К чему приводит импульсивность

      Гул тяжёлых шагов, разносившийся по длинному извилистому коридору, настойчиво тревожил слух, заставляя разгораться ярче возникшее в душе раздражение. Резко завернув за угол, Роктис едва не повалил на пол высокую фарфоровую вазу с узким горлышком. С отвращением посмотрев на бока сосуда, расписанные причудливыми цветами и изображениями странных существ, отдалённо напоминающих змей, Кравей мысленно вернулся к тем временам, когда вместо резных канделябров и вычурных фресок замок украшали гобелены и стоящие чинными рядами кованые доспехи. Стены тогда были сделаны из прочного камня, способного выстоять даже под натиском оборотней, а окружавший эту твердыню ров перепрыгнуть не смог бы даже их лорд. Правда, нападать на Лукедонию никто особо не стремился, за исключением некоторых особо буйных личностей, но всё равно дворец в нынешнем его виде, построенный на месте замка пятьсот лет назад, не внушал Роктису былого ощущения надёжности. Ров тоже закопали, как выразился Лорд, из соображений безопасности, с чем Роктис был категорически не согласен. В своей правоте он не усомнился даже после напоминания о том, что там едва не утонул глава клана Мергас, спешивший на собрание каджу. Единственное, что осталось на память об ушедших временах,  — некоторые предметы убранства замка, да и те пылились в кладовой, покрывались едким слоем ржавчины и служили пищей для моли и чешуйниц.       Мимо Роктиса неспешно прошествовал зачинщик всех недавних беспорядков в Лукедонии, с чьим пребыванием здесь Кравей примириться был не в силах. Роктис уже привык к выходкам Лорда, который, наплевав на свой статус, вёл себя словно дитя малое, без малейшего намёка на стеснение подшучивая над окружающими и иногда разгуливая по человеческому миру в лучшем случае в сопровождении какого-нибудь каджу, а то и вовсе в одиночку. Привык Роктис и к черезмерной снисходительности Геджутеля с Рагаром, но вот от Ноблесс он столь вопиющего попустительства не ожидал. Вместо того, чтобы, как подобает порядочному хранителю мира и спокойствия, казнить суматошное создание, пробившее барьер и едва не лишившее страну целых двух каджу, Рейзел оставил его у себя, выгородив перед остальными и закрыв глаза на бесцеремонное вторжение человека в его особняк. Простил Ноблесс ему и дуэль, едва не унёсшую жизнь главы клана Агвейн, и многочисленные стычки с Благородными, и нескончаемые перебранки с Лордом, и несносный характер, и опасные эксперименты… Всё простил! Мало того, он, поставив на кон свою и без того хрупкую жизнь, потратил силы на пробуждение этого треклятого человека, когда тот оказался во власти своего же оружия.       С Роктисом поравнялся Урокай, утомлённый вид которого более, чем красноречиво говорил о причине, заставившей его спешно покинуть тронный зал.       — И этому кре… — Урокай запнулся, вспомнив о существовании такой вещи, как правила приличия. — Психу Лорд предложил свою кровь!       — Кретин в Лукедонии только один, да и тот топографический, а к этому человеку можно подобрать словечки и покрепче, — отозвался Роктис, преодолев мраморную лестницу.       — Да тут никаких слов не хватит. Лорд, хоть и спорит с ним, но в этих спорах ни одного серьёзного слова не промелькнёт, а Ноблесс вообще потакает ему, хотя по-хорошему его надо в вечный… — Урокай снова осёкся, припомнив, что люди в вечный сон не впадают. — Убить, в общем, без промедления. А он ни сам этого не сделал, ни нам не дал! И на кой-чёрт ему это существо бесполезное сдалось? Чай и я готовить умею, причём в разы лучше! — о приличии думать уже не хотелось. Гнев вперемешку с обидой заполнили сознание Урокая, выплёскиваясь наружу в виде резких слов.       — Уж прости, но твой чай разве что для травли крыс годится… А человек этот не только бесполезен, но и опасен. Я заметил, что Ноблесс начинает человеческим миром интересоваться. Ты ведь и сам знаешь, что если он доберётся до Союза, лететь нам по ветру алыми искрами, — мрачно ответил Роктис, сворачивая на дорогу, ведущую к его особняку.       — Знаю. Поэтому и надо его убить, — Урокай сжал кулаки, уже не справляясь с безудержной злостью.       — Ты ведь хочешь убить его в большей степени в отместку за свой глаз и то позорное поражение? — Роктис насмешливо взглянул на Урокая. — Проиграть человеку, который сражался не в полную силу…       — Замолкни! — рявкнул Урокай. — В следующий раз я превращу его в груду тлеющих костей, даже если об этом узнает Ноблесс! — оттолкнувшись от земли, он взмыл вверх, и полетел в противоположную от Роктиса сторону.       — В следующий раз… А будет ли он? — хмыкнул Кравей, свернув с дороги на опушку леса и скрывшись в тени могучих деревьев.       Ждать пришлось недолго. Уже через час вдали показался знакомый силуэт. Дождавшись, пока человек пройдёт мимо, Роктис вызвал оружие духа — длинный кнут, окутанный тёмно-вишнёвой аурой, и быстро атаковал его со спины. Франкенштейн инстинктивно дёрнулся, отчего удар пришёлся не на шею, а на плечо, рассекая одежду вместе с кожей. От второй атаки учёный увернулся, отскочив в сторону. Его ладонь вдруг потемнела, а в воздухе вырисовалась полупрозрачная тень, за доли секунды ставшая материальной.       — И где же вы обронили свою честь? — вокруг Франкенштейна закружились в бешеном танце тёмные искры, формируя плотную ауру. — В Союзе, я полагаю? — несмотря на вопросительную интонацию, звучало это скорее как утверждение. — Или правила поединков за столь короткий срок успели так сильно измениться? — учёный наигранно нахмурился, изображая задумчивость.       Роктис вздрогнул, ощутив, как по телу пробежал неприятный холодок. В голове сразу же замельтешили рваные отрезки воспоминаний, но с каждым мгновением недоумение главы клана Кравей всё росло.       — Как ты об этом узнал?! — по виску Роктиса стекла капелька пота. Несложно предположить, что сведения об этом скоро дойдут и до Ноблесс, если уже не дошли.       На лице человека расцвела нахальная улыбка.       — Значит, моя гипотеза оказалась верной? Хотел бы я назвать этот сюрприз приятным, но не даёт мне этого сделать осознание того, что Мастеру скорее всего придётся тратить на вас, идиотов, силу, — Франкенштейн тяжело вздохнул. — И что же заставило вас, почтенного главу клана пойти в это пристанище недоучек с манией величия? — аура колыхнулась.       Роктис понял, что человек старается потянуть время и улизнуть в первый же удобный момент, поэтому, не медля, взмахнул кнутом. Достичь цели ему помешало возникшее на пути копьё, которым Франкенштейн прикрылся словно щитом. Решив не ждать, пока тот соберётся с силами, Кравей дёрнул кнут на себя, заставляя Франкенштейна выпустить из рук оружие, которое вмиг растворилось, стоило ему разжать пальцы. Ощутив, как сердце наполняет радость от этой маленькой победы Кравей хлёстко ударил учёного в грудь, с наслаждением наблюдая, как остатки порванной рубашки пропитываются кровью, хлынувшей из раны. Сражение не успело толком начаться, а человек уже еле стоял на ногах. Видимо, не успел полноценно отдохнуть и вылечиться после предыдущего поединка. Копьё вновь появилось в ладони Франкенштейна, но толком атаковать он уже не мог, только лишь защищаться, да и то с переменным успехом. Правая рука из-за ранения двигаться отказывалась, нестерпимой болью пресекая любую попытку воспользоваться ей, а левой он орудовал не так умело, часто пропуская даже слабые удары.

***

      С наступлением осени привычный пейзаж за окном изменял свои черты, пестрея за считанные недели. Буйство сочных красок не могли испортить даже заволокшие небо плотные тучи, несущие в себе холодные слёзы природы. В такие дни мало что было способно поколебать умиротворение Рейзела, но сегодняшний, видимо, стал исключением. С самого утра Ноблесс не покидало тревожное предчувствие, скатавшееся в районе груди в тугой узел и парализующее логику, стойко отрицавшую существование предопределённости. К сожалению, право в этой ситуации оказалось сердце, гулко стучавшее от необъяснимого беспокойства. Рейзел понял это, когда почувствовал, как аура Франкенштейна, ярко вспыхнув, начала постепенно тускнеть, а по ментальной связи стали доходить отголоски боли. Сильной боли. Слишком торопливо, отбросив привычную степенность, Рейзел бросился к двери. В голове, словно пойманная птица в клетке, билась единственная мысль: «Лишь бы успеть»…       Подлетев к месту сражения, Рейзел увидел, что жухлая трава покрылась влажным багрянцем, а свежий осенний воздух пропитался запахом железа. Франкенштейн распластался на земле. Его тело было почти полностью алым от залившей его крови, хлещущей из ран, с которыми обычный человек не протянул бы и часа. Роктис с самодовольной ухмылкой стоял над ним, уже занеся руку с кнутом для последнего, фатального удара, но нанести его он уже не успел. Мощным потоком силы Роктиса отбросило в ближайшее дерево, а Рейзел, бережно подхватив бессознательного Франкенштейна, вернулся в особняк.       Осторожно уложив человека на кровать, Рейзел помчался в лабораторию, зная, что все медицинские принадлежности Франкенштейн хранит там. Обработать и перевязать раны оказалось не так уж и трудно, отчасти благодаря тому, что Рейзел много раз наблюдал за тем, как Франкенштейн перебинтовывает ссадины и порезы, полученные в тренировочных боях с Рагаром или Геджутелем. Куда сложнее было сохранить необычайно слабое биение его сердца, готовое затихнуть в любую секунду. Не отлучаясь ни на миг, Рейзел просидел рядом со своим человеком около суток, меняя бинты и опасаясь, что жизнь того угаснет. С губ Рейзела то и дело слетали тихие исступлённые просьбы… Нет, мольбы. Мольбы о том, чтобы регенерация работала быстрее, чтобы редкий пульс не останавливался. Впервые Рейзел ощущал такую отчаянную беспомощность. Он умел убивать, умел карать, воздействовать на разум, но лечить не мог. Не мог оттаскивать с зыбкой границы между жизнью и смертью, готовить чудодейственные элексиры, именуемые лекарствами. Это всё умел Франкенштейн, помочь которому Рейзел был не в силах.       Франкенштейн пришёл в себя следующим вечером. Организм всё же оказался сильнее нанесённых ему повреждений. Первым, что предстало перед ещё не совсем прояснившимся взором учёного, было лицо Мастера с застывшим на нём выражением встревоженности.       — Мастер… — прохрипел Франкенштейн, чувствуя, как даже от этого крошечного усилия по телу растекается острая боль.       — Тише, — голос Мастера был бесконечно ласковым. — Тебе сейчас лучше не напрягаться.       — Роктис и его компания — предатели… Члены Союза… Я уже сообщил Лорду, ещё до того, как предположение подтвердилось, — к горлу подступил мучительный, удушливый кашель. — Я случайно услышал их разговор, а реакция Роктиса на мой вопрос о Союзе полностью убедила меня в моей правоте, — добавил он уже мысленно, зная, что Мастер и так его услышит.       В дверь особняка, которую Рейзел в спешке забыл запереть, настойчиво постучались. Так и не дождавшись ответа, Роктис, а это был именно он, толкнул её и вошёл. Поняв, что человека добить ему не удастся, Кравей решил последовать по другому пути, обвинив Франкенштейна в случившейся битве, надеясь этим пробудить праведный гнев в душе Ноблесс. Отважился на это он только сегодня. Вчерашнее состояние Рейзела и странный лихорадочный блеск в его глазах, выражающий то ли злость, то ли испуг, заставили Роктиса повременить с очернением человека перед Ноблесс до сего момента.       Войти в комнату, где в этот момент пребывал Ноблесс, Кравей так и не смог — застыл на пороге, врезавшись в незримый барьер.       — Рейз… — договорить ему не дали.       — Не припоминаю, чтобы приглашал тебя сюда, — сидящий на краю кровати подле раненого человека Ноблесс обернулся.       — Помнится, человек не спрашивал у вас дозволения, когда вломился в ваш особняк! — всё существо Роктиса будто бы вскипело от заполонившей сознание ярости. — И ему вы ни слова против не сказали, зато главу клана, пришедшего обсудить важный вопрос, выгоняете, — выпалил он, уже не задумываясь о том, насколько дерзко это прозвучало. — Вы никак не реагировали на все его злодеяния, и теперь, после того, как он исподтишка напал на меня, вы ещё и лечите его!       Ноблесс склонил голову набок.       — Ложь, — отрезал он. За мнимым спокойствием в его голосе скрывалась ледяная сталь, без промаха вонзившаяся в сознание Роктиса.       — И почему же вы так решили? — Роктис с трудом подавил растерянность.       — Потому что я доверяю своему контрактору, — на памяти Роктиса это был первый раз, когда во взгляде Ноблесс, нет, во всём его облике читалась столь неистовая, безудержная ненависть.       — Контрактор? — изумлённо переспросил Роктис.       — Прости, что персонально не сообщили тебе о контракте сразу же после его заключения, — иронию в словах Ноблесс Роктис тоже слышал впервые. — Может, ответишь, по какой причине ты напал на Франкенштейна? — Рейзел застыл, выжидающе глядя на него.       — Потому что человеку в Лукедонии не место, — сквозь зубы процедил Роктис.       — Тогда расскажи, кто дал тебе право распоряжаться его жизнью, как тебе заблагорассудится? — голос Ноблесс по-прежнему источал ледяное спокойствие, но пристальный взгляд кроваво-алых глаз будто прожигал насквозь.       — Никто, но к чему такое волнение, я не пойму? Это же всего лишь человек, каких в мире много.       — Это мой человек, — поправил его Рейзел, поднимаясь с кровати. — И я не позволю никому так обращаться с ним, будь то хоть глава клана, хоть сам Лорд, — в его ладони поднялся крошечный багровый вихрь. — Полагаю, это будет подходящее наказание для тебя, — Рейзел вскинул руку, направляя разрастающийся вихрь в Роктиса.       Внезапно Кравей почувствовал, как способности стремительно покидают его. Кнут появился в воздухе против его воли и тут же растворился в алых потоках силы.       — Ты доживёшь свой век как человек, без силы и бессмертия. Возможности заключить контракт у тебя тоже не будет, чтобы не возникало соблазна вернуть их обратно, — Роктис замер, не до конца веря в реальность услышанного. Даже вечный сон был бы милосерднее.       — Пожалуйста… — Роктис готов был упасть на колени и исступлённо молить о пощаде, лишь бы вернуть утраченное, лишь бы не становиться жалким существом, чей век без контракта едва ли доходит до сотни лет.       — Можешь идти, — прозвучало в ответ, пресекая дальнейшую попытку попросить о милости.       Прежде, чем исчезнуть, вихрь вытолкнул Роктиса за дверь и развернул в сторону выхода.

***

      Тяжело вздохнув, Рейзел присел на кровать. Взгляд, что при Роктисе был жёстче металла, вновь смягчился, а на смену гневу пришла усталость, накатывающая всякий раз после использования силы. Слова Роктиса никак не желали выходить из головы, заставляя возмущение накрыть сердце новым всплеском. Человек… Да, характер Франкенштейна мог заставить практически любого взвыть, словно раненый зверь, вот только этот человек оказался единственным, кто без тени страха и лицемерия заглянул в глаза Рейзела, стремясь не убежать и спастись от возможной кары, а познать, понять. Несмотря на неприязнь со стороны большей части Благородных, Франкенштейн остался в Лукедонии рядом с Рейзелом, по собственной воле сделал того своим Мастером, парой капель крови закрепив связь, требуя при этом не силы, а лишь позволения оберегать, заботиться, защищать. Верно, он был вспыльчивым, несдержанным, умудрялся встревать в перепалки с Лордом и поднимать на уши весь остров. На двести двадцать третьей жалобе от каджу Рейзел сбился со счёта, но усмирить любопытство Франкенштейна, то и дело затевающего новые эксперименты, тревожащие покой Благородных, не смог бы даже он. Да и не хотелось, если честно. Лукедония с прибытием человека словно очнулась от долгого сна, а монотонность дней превратилась в волнующую непредсказуемость. С Франкенштейном Рейзел не боялся говорить, зная, что вместо учтивых кивков и лестных слов получит в ответ искреннее понимание. Не боялся надломить привычную маску отрешённости, в конце концов окончательно сбросив её, не боялся открыться, видя, что и Франкенштейн перед ним лишается показной наглости и язвительности, видя, что тот обнажает душу. Поначалу робко, стыдливо, опасаясь наткнуться на стену пренебрежения, а потом всё смелее, доверяя и мысли, и воспоминания.       Франкенштейн слабо пошевелился, приковывая к себе обеспокоенный взор Мастера. Нерешительно коснувшись его пальцев, он накрыл ладонь Рейзела своей, безмолвно благодаря. За всё.       Губы Рейзела тронула тёплая улыбка. Ему не нужны были ни слова, ни объяснения, чтобы понять, что именно Франкенштейн хотел сказать этим прикосновением. Благородные могут иметь любое мнение насчёт учёного, их право, но Рейзел поклялся себе, что никому из них не спустит с рук даже малейшую попытку избавиться от человека. Дорогого ему человека.