам резанул скрип половиц: Рон, раздраженный и злой, под предлогом сделать чай удалился на кухню. Мог же просто взмахнуть палочкой, но нет — сбежал. Гермионе стало смешно: сам вечно подкалывал её, что она слишком много бытовых вещей делает руками, будто она вовсе и не волшебница. Вскоре раздался недовольный звон чайника о конфорку. На самом деле Рон все правильно сделал — им определенно стоило взять небольшой тайм-аут, пока ни у кого не сорвалось с губ то, что никогда не стоит произносить вслух. После его ухода, как обычно, сделалось холоднее, будто в нем одном было сконцентрировано все тепло ее мира. Даже сейчас, когда ей хотелось швыряться чем-то тяжелым и легко бьющимся. Гермиона глубоко вдохнула и попыталась немного успокоиться и расслабиться, глаза тут же защипали непролитые слезы, и она поспешно спрятала лицо в ладонях. Если неожиданно вернется Рон, ей бы не хотелось, чтобы он заметил, что она плачет. Что она почти сломлена и уже готова сдаться. Еще несколько недель назад у Гермионы была счастливая семья. Да, у них иногда случались разногласия и глупые ссоры, но это все были мелочи, не имеющие значения и не уменьшающие ни на йоту тот жар, что поселился в груди давным-давно, еще в школе, когда Гермиона впервые осознала, что Рон — веселый солнечный мальчишка — для нее не просто друг. Намного, намного больше, чем друг. Теперь же ей казалось, что она невероятно ошиблась и для нее было бы лучше — проще — жить одной и не подпускать к себе так близко никого, кроме Живоглота. Да что угодно было бы лучше, чем эта изматывающая война, словно дементор, вытягивающая из Гермионы всю радость и силы и оставляющая лишь зияющую пустоту внутри. А они ведь всего лишь решили переехать из крохотной квартирки в более просторное жилье. Кто же знал, что так получится? Ад начался еще на этапе выбора. Рон хотел жить в волшебном доме в глуши, Гермиона — в большом городе, в современной, оснащенной всевозможной техникой квартире. Потребовался громкий скандал, чтобы убедить Рона, что детям — а он же хотел детей, правда? — нужно будет ходить в начальную школу, и всем будет проще, если эта школа будет находиться поблизости. В итоге они остановились на небольшом коттедже в пригороде, и Гермиона с облегчением выдохнула. Зря. Ад продолжился, когда им пришлось спешно придумывать расстановку мебели: дом нуждался в новой проводке, и мастеру нужно было знать расположение розеток и выключателей. По привычке Гермиона старалась все продумать до мелочей и рисовала план для каждого помещения, но оказалось, что у Рона было собственное мнение, и то, что предлагала Гермиона, его не устраивало. Это не просто злило — у Гермионы темнело в глазах от бешенства, — и они орали друг на друга по поводу каждой тумбы и каждого стула. Но что бесило Гермиону сильнее всего — ее планы были идеальными, и Рон обычно, в конце концов, тоже это признавал. Так зачем же было мотать ей нервы каждый чертов день? Почему нельзя было обойтись без очередного скандала и просто признать, что Гермиона лучше умеет планировать? Они знали друг друга целую кучу лет, они дружили, прошли через войну и рутину... Почему Рон не может хотя бы раз согласиться с ней без споров? Несправедливая обида душила, стояла в горле противным комом — ни выплюнуть, ни проглотить. Гермионе казалось, что с каждой ссорой между ними появляются все новые трещины, которые сливаются в огромную пропасть, отделяющую их друг от друга, и они постепенно становятся совершенно чужими людьми. Гермиона периодически видела, как нечто подобное происходило с некоторыми ее знакомыми: вдруг возникала какая-то мелочь, которая вызывала непонимание, она ширилась, росла, пока не заслоняла собой все остальное. Гермиона не была готова столкнуться с этим лично. Не допускала даже мысли, что у них с Роном может дойти до такого. На кухне что-то шуршало, хлопали дверцы буфета. Гермиона с тоской покосилась сквозь пальцы на стопку листов на столе. Им осталось обсудить последнюю комнату: это должна была быть детская, но Гермиона так устала, что решила, пусть это будет ее кабинет. Она имела полное право обставить его по своему вкусу. Все равно детей еще нет, и через месяц они точно не появятся. И это была прекрасная возможность малодушно сбежать, и этот кошмар наконец-то закончится. Гермиона крепко зажмурилась, не отнимая ладоней от лица. Мерлин, пожалуйста, пусть это побыстрее закончится… Что-то легко коснулось ее волос, и Гермиона вздрогнула. Затем диван рядом прогнулся под тяжестью чужого тела, и она оказалась в кольце рук. Она так задумалась, что не услышала шагов Рона. — Ты плачешь, — в голосе Рона угадывались растерянность и искреннее беспокойство. — Извини… Я, наверное, перегнул палку… От извинений и теплых объятий — от вспыхнувшей надежды, что, возможно, этот чертов ремонт не сумел разрушить все хорошее, что было между ними — слезы хлынули с новой силой, бурным морем смывая все недоговоренности и обиды. Гермиона всхлипывала и думала, что она полная дура. Рон — не ее враг, он все тот же солнечный мальчишка, которого она любит больше жизни. Который терпит ее вечную занятость, готовит ей завтраки и ужины и массирует ступни, когда она вечером валится с ног от усталости. Рон бережно перебирал ее волосы, давая выплакаться, просто молча поддерживал. И Гермиона чувствовала, как пропасть между ними исчезает, срастаются все трещины. И вот их сердца снова стучали близко-близко, и теперь можно было говорить шепотом — она знала, что ее услышат. Это была магия без магии — та, на которую Гермиона уже не смела надеяться. — Рон, и ты меня извини, — прошептала Гермиона ему в плечо. — Я уже устала от ссор… Рон немного отстранился и осторожно отвел ладони Гермионы от лица. Стер большими пальцами остатки слез из уголков глаз. Встречаться с ним взглядом было неловко, будто он мог прочитать ее недавние мысли о жизни без него. — Может, тогда отложим ремонт в последней комнате на потом? — Думаешь, это решит проблему? А декор, а сама мебель... — хотя Гермиона сама собиралась это предложить, она не могла не понимать, что это не выход. И ей было страшно, что следующий раз эта непонятная магия, вернувшая им друг друга, может не сработать. Рон широко улыбнулся. — Ты ничего не забыла? — спросил он и добавил, заметив ее недоумение: — Мы же волшебники! Можем менять цвет стен и обивки хоть каждый день. Гермиона смотрела на него и чувствовала, как ее наконец-то отпускает напряжение последних недель, как в такой же широкой улыбке изгибаются ее собственные губы, а в груди становится все теплее и теплее. Кажется, только что она снова в него влюбилась.