Против той истины, которую сам нашел, долго не устоишь — она своя, родная; в ней нельзя заподозрить никакой хитрости. Н.Г. Чернышевский
В темном баре было людно. Большая компания распивала третью бутылку красного полусладкого, не отделяя своих от чужих. Серёжа знал только Арсения, который благородно вызвался принести выпивку, сбился с пути и был единодушно признан пропавшим без вести. Почти наверняка затесался где-то между стойкой бармена и другим кругом лиц, еще не ослеплённых его пьяным гением, но уже подозревающих неладное. Серёжа забыл о нём. Он вёл с новыми знакомыми увлекательную дискуссию: они не слушали его, он не слушал их, но все высказали свою точку зрения и были довольны по уши. Серёже не хватило общественного признания, и он решил бросить козырь — фразу, которую никто бы не смог отрицать: — Так или иначе, я хочу быть очень богатым. Все потенциальные миллионеры понимающе вздохнули и чокнулись стаканами. Встрепенулся даже человек, который до этого мирно сопел, прислонив голову к стенке. Он проскользил сонным взглядом по лицам и остановился на Серёже как на более интересном экспонате. Долго молчал, прежде чем произнести: — Ну и зачем? Вопрос выкинул Серёжу за борт, и оживлённая беседа потекла без него. Он сфокусировался на лице перед ним, склоняя голову вбок. — Как понять? — Буквально, — незнакомца морозило. Он скрестил руки на груди и ссутулился. — Зачем тебе быть очень богатым? — Чтобы позволить себе все, что я хочу. Дай сюда рюмку, нальем тебе чего-нибудь покрепче. — И чего ты хочешь? Спасибо, — незнакомец опрокинул стопку, закусил колбаской и поморщился. — Ну, путешествовать там, на машинах разных кататься… — Как оригинально. Но тебе не обязательно быть очень богатым, тебе достаточно работать путешественником и брать в аренду разные автомобили. — Нет, мне обязательно нужно быть очень богатым, — помотал головой Серёжа. — Да заче-ем? — протянули ему. Из-за манеры речи незнакомца вся ситуация вызывала эффект дежавю, будто между ними всё это было оговорено и перемолото в мелкую крошку, один Серёжа упёрся рогом и не признавал очевидное. — Чтобы в твоих контактах я был записан не Серёжа из бара, а очень богатый Серёжа из бара, ясно? — Серёжа направил коктейльную трубочку на собеседника и убедительно приподнял брови. — Всё сводится к выпендрёжу, — незнакомец довольно улыбнулся. — В том числе и твои праведные нотации, не так ли? Они замерли, разглядывая друг друга с тщательным вниманием. Незнакомец протянул руку. — Дима, — представился он. — Серёжа, — Серёжа пожал протянутую ладонь и ухмыльнулся. Почувствовав неожиданное единство и приятное покалывание в груди, они вместе подняли бокалы и с апломбом произнесли: — За выпендрёж. Немногим позже они вышли из бара вместе и более не расставались.***
Начну с информации щекотливой и неловкой: перед сексом мы скидывались на цу-е-фа, чтобы решить, кто будет сверху. Делалось всё в шутку, но после трёх поражений подряд я объявил её несмешной. Достаточно щекотно? В первый раз мне было до лампочки. Голова моя кружилась, и я на шель-шевель соображал, где нахожусь. Виновата была смесь водки с игристым, а отнюдь не всепоглощающая любовь к Серёге, до которой мне как раком до Китая. Не уверен, что мой организм в принципе способен на подобные чувства, хоть кардиолог и говорит, что сердце бьётся как надо. Должен признать, Серёжа нежен. Он удивительным образом сочетает в себе свойства обыкновенной колючки и ангорского кролика, проявляя себя по разному в разных ситуациях. До сих пор мне везло, иголками меня не тыкали, но чует мое нутро, скоро выведу Серёгу из себя. Во всех смыслах. Я составил расписание. Я составил график, в котором указал очередность наших положений в кровати. И видит бог, я попёр против тайной заповеди, одному мне неизвестного постулата, по которому никак нельзя укладывать такие вещи в табличку Excel и уж тем более вешать распечатку на холодильник. Я осознал это во время гневной тирады Серёги, но так и не понял своей ошибки. — Да что такого-то? — привычный вопрос я задал без особого интереса. Я родился с этим вопросом, с ним пошёл в школу, с ним окончил институт, с ним устроился на работу, с ним, по всей видимости, сыграю в ящик, потому что внятного ответа судьба не даёт. Сверкнуло что-то неясное в темных глазах Серёги и мгновенно скрылось. Он смутился, поджал губы и недовольно выдохнул. — Ничего, — пробурчал он. Точка, конец предложения. Святой Иов!***
Мы странные даже по меркам пидоров, — если у пидоров существуют мерила пидорской нормали. Дима не человек, Дима инопланетянин, у которого не получается быть похожим на хомо сапиенс. Хомо — да, сапиенс — нет. Не раз он выдавал и продолжает выдавать идеи, которые слишком просты и логичны, чтобы быть человеческими. В нём нет какой-то такой завертухи, какой-то драматической нотки, которых во мне и остальных целая симфония. Вот недавно, говорит, Серёжа, — и голос такой просящий, я уж наполовину согласился, — говорит, Серёжа, давай отдельно спать будем. Сказать, что я охренел, ничего не сказать. Дима подождал, пока мой матершинный словарик исчерпает себя, и начал обрабатывать по-полной: — Мы надоедаем друг другу, — после его слов иной раз как после иглоукалывания — фу, конечно, но временами полезно. — Ты одеяло перетягиваешь, я ночник твой терпеть не могу, засыпаем мы не одновременно. А тут и комфорт, и разнообразие. — Но так не делается! — горячо вскрикнул я. Дима взглянул на меня. — Для полноты счастья люди должны спать друг с другом во всех смыслах! Дима снова посмотрел на меня. — Как мы без обниманий? — расстроено ляпнул я от безнадёги. Дима рассмеялся. Смеётся он слишком тихо, успокаивается слишком быстро, не успеешь заметить. — Пообнимаемся да разойдемся, вот проблема, — я сел рядом и уставился вперёд себя. Дима поставил подбородок на мое плечо в неловком порыве успокоить, но я повредничал и дёрнул рукой. Дима отстранился и несмело улыбнулся. — Ну пожалуйста. Если он думает, что можно так просто попросить меня о чем угодно, то он чертовски прав, скотина. Я интуитивно чувствую, что он верные вещи втирает, но легче от этого не становится. А потом я и за собой эту мутотень замечать стал. Пришёл как-то наш длинный товарищ толщиной в лист А4, спрашивает: — Ну чё, куда намылился? — и кивнул на мою одежду, которая была как при параде. А я никуда не намыливался. Мы с Димой по дому стараемся ходить в красивом. У Антона глаза на лоб полезли, я говорю: — Почему перед остальными я должен выглядеть аккуратно, а перед своим придурком как бомж? — Потому что только когда ты выглядишь как бомж и твой придурок от тебя не сбегает, можно говорить, что между вами любовь, — не моргнув и глазом, выдал Антон. — А когда мы стараемся ради друг друга не выглядеть как бомжи, можно говорить, что между нами уважение, — уверенно отрезал я, хотя мысль сформулировалась только тогда, когда я начал её произносить. Антон скривил такое лицо, будто я заставил его съесть лимон, но спорить он не стал. Я сопроводил его на кухню и крепко задумался: а тот ли я, за кого себя выдаю?***
Ссоры проходили цивилизованно. Ровно час выделялся на оры, брань и драки, а с писком будильника оба тщательно отряхивались и садились за стол переговоров. Иногда будильник летел куда подальше, потому что горячая ярость сменялась теплым желанием: кто-то кого-то случайно поцеловал, кто-то кому-то случайно ответил, а дальше — туман. Беспорядок был у них в порядке. Один из шести ящиков выделялся на бедлам, куда можно было бросить всё неугодное. Была копилка — разумеется, у них была копилка. В копилке была приличная несгораемая сумма, тратить которую возбранялось до черного дня. Как оказалось позже, они оба были пессимистичными дальтониками. Был список подарков с указанием ссылок на нужные им вещи по ценовой возрастающей, чтобы не получить в день рождения коллекцию фарфоровых носорогов и шампуни три в одном. Иными словами, раздражали чрезвычайно. Соседи сатанели от одного номера квартиры, под которым жили эти мутные личности. Повода для сплетен они не давали, по ночам не шумели, вроде бы просто сожители — кто-то проверял, спят они раздельно. Так они стали жить отдельно от мира. Или, вернее сказать, мир стал жить отдельно от них.***
Мирное и незатейливое существование Серёги многим поменяло моё мировоззрение. Оказалось, я паскуда. И воспринял я это озарение весьма болезненно. Я поймал себя на том, что отсчитываю калории на наших обедах и ужинах, чтобы не переесть. Полезное дело, правильное. И в высшей степени гнусное. Серёжа не просил меня об этом, я не спрашивал, но в день у нас теперь по 2600 на человека. А может, он хотел объесться как свинья и умереть с счастливым хрюканьем? Может, в его наполеоновские планы входило набрать вес, чтобы кататься по миру весёлым колобком? Почему я не спросил, а отсутствие возражений принял как должное? — Вот ты загнался, конечно, — хмыкнул Матвиенко и засунул в рот огромный лист зеленого салата. Серёга, ветеран эмоциональной войны и командир здравомыслия, не согнулся под натиском моего канюченья. Он задумчиво смотрел в стол, продумывая ответ. — Людям…не всегда нужно, чтобы было правильно. Людям, типа, и страдать надо, и беситься, и ошибаться, — он двигал кистью руки, чтобы подчеркнуть важные слова. — Вот ты зачем мне об этом рассказал? Я не понял суть его вопроса и нахмурился. — Ты мог утаить от меня это, пожаловаться другу, ведь твоя проблема это я, а с проблемой проблему не обсуждают. — Но это наше дело, а не дело друга. Вдобавок… — Я в курсах, почему это хорошо, Дима, — перебил меня Серёжа, и я пристыженно замолк. — Но почему ты не поступил плохо? Обычные люди не говорят ничего напрямую, по крайней мере, не сразу. Сначала всяко мучаются, косячат, и только перепробовав все варианты мазохизма, идут и говорят, что так и так, я болван. Это занимает намного больше времени, чем ты потратил, понимаешь? У тебя ушло минут пять, а у остальных — годы. Ужас на моем лице заставил Серёжу торопливо добавить: — Так делать нельзя, это неправильно, именно поэтому все это делают. — Чтобы что? Чтобы придти к тому, чего можно было добиться с самого начала? — Нет, чтобы потом сильнее ценить полученное. Твоим заумным языком, чем хуже путь до цели, тем лучше и полнее кажется цель. Ты не почувствовал себя болваном, потому что в твоём понимании это обычный разговор двух людей. Ты и не почувствуешь себя болваном, потому что я скажу, что меня всё устраивает. Тебе не хватило негатива, и ты пойдешь искать его в других проблемах. То, что так долго не вытанцовывалось в моей голове, сложилось в стройную хореографию. Я большими глазами смотрел на робко улыбающегося Серёжу. — Серёжа! — произнес я с восхищением. Не в силах описать свои эмоции словами, я перегнулся через стол и поцеловал его. Серёжа просто кладезь поразительных чудес. Какой ещё человек в одном предложении может произнести «преисполнен желания» и «пригласить тебя в рестик»? Вечером, когда мы лежали на моей кровати и прислушивались к завываниям гитары в руках местного сентиментального криминала, ко мне в голову пришла запоздалая мысль. Я приподнялся на локтях, чтобы видеть глаза Серёги. — Тебя правда всё устраивает? Серёжа помолчал, прежде чем ответить. — Я не из терпеливых, Дим. Будешь раздражать, оповещу во всех красках, — он сделал паузу. — Бывает обидно, когда ты без всякого вуалирования говоришь, что я такой-рассякой, но к этому я привык. — Ты можешь высказать мне то же самое. — Ты не даёшь повода. — Я и есть повод. Беседа затухла. Я улегся обратно, прижался к Серёге и почувствовал нечто вроде ожога на груди. — Извини. В моём лексиконе извинения — антиквариат. Серёжа резко открыл глаза и навис надо мной с видом, который я называю «ругательный». Если бы я мог, я бы прижал уши к голове. — Вот только не надо этой херни. Я не сказал, что хочу что-то менять. — Ты сам говорил, обычные люди… — Обычные люди — это обычные люди, мне их страусовая тактика уже по горло. Так что будь добр, лежи и не рыпайся. Я засмеялся, и мы опять улеглись в обнимку. Стало так легко, что я готов был взлететь, как воздушный шарик, и повиснуть под потолком, пока кто-нибудь не проткнёт меня булавкой.***
Вынашивал идею долго, ещё больше её лелеял и в последнее время вовсе начал ненавидеть. Диме рассказывать не хотел, но, как заметил ещё в детстве, чем больше мыльный пузырь, тем легче он лопается. Набрал воздуха в лёгкие и выпалил: — Дима, я очень хочу поступить неразумно! — Насколько неразумно? — Дима лениво перелистывал страницы печатного журнала, которыми в нашем веке пользуются только Дима и издатели печатного журнала. — На сто тысяч. Тут он заинтересованно поднял голову и уставился на меня прозрачным взглядом. Смелости во мне поубавилось, но отступать было поздно: — Я хочу открыть стрит-фуд. Дима снова повернулся к журналу. — Открывай, — сказал он. Наверное, он не расслышал. — Я попаду на деньги и сто пудов прогорю, — сделал я ещё одну попытку, но и это его не впечатлило. — Интересные у тебя планы. Попадай и прогорай на здоровье. Вроде долго его знаю, а понять никак не могу. Как говорили: загадка, упакованная в тайну, спрятанную в непостижимость. — И ты не будешь против? — с сомнением протянул я. Дима отодвинул журнал, сложил руки в замок и посмотрел на меня так, как смотрела мама, когда я приносил свои детские каракули, а ей приходилось очень радоваться им. Серёженька, какой ты молодец! Иди в машинки поиграй. — Нет, Серёженька, я не буду, — иронично сказал он. Он научился читать мысли. Это конец. — Точно? — подозрительно прищурился я. — Какая разница, против я или нет? Тебе ведь хочется. Если я запрещу, ты не сдержишься и сделаешь всё втихаря. Сообщай мне время от времени, как дела обстоят, и хоть стриптиз-клуб на Тверской разворачивай, — тут он опомнился и сурово сдвинул брови. — Нет, к последнему всё-таки побольше требований будет… Он монстр. — Я тебя боюсь, — произнес я и поцеловал его в щеку. Тот улыбнулся. — Я сам себя боюсь, — скромно ответил он.***
С большим накалом разворачивалась борьба Серёжи и бизнеса, но воевал он по-суворовски успешно. Единственными достойными противниками оказались санэпидемстанция и налоговая: одна не давала начать, вторая не давала продолжить. Дима в дела не лез, занимаясь какими-то туманными сценариями для туманных проектов, поэтому виделись они только вечером. Помимо всяческих ужинов и умываний, откладывались целебные полчаса на нытье. Серёжа ложился на диван, клал голову на колени Диме и начинал самозабвенно материть весь белый свет. Матом он владел крайне виртуозно, любое бранное используя в разных вариациях без повторений. Дима же выработал способность поддакивать в нужных местах, не включая мозг. Он читал что-нибудь, одной рукой поглаживая Серёжу по голове, и ровно через тридцать минут запал иссякал, ругань становилась тише, а мир значительно светлее и добродушнее. Потом они обязательно шли гулять. Холод приводил обоих в чувство и остужал перегретое нутро — предприниматель Сергей становился Серёгой, а Дима кувырком выпадал в реальность и удивленно оглядывался по сторонам, пытаясь припомнить, куда они идут. Шли они обычно в парк, в то время, когда приличные люди прячутся по домам, а неприличные только-только просыпаются. На улицах до того пустынно, что можно позволить себе идти рука в руке, не опасаясь за здоровье. Они доходили до лавочки возле пруда, садились, доставали свёртки с варёной кукурузой, которую продавали неподалёку, и молча ели, глубокомысленно уставившись в водную гладь. — Жизнь прекрасна, — выдыхал горячий пар Серёжа. Дима с набитым ртом мог только с энтузиазмом покивать.***
Спустя несколько месяцев была готова первая точка. Взбудораженный Серёжа передвигался пружинисто и нетерпеливо, словно скорость его походки могла приблизить день открытия. Он за шкирку вытащил из театра Арсения, на запах еды приманил Антона и вызвонил из другого города Топольницкую. В назначенное время компания собралась под крышей небольшого ларька и неловко переминалась с ноги на ногу, пока Серёжа делал заказ. — Как думаете, у него это в крови? — спросила Юля у всех, однако услышал её только Дима. — Что именно: наглость, хитрожопость или предпринимательские способности? — уточнил он. — Умение отжимать рабочие места у москвичей, — фыркнула Юля. — Полагаю, этому обучают на прикладных занятиях вместе с навыками таксования и торговли. Слишком уж шаблонные у них навыки обдуривания, чтобы быть исключительно наследственными. Юля усмехнулась в тот момент, когда Серёжа под аплодисменты Арсения и Антона чинно подошёл к высокому столику. — Ну и чё вы там шепчетесь? — спросил он, оглядывая Юлю и Диму. Те состроили самые невинные выражения лиц, которые им когда-либо приходилось состраивать, и тут же начали изображать бурную деятельность. Серёжа промышлял правильным питанием в изящной форме, напоминающей нечто вредное. Вид огромного гамбургера с большим количеством ингредиентов обманывал жадный до всего губительного мозг, а полезное наполнение этого самого гамбургера тешило диетическое самолюбие. Дима признал это в высшей степени гениальным, и с каждым кусочком всё больше и больше ощущал гордость за Серёжу. Он поймал его напряжённый пытливый взгляд и ответил теплой подбадривающей улыбкой. Серёжа расслабился и засветился ярче солнца. В его умиротворённом лице читалось одно: всё было не зря.***
— Что? Абсурдный вопрос сбил его с толку. Он растерянно остановился посреди каравана насущных забот и повернулся к Арсению. — Я говорю, что будет, если вы расстанетесь? — спокойно повторил Арсений и отпил чай. Кружку он неэлегантно обхватил двумя руками, греясь после марафонов по сырой улице. Ничего удивительного в этой картине не было, однако Дима смотрел на него с таким страхом, словно Арсений грозился уничтожить всю пиццу на земле. Это же Серёга. Его Серёга. Единственная константа в переменчивой жизни, досконально знакомая от дурацкой головы до дорогих кроссовок. Существование Серёжи считалось чем-то естественным, органичным, как способность к дыханию. Что будет, если не дышать? — Я не знаю. Глухой голос доносился из неведомого далёка. Дима, смотря сквозь пространство, случайно скомкал бесконечно важные документы в кулаке. — Дима, я просто спросил, — мягко вернул его на землю Арсений, приподнимая уголки губ. Дима молча покачал головой. Арс был лучшим другом Серёжи и мог воочию наблюдать постепенное изменение его пылкого характера с приходом Позова. Диму он полюбил сразу, как увидел первую улыбку на лице Серёжи после долгих лет угрюмости. — Этого не произойдет, — решил успокоить он. — Вы как парта и жвачка — друг от друга не отлипнете. — Чудесная романтическая аллегория, Арсений, — пришёл в себя Дима и со вздохом выкинул бумаги в корзину. — Печенье хочешь? — Хочу, — живо отозвался Арсений. — Я тоже. Будь добр, принеси с кухни. Арсений закатил глаза, но послушно поднялся с кресла.***
— Феноменально. Заснеженный парк был незримо люден: звучали голоса детей и бодрый хохот взрослых, но на боковой аллее никого не виднелось. Они стояли на возвышении одинокой деревянной горки, покрытой льдом. Дима в предвкушении топтался на месте, держа в руках найденную потрёпанную картонку. Серёжа, скрестив руки на груди, недоверчиво глядел на длинный неровный скат. — И что мы тут делаем? — задал он риторический вопрос и получил на него риторический ответ. — Хотим скатиться с горки, — Дима невозмутимо сел на картонку и снизу вверх взглянул на Серёжу. — Ты сядешь уже или я без тебя качусь? — Потрясающе, — восхитился Серёжа, впрочем, усаживаясь позади, — просто потрясающе. Я подаю на развод. — Мы не женаты. — Слава богу! Дима ощутимо пихнул его локтем в бок. Серёжа не переставал думать о трёх вещах: что он упустил за время, пока был занят работой, почему такие ситуации и такие люди происходят только с ним и не пригубил ли Дима бутылку дорогостоящего виски, которую они берегли на праздники. Он обхватил его за живот одной рукой, а другой ухватился за балясину. — Позов? — Да? — Скатившись, мы умрем позорно, но вместе, в один день. Есть возможность как-то уточнить этот трогательный момент в посмертных документах? — Нет, — жизнерадостно отозвался Дима. — Поехали? — Поехали. И они поехали. Серёжа оттолкнулся рукой, и они медленно двинулись вперёд, набирая скорость. Мир замельтешил перед глазами, а сердце знакомо ухнуло вниз. Путешествие было коротким, но запоминающимся: они с криком проехались по горке, проскользили дальше и со всей дури врезались в огромный сугроб. Серёже повезло больше, и он приземлился на Диму, который разразился диким хохотом вперемешку с отборным матом. — Ты этого хотел, Жорж Данден?! — со всем трагизмом вопросил Серёжа, перекатываясь на спину. Они оба стихли, подмечая, что на снегу лежать очень удобно, а из-за многотысячных слоев одежды двигаться не хочется совершенно. Небо было голубым и безоблачным, одни сосны торчали по бокам, обрамляя скучный пейзаж. — Знаешь, что? — произнес Серёжа в тишине и потянулся к варежке Димы. — Что? — Дима ответил на прикосновение, и теперь они лежали рука в руке. — Обычные мы всё-таки. Дима повернул голову в его сторону. — Это плохо? — спросил он. — Не хорошо и не плохо. Просто есть. — Ну и ладно, — с легкостью согласился Дима. — За кукурузой и домой? — Да, — в голосе Серёжи звучала улыбка, — за кукурузой и домой.