Нервы

1. Моя мать всегда мне говорила о том, что люди вокруг меня никогда не станут помогать мне за просто так. Что не нужно их судить за это и считать, что они виноваты в том, что не собираются тратить свое время на пустые одолжения практически незнакомым людям. Вот что говорила моя мать, я верил ей и понимал, о чем она мне толковала. Времена моей юности, мое сердце открыто и требует свободы и воли действий. Я был готов на любые поступки и неожиданные повороты в своей жизни. Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир. Именно в то время, именно в те годы моя мать сдерживала меня ежовыми рукавицами и говорила о том, что человеческая мудрость заключается в сдержанности и молчаливости. Тот, кто всегда говорит - это человек который не умеет молчать, а значит, он не умеет думать. Человек, не умеющий думать, не достоин внимания образованного общества. После всех ее поучений я впитал важную суть в свой юношеский разум. Я понял, что люди вокруг меня абсолютно разные индивиды, которые имеют различные потребности и к каждым нужно подходить по-своему. У меня получалось умело подбирать ключи к душам простаков, которые выдавали себя за аристократичных посланников высшего света. Годы шли, моя великолепная сноровка и коммуникабельность повышала свою квалификацию. Для меня существовало множество изощренных способов, которые могли привести мою натуру к величайшему успеху. Человек, который умеет молчать или разговаривать с другим человеком-это сокровище нации, это сокровище всего человечества. Да, я полностью оценивал свои способности и здраво видел свое умение, наводить контакт с людьми. Что дело до моей семьи, то мои родители всегда были людьми, которые светились в обществе чаще, чем можно было засчитать за норму общения. Моя мать заядлый волонтер, помощник божий. Женщина, которая пела в церковном хоре, готовила еду для бедных и отдавала все свои старые вещи бездомным, просто не могла быть преступницей или развратной стервой, коей она являлась на самом деле. Как я уже говорил, я всегда отлично разбирался в людях и видел то, какими они являлись на самом деле. Я видел как они врали мне, как они пытались обвести меня вокруг пальца или принять за сельского дурака. Мой отец был скромным владельцем небольшой скобяной лавки на окраине Кливленда. Утром он вставал, завтракал, читал газету, пестрящую отголосками прошлых преступлений, совершенных чаще всего в Нью-Йорке или Лос-Анжелесе, откладывал ее на стол, возмущенно вздыхал и натянув на свое изможденное трудом тело старую потрепанную куртку шел работать в свой небольшой магазинчик. Старики, которые периодически собирались рядом с ним рядом, рассказывали мне, юному мальцу тринадцати лет отроду о том, что никому верить нельзя. Но самое главное, что нельзя верить тем, кто верит в Бога. Они всегда норовят залезть ко мне в карман и получить несколько долларов якобы для церкви. Я верил им и верю до сих пор, ведь я вижу людей. Вижу их всех насквозь как можно видеть пейзаж за окном. Все эти старики, друзья моего отца, были изучены работой и обыденностью. Я видел это в них и принимал как должное будущее, которое ждет меня буквально через несколько лет. Возможно через десяток лет, но это не особо трогало меня, потому что жизнь, когда тебе всего тринадцать мало заставляет задумываться о будущем. Ну, разве что только о том, как ты проведешь день завтра утром и во сколько планируешь встать в пятницу перед школой. Я отдал должное своему терпению, но и оно имело собственные границы, которые переходили от одного края в другой. Мои родители, властные и серьезные люди, во всяком случае, такими их считали наши деревенские соседи, люди, приехавшие, из Омахи не всегда отличались культурностью и высокой интеллектуальной деятельностью. Единственная литература, которую они читали, были газеты и несколько пин-ап журналов. Я их не уважал. Я вообще не уважал практически всех людей, потому что видел все их пороки и главные секреты. Меня больше всего забавляла их доверчивость и наивность, которая состояла в том, что они считали, будто никто не знает и не видит их. Люди дураки, такова была вся философия жизни. Во всяком случае, моя точно. Постепенно, познавая мир вокруг я рос. Я рос на бесконечных замечаниях моей матери, я рос на постоянных советах стариков, которые просиживали штаны на крыльце скобяной лавки моего отца. Вырос я кстати говоря совсем не так скоро, как считают обычно родители. Однажды моя мать подошла ко мне и сказала, что мне шестнадцать, а у нее такое ощущение, словно уже перевалило за тридцать и я все еще нахлебник на ее тонкой и большой женской шее. В тот момент, по решению внутреннего голоса и внешнего разума я решил, что нужно найти себе работу и вносить хоть какую-нибудь лепту в существование нашей семьи. Мой отец подошел ко мне поздним вечером и сказал что-то вроде «Ну-с… сынок. Ты вырос, пора бы взяться за черную работу. Предлагаю тебе работу в моей лавке, будешь помогать своему старику за бесценок, а Перри я к чертям уволю, и не буду платить ему его сорок центов в час». В целом, мне хотелось получать собственные деньги, положенные мне на руки, но раз уж отец предложил мне то, что по-видимому, считает выгодным, я не смел отказываться или выражать свои капризы. Я видел, что он не хочет сейчас думать и ломать голову над тем, что нужно бы найти сыну работу, чтобы не сидел, сложа руки. Мой отец, нашел самый идеальный для себя выход. Он просто решил, что сэкономит лишние десятки долларов, уволив Перри, пользуясь моей бесплатной помощью. Я согласился. Работа для меня была не особенно пыльной, поэтому я успевал учиться и поглощать науки, одну за другой. Математика проходила в мой, требующий знаний мозг лучше, чем гуманитарные науки. Я с легкостью решал поставленные в учебниках примеры или задачи. Видение фактов, вот что было для меня базой и эта сама база вела меня до конца и по сей день ведет, не давая оборачиваться назад. Когда мне стукнуло восемнадцать, я решил начать учебу в области финансов, Америка 1928 года была в то время направлена на развитие экономики и охотно набирала к себе людей, интересовавшийся такими вещами как деньги. Любить деньги и интересоваться ими это разные вещи. Как раз таки те, кто их обожал до замирания сердца и не попадал в пятерку счастливчиков, которых взяли в университет. Когда я понял, что до совершеннолетия и «большой» жизни осталось всего три года, я собрал свои вещи и сказал матери что уезжаю продолжать свое обучение в Йельский университет. В тот момент моя мать начала буйную истерику, по поводу того, что я не должен забивать свою голову тем, что в будущем мне не пригодиться, что я не достоин того, чтобы вертеть среди общества буржуев и «губошлепов». Но, тем не менее, не слушая ее наставлений, я вышел за порог отчего дома и направился к отцу, в его скобяную лавку. В тот день, он как обычно сидел на крыльце в окружении трех беззубых стариков, которые обсуждали важные на тот момент вопросы. Они поглядели на меня, затем на мой чемодан. До них дошло, что сейчас будет что-то очень важное и решающее. Я сообщил своему старику, что намерен получать образование, затем ехать в Лос-Анжелес и начинать строить карьеру. Для этого мне нужны всего лишь деньги на то, что бы добраться до Нью-Хейвена, штат Коннектикут. Более ничего от моего отца не требовалось. Школу я закончил, а значит, был вправе распоряжаться своим будущим сам. Немного подумав, он вытащил из кармана кошелек, отстегнул мне последние три сотни долларов, благословил и сказал вещь, которую я позже говорил себе всю жизнь. «Никогда не оглядывайся Джон, просто иди вперед и не думай о том, что у тебя что-то может не получиться». Этот момент я запомню на всю свою жизнь. Я пожал отцу руку, спустился с крыльца и зашагал в сторону вокзала. Это был последний день, когда я был в родном городе, более меня там не заносило никаким ветром. Мир был настолько огромен, что быть там, где ты уже был, не хотелось. 1928 год. Я стоял на вокзале и понимал, что моя жизнь начинается, что путь по моему будущему тернист и долог. За неделю поезд доставил меня из Кливленда в Стонтон, там я переночевал в мотеле, помылся, набрался сил и купил билет до Вашингтона. Спустя еще пять дней, я очутился в столице Америке. У меня было несколько дней, чтобы познать красоты летнего города, стоявшего на берегу Атлантического океана и омываемого проливом Ла-Манш. Два дня пролетели для меня незаметно, столь же быстро, как и те двадцать четыре часа в Снотноне. Перед отъездом в Нью-Йорк я снова принял душ, застирал свои вещи, как мог и отправился в путь. По прошествии пяти дней, во время которых я сумел лишь прогуляться по платформе, когда мы остановились в Филадельфии я понял, что вернуться обратно я уже точно не смогу. Преодолев множество тысяч километров, я просто не мог все повернуть вспять. Поезд двинулся к Нью-Йорку, вскоре я гулял на Тайм-сквер и любовался красотами огней ночного города. Для меня все в этой жизни было новым, начиная от кипящей суетой больших городов и заканчивая длительными поездками на поезде. В Нью-Хейвен я добрался на автобусе, в течении пяти часов я спал, поэтому даже не обратил внимание на то, как пролетело время, чего не скажешь об изнывающих от жары и жажды пассажиров. Как только наше дешевое средство передвижения остановилось, все гурьбой вывалились наружу и разбежались по кустам, кто куда. Нужда заставляла людей разбегаться в разные стороны, как разбегаются тараканы при виде света. До университета я добрался на попутке, меня подбросили в километре от него. В целом моя взрослая жизнь началась именно с того момента, как я вступил на порог здания, которое должно было дать мне карточку и пропуск в золотое будущее. Экзамены я сдал легко и пролетел «со свистом». Заняв свое прочное место в аудитории и в общежитии, я принялся усердно учиться и познавать все прелесть науки и жизни вокруг. Мне казалось, что мой мозг это бездонный чан, в который я могу наливать ровно такое количество знаний, какое захочу. Так оно и было, но как говорилось кем-то раньше меня, «От большого ума можно стать сумасшедшим». Наверное, я им и стал, во всяком случае, так говорили мне окружающие. Четыре года усердного образования , получив степень бакалавра и выбрав точку специальности в области юриспруденции я продолжил свое обучение, уже применяя практику и опираясь на знания, полученные за те четыре года моих заплывов в океан знаний. На своем курсе я был практически лучшим, преподаватели это видели, они смотрели на меня и понимали, что я-будущее юрисдикции и порекомендовали меня в Нью-Йоркскую компанию, набирающую опытных специалистов и людей, знающих свое дело. Не смотря на мой юный возраст, к слову мне тогда было двадцать три года, я вступил на порог начала карьеры, я начал свое будущее не с самых низов, как начинают многие, я начал ее уже с середины. Солнце Нью-Йорка припекало мне голову, я ждал этого момента всю жизнь, я чувствовал себя чужим в этом городе, отстраненным и никому не нужным, но потом я вспомнил про родной городок, вспомнил про беззубых стариков, которые не давали мне возможности говорить, тем, что постоянно говорили сами, я вспомнил про отца, который дал мне напутствие на свою хмельную голову и мать, которая до последнего ежилась и не отпускала меня. Все эти факторы дали мне силы идти вперед, несмотря на глубокое одиночество и отрешенность. Мне казалось, словно в этом большом городе, был только я один и более никого. Иногда, когда я сидел в ресторанах, официанты проходили мимо меня, будто бы не замечая. Но вскоре мое одиночество пришлось мне по нраву. Я много путешествовал, мог позволить себе такую роскошь. Я побывал в Лондоне, заходя в рестораны, моему взору частенько представлялась картина одиноких людей. В течении недели я ходил обедать в один и тот же ресторан. Ровно в четыре часа дня за столик у окна садился старик, ему было около семидесяти лет. Он заказывал две порции мраморного мяса с тушеными овощами, бутылку эксклюзивного дорого французского вина, два бокала и весь вечер печально смотрел на пустующий напротив стул. Это есть одиночество. Я видел одиночество. Одиночество нельзя потрогать или взять в руки, оно неприкасаемое, словно мельчайший вирус, что забирается в забитые мыслями головы людей. Мои командировки в Европе стали реже, со временем я освоился в Нью-Йорке, снял двухэтажную квартиру в верхнем Ист-Сайде, завел английского бульдога. Мне исполнилось двадцать шесть лет, всего этого я добился лишь из-за того, что видел каждого человека насквозь. Для меня было пустяком, глупостью и вздором узнать о том, что тот мужчина, в сером офисном костюме беспробудный пьяница, та дама, в скромной и наглаженной одежде бьет своих детей. Люди выдают себя. Всегда. Неизменная человеческая психология.