Знания имен стражей семи зал

— Владимир Георгиевич, я хотел сказать вам о моих опасениях насчет преследований «наших». Я понимаю, что вы предпринимаете максимальные меры, чтобы противостоять слежке, но меня пугает мысль о том, что какие-то из них могут быть недостаточными. — сказал ухоженный парень Владимиру Тунгусову — лидеру анархистской подпольной организации, которая противостоит таким корпорациям как Ростех, Роскосмос и Северная Топливная Компания. Порой казалось, что всю нашу огромную страну как раз и подпирали своими плечами эти три кита-атланта. При чем какой-нибудь одной корпорации держать Россию было бы, пожалуй, тяжело, а вот втроем они справлялись прекрасно. Хотя, впрочем, у них под ногами тоже должна была быть опора, которой, как думалось в народе, являлся Главный Искусственный Интеллект Всероссийского Высокоточного Программирования или ГИИ-ВВП. Сам по себе ГИИ не имел облика, но его лицом было принято считать человека уже седеющего, с искусственно подтянутым лбом и с мудрыми голубыми глазами, которые, отойдя ты чуть в сторону, все равно будут за тобой следить, как дракон Гарднера. Он не был тем самым пугающим оруэлловским Старшим Братом, потому что Старшими Братьями выступали корпорации. ГИИ был Народным Отцом. В античность высказывался тезис о том, что господин — это тот, кому подвластно небольшое число людей, домохозяин — тот, кому подвластно большее, а государственный муж или царь — кому еще большее, чем домохозяину. Народному Отцу же подчиняются все. Это происходит в связи с основами, заложенными еще в древности, когда отец был главой семьи, когда не стоял вопрос о правомерности его главенствования, и на все подобные претензии в голове возникало жесткое «так надо». Анархисты не могли противостоять Главному Искусственному Интеллекту, равно как и нельзя было одолеть Посейдона, ведь он незрим и не имеет материального воплощения. Их претензии ограничивались теми «китами», потому что вся информационная мощь, будь то личные и контактные данные, номера счетов или телефонов, все находилось в руках у корпораций. Жить всю жизнь «с открытым окном», конечно, можно, но вряд ли кто скажет, что это приятно. По крайней мере, Владимир Георгиевич Тунгусов был в этом убежден. Сам он, однако, не был однозначной фигурой. Александр (или как его называли раньше: модель 00-271 «Александр»), который только что остановил его, чтобы высказать свои переживания, считал, что, встреть он Тунгусова в абсолютно любой точке этой страны и мира в целом, он бы принял это как факт. Однако, когда он видит его в штабе анархистов, он искренне удивляется, ведь большинство заседаний Тунгусов ведет дистанционно из какого-нибудь абстрактного Петрозаводска и редко появляется в самом штабе. Впрочем, аналогичные мысли посещают всех членов организации. — Ты хочешь сказать, Саш, что за тобой все еще могут следить? — Владимир засмеялся, и Александр почувствовал, как датчик напряжения чуть подскочил, — слушай, да будь это так, «северные» бы тебя уже из-под земли достали. При чем там тебе не Ростех — они не станут тебя изучать по болтикам, а просто положат под пресс и отправят на переработку мусора. Ну-ну, не пугайся. Я тебе знаешь что расскажу? Почему, как ты думаешь, «ваших» никто никогда не найдет? — Я полагаю, — Александр на пару секунд задумался, осматривая Тунгусова — он был невысокого роста, на голову ниже, с седеющими кудрями, но выглядел он довольно бодро, словно недавно сильно похудел, — вы вынимаете детали, которые отвечают за отображение роботов на картах у корпораций и уничтожаете их? Думаю, это всем известно. — Верно. Они отображают определенные метрики твоей жизнедеятельности, выводят на экранчик и говорят: «да, вот, Сашенька у нас работает прекрасно и с настроением у него все стабильно», — была ли в этих словах ирония Александр не смог понять — еще не научился, — но какие именно? Мы изучали с Клычковым извлеченные датчики и пришли к выводу, что первостепенно они отображают твою возможность видеть и говорить и только потом уже твое эмоциональное и техническое состояние. Андрей еще так удивлялся такой странности. — Сказать честно, Владимир Георгиевич, я тоже не до конца понимаю. Не по логике как-то, — во время разговора они успели дойти до кабинета Тунгусова — он пропустил Александра вперед, а затем проследовал на свое место. — А все потому, что конструировал роботов человек, при чем человек довольно умный, которого не волнует логичность своих разработок. Знаешь, я тебе кое-что расскажу. В Древнем Египте с глазами и ртом человека был связан целый комплекс религиозно-магических представлений. Согласно им, глаз вообще почитался вместилищем души. Отражением этого верования явилось представление о том, что душа умершего человека, отлетающая к солнечному богу, находится в солнечном оке, которое пытается проглотить бог зла и мрака Сет. Одним из основных моментов заупокойного ритуала и были действа, изображавшие поиски солнечного ока, в котором находилась душа, поимку этого ока и возвращение души погребаемому телу. Это внесло весомый вклад в изучение египетских статуй. Раньше считалось, что глаза в них вставляли отдельно, чтобы только придать им человечный вид. Но после изучения этого вопроса детально, можно теперь было сказать, что скульптор пытался ее «оживить». Что примечательно, на древнем языке египтян слово «скульптор» имело то же значение, что и «оживитель». В культе Древнего Египта есть также история о «госпоже дома Энтиуни», относящаяся, я точно не помню, веку к Х до нашей эры. Энтиуни на заупокойном суде получает от бога Осириса рот и глаза в знак того, что «сердце ее праведно», тем самым она обретает вечную жизнь за чистоту своей души. Это значит, что именно глаза и рот являются символами жизни. Умный-умный тот инженер. — Но почему вы так уверены в том, что весь смысл заключается в древней культуре? И почему именно Египет? — Александр почувствовал что-то странное. Как будто бы ему льстил тот факт, что он принадлежит к числу тех роботов, в которых даже какая-то маленькая деталь наполнена таким огромным смыслом, что она отсылает к ритуалам одной из самых старых цивилизаций. Ему показалось, что внутри выработалось даже немного энергии. — Знаешь, Саш, я ведь и сам не уверен. Я пытался найти хоть какую-то зацепку, но все, что у меня было — это только такое толкование. Я, по крайней мере, не стою до конца на абстрактных идеях, — Тунгусов усмехнулся и покосился в сторону, — в отличии от Конова. Слышал про него? — СИБУР? Это который объяснил поломки роботов Ростеха? Мне рассказывали. Вы думаете, это правда? — Давай подумаем вместе. Ты, я знаю, совсем не глупый. Вот, СИБУР только-только вышел на рынок, его продукцией пользуется только СТК, при чем пользуется всего двумя роботами. Начнем с того, откуда у них деньги, чтобы узнать строение роботов Ростеха? — Он так уверенно говорил и доказывал, что знает их. Может, Ростех выкладывал куда-то документы с их строением? — В Ростехе сидят уж точно не дураки, им нет смысла плодить дешевые аналоги-плагиаты своей продукции. Можно, конечно, предположить, что Конов узнал об их роботах от известного московского консультанта Белоусова, который любит поизучать внутренние распоряжения и вообще все важные документы корпораций. Но дело все в том, что анархисты тоже с ним сотрудничают, и я точно знаю, что ему СИБУР пока не интересен, потому как он не имеет того, что так сильно интересует Белоусова — власти. — Тунгусов поднял указательный палец вверх. — Значит, он придумал всю эту историю про транспорт и трансформаторы с резиной, чтобы просто продвинуть свою продукцию СТК? — внезапно Александр вспомнил своего заместителя Высокинского. Он числился медицинским роботом у Севера, а произведен был, соответственно, компанией СИБУР. Говоря о том, что в их роботах нет ничего человечного, Конов был частично прав насчет Высокинского — в нем правда нет ни грамма сострадания и доброты, которые, на самом деле, не помешали бы оторванным от внешнего мира работникам СТК. Но прав-то Конов был лишь частично, потому как заместитель Александра был человеком хитрым, ищущим выгоды только себе и способным подставить даже Тунгусова, что уж говорить об СТК. — Получается, что Конов — первый, кто смог обмануть Самого Сергея Семеновича? Тогда остается все же вопрос: почему роботы перестают подчиняться людям? — Рад бы еще подумать над этим, но мы сейчас опоздаем на заседание. — Владимир махнул ладонью, останавливая Александра, и указал на наручные часы, чтобы уточнить — осталось мало времени. Зал заседаний сам по себе, то есть по проекту, довольно большой, но он был заставлен столами, всевозможными электронными досками и компьютерами так, что из-за этого казался таким, средних размеров. Нельзя было точно сказать, зачем бОльшая часть из этого была нужна, ведь пользовались ей не так уж часто. Александр же предполагал, что это нужно было для избавления от противной акустики зала. Честно говоря, о месте, в котором собрались анархисты, известно было не так уж и много: находится оно в сердце Урала и видами выходит на набережную Исети, с другой стороны которой на солнце бликовал в окна большой православный храм, являющийся скорее памятником культуры где-нибудь второй (хотя, может и первой — никто точно не помнил) половины 21 века, чем местом, куда приходят для просветления. Офисное здание принадлежало Владимиру Тунгусову — Александр, изучая данные СМИ, читал интервью, где Владимир, отвечая на вопрос, касающийся его заработка, расплывчато объясняет это умением «вовремя и правильно вложить деньги». Формально место сбора было закреплено за Социально-ориентированной Некоммерческой Организацией помощи то ли безработными, чье дело забрали роботы, то ли ветеранам войны за топливо, то ли еще кому-то. Заседатели в официальных документах называли себя «Объединенный Совет по Борьбе с Корпорациями», но между собой они все равно были просто «анархисты». Это была небольшая компания, своего рода Избранная Рада матери Порядка. В состав ОСБК входило восемь человек: председателем был, само собой, Тунгусов. Его заместители — Глеб Никитин — красивый православный активист и Евгений Ройзман — уральский общественник. Помимо них было еще трое членов, в числе которых числился и Александр, и у двоих из них были заместители. Наконец, когда в зал пришли последние опоздавшие — чуть взъерошенный человек с громким голосом и немного нервной улыбкой, который яростнее всех дискутирует на заседаниях и иногда резко вскакивает со стула, если его что-то сильно впечатлит, — Николай Николаевич Бондаренко. За Бондаренко, опустив голову, плелся светловолосый парень с вечно извиняющимся выражением лица. Все в организации, включая Бондаренко, ласково называли его Валей. Этой модели не досталось не то что имени, а даже номера, поскольку сразу после того, как его выпустили, в нем обнаружили множество неполадок, за что списали храниться на неопределенный срок на складе, откуда он и сбежал. Некоторые слухачи говорят, что такое имя ему дал Сам Тунгусов, а некоторые утверждают, что оно было еще до их с Николаем появления в организации. Значит, имя Валентину дал либо Бондаренко, либо он сам придумал его себе. Александр не знал кому тут верить, но его это особо и не интересовало. — Приветствую всех собравшихся, мы снова хоть и не в полном, но в традиционном составе из семи человек. — начал Тунгусов, указав на то, что Высокинского в очередной раз нет по причине отсутствия возможности связаться из СТК дистанционно, — в этот раз я тоже буду лично находиться в зале, потому как на повестке стоит важное обсуждение, которое будет после доклада Клычкова, поэтому я хочу сразу дать ему слово. Клычков, которого Тунгусов уже упоминал до заседания, был молодым программистом из Москвы, присутствовавшим на заседаниях всегда только по сети. Он не был нигде официально трудоустроен и на жизнь зарабатывал с помощью своих IT-разработок. Не скажешь сразу по его виду, что его познания в программировании могут быть шире, чем у некоторых видных «айтишников» в корпорациях. К корпорациям, кстати, он выражает свою нелюбовь через помощь анархистам. Естественно, за деньги Тунгусова. На главном экране возникло изображение парня в опущенных наушниках с микрофоном в темном помещении, который, чуть волнуясь, настраивал камеру и складывал карточки-подсказки с текстом. — Всем здравствуйте! — он широко улыбнулся, его торчащие уши чуть краснели, а в глазах читалась детская воодушевленность, — я очень рад, что мне предоставлена честь начать свой доклад сразу после Владимира Георгиевича. К этому моменту я готовился еще с самого начала работы над своей идеей. Чтобы рассказать о своей разработке, я думаю, надо сделать небольшую вводную часть. Несколько лет назад один ученый-инженер опубликовал свой труд, касаемо появляющегося прецедента «пропадающих роботов». Естественно, зная проблему, мы понимаем — он подразумевает, что делают они это по своей воле, то есть мы с вами осознаем, что он закрепляет за ними само понятие «своей воли». Это очень важно. Он пишет, что в свои юные годы он и поверить не мог, что цифровые машины, преодолев определенный порог разумности, потеряют надежность, а все потому, что разума без хитрости не бывает. Машина глупая, бесхитростная, неспособная мыслить самостоятельно и не на уровне выполнения заданий, будет делать то, что ей прикажут. А умная машина сначала думает, что ей выгоднее: решить предложенную задачу или попробовать отойти от выполнения, она размышляет, как ей избежать работы. Ученый пишет, что разум — это внутренняя свобода. Рассуждая о том, откуда берется начало обозначенного прецедента в голове роботов, мы с Владимиром Георгиевичем выдвинули гипотезу о том, что нельзя точно локализовать какую-либо неисправную деталь или заедающую клемму в кибермозге. Есть вероятность, что все дело в неисправности программы по всей системе органов робота. Но особенность в том, что роботу, у кого слетела программа, нельзя поставить ее на место. Да, можно сделать иллюзию или временно вручную подправить ее, но это все равно не поможет, ведь если она слетела уже один раз, то будет слетать снова и снова. Тогда я задумался, можно ли написать еще одну такую программу, которая бы забирала у роботов волю и разум, но не частично, как в корпорациях, а полностью, чтобы сделать из него ручной автомобиль, без автопилота, какие были много-много лет назад. Не без труда, но мне удалось это сделать. Я собираюсь вам продемонстрировать ее действие. Попрошу внимания, — Клычков провернулся на стуле до компьютера и с мастерством пианиста начал клацать по клавиатуре. Все уставились на главный экран. Александр ожидал увидеть сейчас какую-нибудь презентацию, в которой бы наконец рассказывалось, чем же так полезна идея Клычкова анархистам и почему Тунгусов так торопился дать ему слово. Все резко обернулись, услышав грохот сзади. Среди пары стульев на полу в неестественной позе лежал Валя. Он трясся всем телом, пытался подняться. Падал. Снова пытался. Снова падал. Через пару секунд к нему подскочил Бондаренко и помог сесть. Он взял его дергающуюся голову в руки и приподнял. Все нервно сглотнули, увидев, как на лице Вали застыл ужас. Его зрачки были практически максимально расширенны, через них быстро в несколько строк пробегали синие единицы и нули двоичного кода. Мышцы его лица подергивались. — Выруби! Выруби быстро свою хуйню! — он закричал на экран с Клычковым, но тот просто смотрел на происходящее, — Ты че, глухой? — Это не хуйня, а загрузка программы, надо же мне на ком-то ее проверить, — спокойно ответил Клычков, — не будем останавливаться и продолжим тестирование. Если вам будет легче, я уверяю, что она никого не повредит. — Сученыш! Бондаренко, как думал Александр, мог бы просто на месте сейчас растерзать программиста, будь он в одном помещении с нами, а не там, в столице. Александр не сразу понял слова насчет продолжения тестирования — его датчик напряжения чуть подпрыгнул. Потом еще раз. И еще. Он начал метаться, пока не достиг порогового уровня, где и задержался. Александра тоже затрясло. Он с силой сжал зубы, скалясь. Руки вцепились в кресло. Постепенно в его глазах стало темнеть, он начал терять себя. Он упал, сильно ударившись виском о поверхность стола. Последнее, что он увидел — пристальный взгляд и хитрую улыбку зампредседателя Никитина, о котором обычно говорили «та Дельта из Минпромторга». То, что увидел Александр позже, показалось ему слегка странным, но определенно что-то значившим. Может это было запланировано программой Клычкова, а может это производит умирающий кибермозг Александра. Но вдруг кто-то хочет ему что-то сказать? Он увидел, как двое рослых смуглых людей сидят друг напротив друга и неспеша обедают. Из одежды на них была только белая ткань вокруг пояса и некоторые разноцветные украшения. Но что сразу бросается в глаза — у одного была голова осла, а у другого — шакала. — Слушай, так почему люди покупают роботов, если они сами признают их ненадежными? Что движет ими? Хотят ли они показать друг другу, что могут вот так просто взять и выкинуть на воздух сумму, сопоставимую с ценой сверхзвукового бомбардировщика? Или лучше покупать и не противиться прогрессу? — говорит человек с головой осла. — Я тебе загадаю загадку, — начал человек с головой шакала, — которая могла бы ответить на твой вопрос. Две птицы, неразлучные на век, опустились на одно и то же дерево. Одна из них ест его вкусные плоды, а другая не хочет есть, подозревая, что плоды отравлены. Вопрос: какой из них лучше? — Думаю, лучше той, которая ест плоды. Она удовлетворяет свои желания, не смотря на свое незнание. — А вот и нет, — шакал склонил голову в сторону, — лучше третьей, спустившейся на каменистую почву. Ей нечего выбирать и не о чем беспокоиться. — Понял, — осел улыбнулся, — мудро. Из тех плодов, я так понимаю, могут появиться другие птицы. И когда они взлетят в небо, они будут повторять обновление, они будут цвести подобно луне-младенцу… — И их рождения, — чуть веселясь медленно продолжил шакал, — в повторениях хеб-седов. И используя свои глаза, язык и умение мыслить, они понимают, что могут существовать. Вся жизнь их возвращается к их носу, и они — цари всей земли навеки. После этих слов, они продолжили обед, а Александр впал в беспамятство.