Бделигма

Бделигма Обессилено опустившись на излюбленный скрипучий стул, норовящий под его тяжестью пойти трещинами и разлететься в щепки, по-хозяйски вытянув ноги, и опустив сцепленные в замок руки себе на грудь, немного надавливая, чтобы ощущать сквозь собственное дыхание сердцебиение, он прикроет глаза и станет прислушиваться к дыханию дома. Первым заговорит сквозняк, что примется играть с подолом его халата, теребя в разные стороны. Он станет рассказывать истории, такие завлекающие, что вместе с ним их станут слушать стены и пол, который будет поддакивать тому, скрипя половицами. А после, спустя лишь несколько сказочных повествований ветра, живущего в доме, молвить станет мебель. Скрипнет кожаный диван, на него опустится призрак прошлого хозяина квартиры, и он начнет говорить о себе, о других, тех, которых видел, и к нему будут один за другим присоединяться видение прошлого, ожившие фантомы. А он, человек, внемлет, не переставая, единственная живая душа, что готова дни напролет отдавать себя всецело им. Магическая связь, единение настоящего и прошлого, тайный обряд, полный желания уйти от себя самого. Всякий день его начинался с головной боли, с чувства настолько знакомого и даже привычного, что не обращалось к нему должного внимания. Лениво шаркая босыми ногами по холодному полу, он пройдет на кухню, где поставив чайник вскипать на плиту, вновь примется отгонять от себя тягостные мысли. День из-за дня, так или иначе, быть может, даже вскользь, он возвращался к тому, что начинал корить себя вновь. У него не было никакого желания противиться силам имеющим власть над ним, тем, что управляли им вечно и тайно, тем, что вели по другому пути, отличному от того, который ему желали истинные доброжелатели, знакомые и друзья, наконец, семья. И не было возможности у него отличать быль от пыли, брошенной в глаза, нарочито яркой в краске и той, что выедала их минутами позже, когда до тонущего разума в сонном омуте в последние мгновения открывалась истинная сущность порочных видений. Не предпринимая ничего, оставаясь недвижимым наблюдателем, он усталым взглядом провожал один образ за другим, не решаясь выказать протеста, ибо не было в нем ничего от него самого. Лишь прошение о свободе.