Тем утром я умер восемь раз

Тем утром я умер восемь раз. В первый раз я умер, когда проснулся в пустой постели. Я лежал, глядел в потолок и не мог вспомнить, когда в последний раз просыпался без её головы на моем плече. Большая кровать была пустой и холодной, и оставаться в постели совсем не хотелось. Я откинул одеяло и окунулся в серое мартовское утро. Второй раз я умер в ту секунду, когда зашёл в ванную комнату и не увидел её полотенца. И голубого халата с жирафами, который всегда висел на крючке справа от двери. Исчезли флаконы, баночки, шампуни. В зеркале отражался стакан с одинокой зубной щёткой рядом с моим небритым лицом. На кухне было тихо. Она всегда включала музыку, пока готовила завтрак, но сегодня старый проигрыватель молчал (наверное, ему было одиноко, совсем как мне, потому что он стал ненужным, совсем как я). Из открытой форточки пахло дождем и тающим снегом, и это было неправильно — должно было пахнуть её сигаретами и имбирным печеньем, которое она неизменно готовила каждое утро. Я захлопнул форточку и умер в третий раз. Я не умею варить кофе. Она делала это за меня — когда я выходил из ванной, на столе стояли две большие кружки. Одна — зелёная, с яркими праздничными шарами и круглой ручкой, вторая — тёмно-синяя, усеянная звёздами. Нетрудно догадаться, какая из них принадлежала ей. Она любила небо. Иногда мне казалось, что меня она любит меньше, чем звёзды — на это она смеялась, запрокинув голову, и потом задумчиво кивала: «Разве я могу любить тебя больше неба?» Я не умею варить кофе, и я умер в четвертый раз, когда заваривал чай. В пятый раз я умирал долго. Всюду был её запах — везде, в каждой моей вещи, в постельном белье, в воздухе, въелся в стены и, казалось, пробрался мне в голову. Все вокруг пахло чёртовым кокосовым шампунем. Я ходил по квартире и умирал, умирал, умирал. Она постоянно разговаривала. Рассказывала мне о цветах, о параллельных вселенных, о созвездиях, о стихах. Она знала всё на свете, как будто это она придумала этот мир. В квартире никогда не бывало тихо — её голос смешивался с льющимся из проигрывателя Вангелисом, она говорила, говорила, говорила, и я никогда не уставал слушать. В шестой раз я умер под звенящие звуки тишины. Как-то (теперь казалось, будто это было вечность назад) она притащила с улицы грязного серого котёнка. Я назвал его Портосом, в честь моего любимого мушкетёра. Каждый раз, когда она уходила, Портос по шторе взбирался на подоконник и сидел там целый день, выглядывая хозяйку. Когда она возвращалась, кот протяжно мурчал, кося на меня голубым глазом — смотри, мол, вернулась, — а потом пушистым вихрем мчался встречать её у порога. Теперь он сидит на подоконнике целый день, то и дело бросая на меня по-кошачьи растерянный взгляд, и я знаю, что мой взгляд такой же растерянный и пустой. С ней из моей жизни как будто исчезла рука, или нога, или как будто я разучился дышать (хотя её запах по-прежнему навязчиво щекотал мне ноздри). Я подошёл к окну, погладил кота и умер в седьмой раз. Кот умер вместе со мной. Мне стало душно. Квартира уже не была домом. Как будто больше не было кровати, или этажерки с её книгами, или шкафа с её одеждой. Только всё это было — не было её. Я накинул куртку и вышел в подъезд, затем на улицу. Бесцветное мартовское солнце коснулось моего лица, и я поморщился: она не любила солнце. Она выбегала под дождь босиком и танцевала, шлёпая ногами по лужам. Она сама была как солнце, а теперь, без неё, все стало каким-то ненужным и бессмысленным, — и я сам стал бессмысленным. Я шёл по улице и вспоминал, как встретил её впервые — она появилась на той стороне аллеи ярким пятном, и я тут же влюбился в это пятно. Я собрал букет из желтых листьев каштана и шёл навстречу. Наконец из пятна она превратилась в человека, в девушку с длинными кудрявыми волосами в ярком зелёном дождевике. Я протянул ей листья, и она улыбнулась мне, прежде чем взять букет. Я брёл по аллее, прокручивая в голове те полгода, что мы провели вместе. Полгода, за которые она стала необходимой. На деревьях набухали зелёные почки, пахло смолой и подснежниками. Она любила подснежники больше других цветов. Я присел на корточки и сорвал три белоголовых цветка, недоумевая, как она, такая яркая и невозможная, могла любить эти бледные лепестки на тонких нежно-зелёных стеблях. В моем представлении у подснежников было мало общего со звёздами. Из-за большого каштана на той стороне аллеи выплыло зелёное пятно и устремилось в мою сторону. Сердце замерло, потом забилось приглушенно и медленно, и я выпрямился, сжимая в руке цветы. Сделал несколько шагов навстречу, остановился. Она медленно шла по дорожке в ярком зелёном дождевике, в облаке кудрявых волос, с тёмно-синим, расчерчённым созвездиями зонтиком. Заметила ли она меня? Она смотрела на небо и щурилась. Она не любила солнце. Её взгляд, поблуждав по голым ещё кронам деревьев, скользнул вниз и вдруг замер на мне. Между нами оставалось не более пяти метров, и я почувствовал исходящий от неё запах кокосового шампуня. Мы стояли и смотрели друг на друга. А потом я протянул ей подснежники. Она улыбнулась и сделала шаг вперед. И я умер в восьмой раз за утро.