Домашний котенок

      Я делаю очередную затяжку. Смеюсь. Ты поправляешь очки и не понимаешь, отчего сейчас стоишь рядом со мной и заливаешься кашлем от такого непривычного для твоих нежных лёгких сигаретного дыма. Словно домашний кот, случайно выбежавший на улицу, поджавший уши от страха и широко раскрыв глаза от любопытства.       На моей щеке свежая царапина, на твоей — след от крови. От моей крови. Я вспоминаю одну из сотен неприличных шуток, что хранятся в моей давно испорченной голове, и громко смеюсь. Ты вздрагиваешь. Роняешь очки на мокрый асфальт и нагибаешься, чтобы поднять их, а твои тёмные, будто бы фиолетовые в смешанном свете приглушенных фонарей и полной луны кудряшки причудливо танцуют. Пока ты ещё не поднялся, я, поддавшись мимолетному желанию, запускаю руку в твои непослушные волосы. Сам не ведаю, что творю, не думаю, курящий подросток, явно пошедший не по тому пути в этой жизни. Ты же — такой нежный, живущий в золотой клетке опеки богатых родителей, щедро обклееной прямо поверх крепких прутьев фотообоями со свободой. Такой действительно домашний.       Испугавшись моего прикосновения, ты снова вздрагиваешь и снова роняешь очки на асфальт, черт бы его побрал. Стекло покрывается сеткой мелких трещин, и ты обращаешь на меня взор своих тёмных карих глаз, в которых явно читается желание воскликнуть "смотри, что ты наделал!". Ты даже открываешь рот, чтобы произнести это, но что-то заставило тебя передумать и даже смутиться.       Я с неохотой вынимаю изо рта пожеванную сигарету и своим хриплым, странным голосом произношу "извини". Вновь смеюсь. Ты снова наверняка в недоумении, как жизнь вообще занесла тебя сюда, на задний двор этой больницы. Я стараюсь не вспоминать, как эта взбаламошенная дама Жизнь притащила сюда меня.       Моя мать давно была больна, и если бы не халатность органов опеки и этого лечебного заведения, я был бы уже в детском доме. Даже сейчас есть опасность, что я попаду туда. Попаду — значит сбегу. Хотя бы ради тебя. Ради твоих фиолетовых кудряшек. Ты угодил сюда с подозрением на какой-то крутой насморк чуть больше недели назад, и, кажется, врачи просто забыли, что тебя надо выписать. Мне это сыграло на руку.       Царапина на щеке неожиданно дала о себе знать приступом боли. Я кривлю губы, морщусь. Снова делаю затяжку. Ты не отрываешь взгляд от меня, смотришь, думаешь, ставишь себя на моё место: я и сам ставлю, думаю, какого бы тебе было за пределами золотой клетки. Там, где свобода не такая, как на дорогих фотообоях.       Я снова смотрю на красное пятно на такой бледной, белой, как простыни в той больнице, коже твоей щеки. Хочу оставить ещё одно пятно и смело тянусь к твоему лицу, чтобы ещё раз почувствовать на губах вкус шоколадной конфеты. Той самой конфеты, фантик от которой ты не выбросил, а заботливо свернул и аккуратно положил в карман.       Ты краснеешь, смущаешься и в конце концов отстраняешься от меня, чтобы сразу же уткнуться носом в мою грязную голубую толстовку. Что-то говоришь, и я чувствую плечом твоё тёплое дыхание, улыбаюсь и лишь потом разбираю слова, проигрывая их снова в своей голове. Хах, оказывается, я пахну вечером и жизнью. Интересно, каков на запах вечер?       Смущаешься ещё больше. Как девчонка, честное слово. Делаю последнюю затяжку и бросаю сигарету на асфальт. Ногой прижимаю окурок к земле, обеими руками тебя к своей груди. Не хочу отпускать. Никогда.       Из открытого окна послышался голос, и уже мы оба встрепенулись: пора прощаться.       Я аккуратно придерживаю тебя за тонкую, женственную талию, чтобы ты не упал и не сломался, такой хрупкий, словно из хрусталя. Не хватало ещё, чтобы ты снова обрушился прямо мне на голову, и на моей щеке осталась ещё одна царапина от острого камня, что торчит из кривого асфальта, положенного, казалось, несколько тысяч лет назад. Мимоходом замечаю у тебя на рукаве свой волос, длинный, наполовину светлый, почти белый, а наполовину голубой. Краски не хватило на волосы, денег не хватило на краску. И ещё раз улыбаюсь с особой теплотой. — Как тебя зовут-то хоть? — спохватился я, когда ты почти скрылся во тьме пустой больничной палаты. — А, Евгений, — улыбнувшись мне своей такой детской улыбкой. — Женя... Мой голос утонул в ночи, ставшей внезапно очень пустой. Кот, вылезший из окна, на его счастье не защищённого решетками, чтобы увидеть свободу хоть раз в жизни, который совершенно случайно повстречал дикого пса, что просто ошивался поблизости. Может, это было уготовлено судьбой?       Я хочу достать ещё одну сигарету, но хлопаю себя по руке: следует экономить.       Ничего. Я пробьюсь в жизнь. Я найду работу. Ради тебя. Всего через четыре года нам исполнится восемнадцать, и я заберу тебя из твоего ада с прутиками, фотообоями и дорогими игрушками, что выставляются для тебя всем миром, пока мира-то ты и не видишь. Обещаю. Обещаю, чёртов домашний кот.