While you are waiting for me.

Джонгхен заносит для удара левую руку, параллельно пытаясь отражать предназначающиеся ему удары по трем сторонам, и внимательно прислушивается: звуки очень помогают определить, откуда ждать следующего удара. Он бьет на удивление сильно и раздирает костяшки о чьи-то зубы, эта боль раззадоривает и гонит по венам адреналин. Несколько коротких минут он думает, что нужно что-то менять в своей жизни, но этого более чем хватает для того, чтобы отвлечься, пропустить удар в скулу и свалиться на сырой асфальт. "Твою мать, - думает Джонгхен, пытаясь закрывать лицо от посыпавшихся на него сверху ударов. - дернул же черт". Он как-то слишком быстро приходит в себя, когда чья-то нога больно бьет в живот, сметая тем самым последний сдерживающий барьер; извернувшись, пинает под колено того, что слева, и подрывается, пытаясь удержаться на ногах от сгибающей пополам боли. Злость мгновенно овладевает сознанием, смешиваясь с алкоголем, обостряет чувства и будто бы в разы увеличивает силу. Он старается оценить ситуацию: один лежит, а те двое теперь нападать не спешат, видимо, они в большей степени просто создавали движение, значит, нужно внимательно следить за парнем, лежащим на земле. В тусклом свете фонаря эти четверо больше похожи на неуклюжих мух, отчаянно жмущихся к грязному желтому свету; их холодные тени кружатся на замшелой кирпичной стене в каком-то безумном призрачном хороводе. Голова идет кругом от изобилия гадких запахов подворотни, впитывающихся в потную кожу и, наверное, даже кровь. В любом случае отмываться потом придется долго, до дыр затирая руки, ноги и даже лицо жесткой мочалкой. Зрачки то сужаются, то расширяются под воздействием страха, света и адреналина, сердца стучат невообразимо быстро. От дерущейся массы разит алкоголем и кровью, поэтому Кибом с отвращением отворачивается, не имея привычки любоваться "разномастным быдлом". Он неторопливо проходит мимо и боковым зрением вылавливает из человеческой мешанины лицо с крупным багровым синяком на щеке: парень его совершенно не замечает, напряженно дыша, его глаза сосредоточенно бегают туда-сюда, с лица на лицо, с человека на человека. Он дышит шумно, ртом захватывая свинцовый воздух, хмурит брови, по-видимому, стараясь не отвлекаться на посторонние вещи. Ки с восхищением и долей ужаса наблюдает за тем, как незнакомец скидывает пыльную джинсовую куртку, а потом прикладывает одного головой об асфальт — жмурится. Последний, оставшийся стоять на ногах, тут же пятится назад, в страхе осматривая своих товарищей. Взглянув на незнакомого парня в последний раз, Кибом уходит, думая, что наблюдать за "разномастным быдлом" иногда бывает очень даже интересно. * Мино стягивает с него темно-синюю с огромным воротом толстовку, в предвкушении облизывая губы. Тонкая белая майка, так некстати оказавшаяся под ней, немного злит его: вечно на Ки много всякой ненужной требухи вроде дурацких браслетов, фенечек, кулонов и пирсинга. С последним, кстати, Чхве когда-то ожесточенно боролся, но, в конце концов, сдался, «не имея права запрещать что-либо Ким Кибому». Майка ложится на комод рядом с толстовкой скомканной тряпкой, Кибом говорит, что нельзя так обращаться с одеждой, но сейчас как-то плевать. Руки гладят усыпанную синяками шею, доходят до худых с выступающими тазовыми косточками бедер, обтянутых жесткой джинсовой тканью. Влажный поцелуй в живот, и Кибом уже медленно плавится, пальцами вцепляясь в чужие плечи. Еще немного и начнется их маленькое, переходящее в сумасшествие, представление. Он шипит, выдыхая сквозь плотно сжатые зубы, коленями обхватывает бедра Минхо и опускается сверху на его член. Не собираясь передавать тому инициативу в поиске привычных для обоих ощущений, сразу же начинает двигаться, с мазохистским наслаждением царапая собственную шею. В комнате витает запах дорогих сигарет и не менее дорогого парфюма, их резкая смесь кружит голову, забивая легкие густой массой, совсем не оставляя места для привычного воздуха. Кибом дышит ртом, пытаясь собрать в кучу расслабившееся тело, и понимает, что в своем сознании отлетел слишком далеко от происходящего, когда его несильно бьют ладошкой по щеке, возвращая. - Не время спать, Кибомми. Минхо выходит из него, все-таки перехватывая инициативу на себя, укладывает любовника на спину и раздвигает худые ноги. Его собственные подгибаются, потому что снизу вверх на него глядит раскрасневшийся, задыхающийся Кибом. Невероятно красивый Кибом. Обоим сейчас до ужаса хорошо, и у Ки по венам течет не кровь — горячий свинец. Минхо двигается в нем слишком быстро, слишком жестко, наслаждаясь видом раскинувшегося на простынях тела, и слишком сходит с ума. - Ты меня рвешь, - шепчет он, задыхаясь, но, тем не менее, остановиться не просит. Минхо ухмыляется и впивается ногтями в уже исцарапанные плечи любовника; еще чуть-чуть и молочная кожа там начнет кровоточить, лопаясь и надрываясь. Вся эта грубость успела за год стать слишком привычной, и, если Минхо действительно, как он думал, любил, то Кибом же просто удовлетворял жажду насилия и боли, найдя себе “мучителя” в лице богатенького и недоступного Чхве. Кибом получает глубокий и до ужаса развратный поцелуй: Мино лижет его раскрытые губы, а после, кусаясь, наслаждается той легкостью, с которой расходится под зубами вишневая мякоть. Тело напряженно вытягивается, готовое разлететься на миллиарды крошечных частиц наслаждения, но Мино ему не позволит. Не сейчас. Сначала чужой язык жадно вылижет его пальцы. Ки теряется, обессилено подтягивая колени к груди, его ведет куда-то в сторону, когда он пытается приподняться. Шею с подзажившими уже синяками с силой сжимают, и сейчас это почему-то кажется слишком неожиданным - страшно. Кислотного цвета пятна плетут узор на сетчатке глаз, и комната сливается в огромное цветастое пятно. Воздух, не имея возможности выйти, царапает легкие и горло. Он сейчас словно заперт в собственном теле, словно смотрит на происходящее со стороны. Видит как Чхве зубами оттягивает его сосок, как от напряжения вздулись вены на его властных руках, видит себя, загнанного, с искусанными губами, безумного. Оргазм уничтожает его, обрушиваясь тысячей ледяных стрел, пронзает, выламывает суставы. Если бы Минхо знал его чуточку хуже, то Ки, возможно, умер бы сейчас, так и не успев прийти в себя, но Минхо знал его слишком хорошо. Когда Ки наконец делает первый рваный вдох, Минхо кончает в него, войдя в обмякшее тело до упора, а потом заваливается рядом. Пальцы обводят наливающиеся красным пятна на шее, скользят вниз по покрытому холодным потом телу. Двумя пальцами Чхве проникает в его разработанный зад, чувствует внутри обжигающей глубины собственную сперму. Ему нравится знать, что это тело принадлежит ему, что именно он сделал его таким пугающе-прекрасным. Ки чувствует теплое дыхание на измученной шее, и, собрав внутри себя оставшиеся силы, насаживается на длинные пальцы. Оба засыпают с мыслью о том, что подобный секс уже начинает приедаться. * Входная дверь со скрипом отворяется, пропуская внутрь пустующей квартиры ее хозяина, тот устало сползает вниз по стене, предварительно успев сделать пару шагов, и ерошит волосы сбитыми в кровь руками. Давно перегоревшая лампочка одиноко свисает с выбеленного потолка, в квартире душно и одиноко, стены пульсируют в немой темноте, отчего воспаленные глаза до боли напрягаются. На то, чтобы пойти в ванную и хотя бы умыться, у него просто не хватает сил, поэтому он пытается оттирать засохшую на виске кровь рукавом светлой джинсовой куртки, но вскоре бросает это до чертов бесполезное занятие. Мысли о не сложившейся жизни не покидают его уже около года, а, возможно, даже на протяжении последних нескольких лет, суть не в том. Хочется резких перемен, новых лиц, новых надежд, но страшно – нечего скрывать - страшно себя потерять в этом водовороте новизны. Страшно изменить все до такой степени, что себя будешь узнавать только по воспоминаниям да встреченным случайно где-нибудь в магазине старым знакомым. Это с одной стороны, с другой же желание стать лучше, стать, наконец, кем-то вообще, выбравшись из вакуума собственного разума. Закрыть на замок коморку с неоправданными ожиданиями и не сбывшимися мечтами и, в конце концов, реализовать себя. Гордиться собой. Сквозь рассеивающуюся темноту ночи Джонгхен видит себя в зеркале и не может скрыть сильного отвращения, сбившегося в горле мерзким алкогольным комком. Он так и засыпает на пыльном полу, вздрагивая иногда слишком сильно: ему снится детство.